Шрейдер и его сообщники цепко держались за власть. 2 декабря они как ни в чем не бывало собрались в здании думы, открыли очередное заседание. И в это же время, как по сигналу, оставили работу администрация и технические руководители трамвайных парков, газового завода, электростанций, водопровода. Ушли многие телефонистки.

Сообщения одно хуже другого поступали к новому городскому голове. То телефон приносил очередную неприятность, то приезжали посыльные с предприятий:

- Мусоросжигательная станция перестала жечь мусор.

- Три четверти трамваев стоят.

- Оранжереи без присмотра, погибнут цветы и редкостные растения.

- В приюты и богадельни не завезли продукты.

- Ломбард закрылся.

- Ассенизационный обоз не получил нарядов, не знает, куда высылать бочки.

Неприятности наслаивались, трудно было сообразить, что важнее, за что браться в первую очередь.

Михаил Иванович, ничем не показывая своего беспокойства, сидел в кабинете выбритый и аккуратно причесанный, в отглаженном френче и начищенных сапогах. Остро отточенным карандашом записывал на листе сообщения: в столбик, одно под другим, оставляя справа место для пометок. Сообщений поступало так много, что лист пришлось повернуть другой стороной.

Сотрудники, заходившие в кабинет, сочувственно смотрели на городского голову. Заглядывали, тая усмешку, гласные. Сам Шрейдер завернул на минутку, якобы взять что-то. Порылся в ящике, сунул в карман какую-то бумажку. Хотелось ему позлорадствовать, увидеть растерянность нового хозяина города, но растерянности-то как раз и не было. Калинин встречал всех радушно, даже с улыбкой, подкручивая кончики усов.

Трудное положение сложилось, конечно, в городе, но не такое уж мрачное и безнадежное, как хотели бы думцы. Главное было в том, что даже сегодня, в первый день организованного саботажа, ни одно из крупных предприятий городского хозяйства, ни один отдел управы полностью работу не прекратили. Хоть вполсилы, хоть в четверть силы, но все же работали. В трамвайных парках руководство взяли на себя местные комитеты, в которых решающее слово принадлежало большевикам. И уже после полудня на линию добавочно вышли десятки вагонов. К водопроводчикам отправились рабочие из нового состава думы. Места телефонисток заняли революционные солдаты-связисты.

Это, конечно, временные меры. Требовалось как можно скорее строить новый аппарат городского самоуправления. Но прежде чем строить, надо расчистить площадку. Аппарат управы насчитывал около тысячи сотрудников. А если брать все канцелярии, комиссии, особые присутствия, подчинявшиеся городскому голове, то количество служащих возрастало почти до двух тысяч. Разве нельзя обойтись меньшими силами?

Михаил Иванович уточнил, сколько служащих вышло в этот день на работу. Оказалось: около ста низших, десять средних и высших. Это люди надежные, им можно доверить руководящие посты. А тех, кто не явился, - уволить. Если кто-либо одумается и придет, таких принимать на службу заново, при одном обязательном условии: он должен дать твердое обещание работать добросовестно.

Раздался стук в дверь, и Михаил Иванович увидел на пороге Ивана Евсеевича Евсеева. Обрадовался ему, как родному. От степенного, основательного Евсеича словно бы веяло доброжелательной уверенностью. После улицы, в натопленном помещении, ему было жарко, на раскрасневшемся лице заметнее выделялись рябинки-оспинки. Под расстегнутым воротом кожаной куртки виднелась добротная шерстяная фуфайка.

- Извините, Михаил Иванович: приказ безусловно получил в срок, а добирался долго. Трамваи не ходят. Говорят, новый городской голова не может порядок установить.

- А кто говорит? - прищурился Калинин.

- Какие-то темные личности глотки надрывают. Кое-кого мы уняли по дороге. Но трамваев на нашей линии нет.

- Будут, Евсеич. Ты поможешь и другие товарищи, а как же иначе? Сколько человек с тобой?

- Десять красногвардейцев и десять матросов.

- Разбей их на группы по три-четыре человека, возьми у секретаря адреса и отправляйтесь по квартирам. Это артельщики, бухгалтеры, кассиры, кладовщики. Они не только сами бросили работу, но и унесли ведомости, учетные книги, ключи от касс, кладовок и складов. Сами они как хотят, но ключи и документы должны быть у нас. Кладовщиками и кассирами временно будут красногвардейцы.

- Понятно. Заводские, значит, пока останутся в вашем распоряжении. А я буду с матросами.

- Тебе тонкая работа предстоит, Евсеич. Шрейдер-то все еще заседает, зал занимает. Неуверенность у людей создает: вроде бы две думы, две власти в городе. Ты завтра приезжай пораньше и поставь матросские караулы у дверей. Чтобы в зал заседаний ни один человек не прошел.

- Выполним, безусловно, - заверил Иван Евсеевич и, поняв, что деловой разговор окончен, произнес с улыбкой: - Между прочим, в приемной женщина ждет. Знакомая. Не захотела передо мной идти.

Михаил Иванович распахнул дверь.

- Катя? Алексеева? Ну, здравствуй, здравствуй!

- До завтра, - Евсеев, продолжая улыбаться, надвинул кожаную кепку и, поскрипывая сапогами, вышел в коридор.

- Проведать решила, - Катя разматывала теплый платок, не спуская с Калинина глаз. - Какой вы теперь стали у нас, Михаил Иванович! Хозяин всего города! Нелегко, поди, здесь!

- Свой груз, своя ноша - они не тянут. Тебе ведь тоже небось вздохнуть некогда?

- Ох, достается, Михаил Иванович! И у нас ведь эти... саботажники объявились. За двоих, за троих работаем. Но у нас в Лесновском-то районе лучше, чем у других, больше сознательных. Вы землемера помните? Длиннющий такой, худой, руками размахивает, вроде мельница крыльями?

- Так и не решили мы с ним вопрос о границах района. Теперь, впрочем, это легче - пусть зайдет ко мне.

- Какой ведь ворчун-то был, всегда недовольный, всегда торопился: одно дело у него горит, другое пылает, всякое начальство никуда не годное, бросать надо службу и баста! Ему, с таким настроением, теперь, кажется, только бы волынить, только бы дома сидеть, а он в управе с утра до вечера. Можно сказать - без сна и без отдыха.

- Такие люди нам позарез нужны, - обрадовался Калинин. - Пусть обязательно сюда придет - слышишь, Катя? Может, поручим ему огородные заботы...

- Какие могут быть огороды, Михаил Иванович, мороз на дворе.

- Самое время телегу к лету готовить. Голод, Катя, на пороге стоит. Хлеб на учет берем - каждый пуд. И в городе и в округе. Крупы на исходе. Кое-что провинция даст, зиму перебьемся. Но и на следующий год падежды плохие. Вот и хочу я свободные земли вокруг города под огороды использовать. Картошку свою вырастим, лук, морковку. Но это со знающими людьми обмозговать надо.

- Морковка очень детям полезна, - вздохнула Катя. - А мы уж и забыли, какая она.

Зазвонил телефон. Калинин взял трубку. Слушал молча. По лицу Михаила Ивановича Катя поняла, что полученное сообщение очень огорчило его. Тыльной стороной ладони провел по лбу, словно стирая пот, не глядя положил на рычаги трубку.

- Как скверно...

- А что случилось?

- Медицинский персонал больниц и лечебных заведений объявил забастовку в знак солидарности со служащими городского аппарата. И учителя тоже...

- Неужели больных бросят?

- Там агитаторы Шрейдера вовсю действуют, а мы вот выпустили из виду... Эсеры и меньшевики нас злодеями, узурпаторами расписали... Надо ехать, - поднялся он. - Просить буду, шапку ломать.

- Стыдно кланяться-то, Михаил Иванович.

- Стыдно? - повернулся он к ней, - Ради людей, ради больных? Не позаботиться о них вовремя - вот что стыдно. И не к врагам еду. Медики, учителя, - что у них против нас, против народа может быть? Да ничего! Они сами для людей живут, людям служат. Ну, сбили их с толку шрейдеровские ораторы. Переубедить надо, - Михаил Иванович взял пальто. - И еще вот что, Катя. Администрацию, служащих мы можем заменить своими надежными людьми: рабочими, студентами, солдатами. Младших служащих повысим. Худо-бедно, а управлять будут. Даже технический персонал, инженеров мы способны заменить хотя бы частично. Найдутся опытные мастеровые. А вот медиков, от которых самое главное зависит - жизнь человека, - медиков заменить некем. Токаря высшей квалификации или лихого матроса к операционному столу не поставишь. И для учителей у нас тоже замены нету. Нашим товарищам самим бы еще грамоту постигать. А от учителей зависит, какими наши дети вырастут, какое будущее нас ждет. Поэтому и не считаю за унижение поклониться им и попросить, чтобы остались на своих местах, делали свое дело. Рабочий класс и крестьянство в долгу не останутся, все возместят интеллигенции полной мерой, все условия для нее создадут... Убедительно я говорю?