- Кто дежурит на кухне?

- Котляковы.

- Отнеси.

Екатерина Ивановна, наклонив голову, вышла из комнаты.

Минут через двадцать, успокоившись, она позвала мужа обедать. Сели за стол. Дети торопливо хлебали горячую воду, на которой сиротливо плавали несколько блесток масла, отодвигали ложками разварившиеся картофельные очистки, приберегая их под конец, вместо второго.

Михаил Иванович машинально подносил ложку ко рту, рассеянно отвечал на вопросы. Через открытую дверь он видел на белой подушке голову Юли с такими же, как у матери, крупными чертами лица. Дочка слабо улыбалась ему, а он боялся встретиться с ней глазами и мучительно думал все о том зайце... Как нужны сейчас девочке две-три чашки хорошего бульона. Они, возможно, подняли бы ее на ноги. Но и у соседей тоже больные дети... Ах, Юлька, ты Юлька!..

Погрузившись в свои думы, он не замечал пристального взгляда жены. Последнее время они редко виделись при дневном свете, и только сейчас Екатерина Ивановна обнаружила, как изменился, состарился муж. Он и всегда-то был щуплым, а теперь не поймешь, в чем душа держится. Поникли кончики усов. Черные, зачесанные назад волосы все еще густы, но в них, особенно на висках, появились седые пряди. А бородка стала серебристой, будто выморозила ее стужа, выкрасила в свой цвет.

Глаза у него быстро слабеют. Поднял очки в металлической оправе на лоб, щурится беспомощно и устало.

Чтобы скрыть волнение, Екатерина Ивановна встала, прошлась по комнате. Остановилась за спиной мужа, на несколько секунд прижалась щекой к его затылку.

- Ты что, Катя? - спросил он.

- Ничего, ничего, Миша. Ешь. Все уладится, все хорошо будет.

Едва пошла на убыль зима, едва ослабли морозы - снова вспыхнули эпидемии. В Москве свирепствовала невесть откуда завезенная испанка, в Питере - сыпной тиф.

На несколько дней приехал по служебным делам в Петроград знакомый Калинина - Марк Тимофеевич Елизаров, старый коммунист, друживший еще с Александром Ульяновым. После его казни женился на сестре Александра - Анне, стал членом семьи Ульяновых. К нему с большим уважением относился Ленин. И надо же случиться такому несчастью - свалил Марка Тимофеевича сыпняк. Спасти его не удалось.

Чтобы проводить Елизарова в последний путь, 13 марта рано утром в северную столицу прибыли Мария Ильинична и Владимир Ильич.

В этот же день Ленин выступил на митинге перед рабочими. Говорил о том, что считал теперь особенно важным в жизни страны: о политике партии в деревне. Только вчера принимал он в Кремле делегацию крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии. Эти крестьяне по собственной инициативе собрали хлебные излишки, отправили их трудящимся Москвы и Петрограда. А почему? Да потому, что побывали под пятой контрреволюции и убедились, как важен для них крепкий союз с рабочим классом.

- Когда я спросил у этой делегации об отношении крестьян к Советской власти, - рассказывал Ленин, - депутация мне ответила: «Да, чехословаки нас научили, и теперь никто не отклонит нас от Советской власти».

Михаил Иванович улыбнулся. Поняли, значит, мужики, кто друг, а кто враг. Этих уж никакая белая пропаганда не проймет!

...Вскоре в Москве открылся Восьмой съезд партии. Михаил Иванович участвовал в его работе как делегат коммунистов Лесновского района Петрограда. Одно из главных мест в повестке дня занимал вопрос о союзе рабочего класса со средним крестьянством. С большой речью выступил Владимир Ильич. Слушая его доклад, Калинин вспомнил многое из того, о чем беседовали они с Лениным при последних двух встречах.

Владимир Ильич особенно подчеркнул, что по отношению к середняку ни в коем случае не следует применять насилие, ибо этим можно загубить все дело. Надо учитывать особые условия жизни середняка. «Не сметь командовать! Вот правило, которое мы себе поставили», - заявил Ленин под аплодисменты делегатов.

23 марта 1919 года съезд избрал Михаила Ивановича Калинина членом Центрального Комитета партии. Ответственность ложилась на его плечи большая. Не случайно ведь избрали именно тогда, когда назрел вопрос об изменении политики партии по отношению к крестьянству. Калинин хорошо понимал это.

Где-то громыхнуло железо. Владимир Ильич прислушался: звук непонятный и в то же время давно знакомый, радующий. Сунув руки в карманы пальто, Ленин постоял, немного. Вокруг тихо, темно. Свет газовых фонарей, повсюду горевших в Кремле, не проникал в густо заросший и неухоженный Тайницкий сад. Владимир Ильич любил прогуливаться здесь поздно вечером или ночью, когда все спали. В тишине, на свежем воздухе легче было сосредоточиться, он старался думать в эти минуты не о текущих делах, а о главных вопросах.

Снова странный звук - стремительный и скользящий. Ах, вот что: это сосульки срываются и летят по водосточным трубам. В Симбирске старухи говорили: домовой по крышам ходит.

Любит он звуки весны, любит смотреть, как мартовский многоцветный закат постепенно меркнет, однотонными становятся краски, сливаются в зеленоватую полоску у горизонта, а над этой полоской все ярче разгораются звезды. Воздух с наступлением темноты делается морозно-колючим. А потом, еще позже, когда нагревшееся под весенним солнцем железо сожмется от стужи, начинают падать по трубам отскочившие льдинки - сосульки.

Последние годы он почти не замечал ни закатов, ни теплых дождей, ни птичьего пения. На это просто не оставалось времени. А надо и замечать, и любоваться, и радоваться. Иначе ограбишь самого себя, обеднеешь чувствами.

Владимир Ильич пошел дальше, но теперь уже гораздо медленнее обычного. Лужи были затянуты молодым льдом, он, ломаясь, тонко позванивал под каблуками. Слушать приятно, а идти трудно: того и гляди, поскользнешься.

Ленин шагнул на тропинку, петлявшую среди елок. Мысли вернулись к недавнему разговору с Горьким. Алексей Максимович весьма встревожен пропастью, которая, по его словам, разверзлась между городом и деревней. Мужик получил землю, получил самостоятельность и теперь плевать хотел на интересы революции, государства. Он цепко держится за свое добро, ищет только свою выгоду.

«Что сейчас может дать город деревне? - спрашивал Горький и, не дожидаясь ответа, отвечал сам: - Ничего». Деревня обставляет наилучшим образом всякого пролетария, который умеет хоть что-нибудь делать, - кузнеца, слесаря, механика, - закабаляет его хлебом и квасом для своей надобности. Городской пролетарий с радостью бежит в деревню. Чем ему прикажете заниматься, если он не сделался администратором, руководителем, а заводы и фабрики стоят? И деревня такого пролетария не отпустит. Закрепостит его. Но и это только паллиатив, временный выход из положения. Кустарь-пролетарий в деревне достаточно беспомощен. Сырья-то у него нет. Как же он даст крестьянину все необходимое? Мертвой петли, которая душит страну, такому пролетарию не снять. Вот и останется мужик лицом к лицу с заморским купцом. «Чего изволите? - скажет иностранный капитал мужику. - Орудия земледелия? Пожалуйста! Предметы обихода? Извольте, сколько угодно...» Мужик увидит, что господин иностранец своими товарами шутя затыкает все дыры крестьянского хозяйства. Увидит и возьмет власть в свои руки, обязательно возьмет. Мужик неизбежно придет к власти, ибо он подлинное большинство, единственная действенная сила во всей России. Захватит власть и обратится к заграничному капиталу.

Горький, конечно, преувеличивает: он человек эмоциональный, весьма восприимчивый. И мало знает деревню, крестьянина. Горожанин он, пролетарий: сия среда известна ему досконально. Но при всем том в словах Алексея Максимовича немало тяжелой и тревожной правды.

Россия - страна крестьянская, и с этим нельзя не считаться. Особенно сейчас, когда положение осложняется многими факторами: напряженной борьбой на фронте, продразверсткой, общей разрухой, вражеской пропагандой.

Чьи-то приближавшиеся шаги отвлекли Владимира Ильича от размышлений. Человек шел по тротуару, скрытый деревьями. Под ногами его потрескивал схваченный морозом снежок, хрустели льдинки.