(«Всяк за свое дерется», - рассудил Василий Васильевич.)

- Вы думаете, что спрячетесь в кусты, когда придет Колчак? Буржуазия везде найдет вас. Когда белогвардейцы захватили власть в Финляндии, то они целые тысячи рабочих и крестьян повесили. И сейчас, если возвратятся в Смоленск Оболенский и другие помещики, то вы думаете, что они будут искать и преследовать только большевиков? У вас в Смоленске большевиков-то всего-навсего сто человек, из них пятьдесят перед приходом Колчака скроются. А вы думаете, что эти колчаковцы-помещики успокоятся пятьюдесятью большевиками? Не успокоятся! Помимо того, что они возвратят себе имения и земли, они взыщут с вас и те убытки за два года, которые потерпели, и тогда уже наверное двадцать процентов вас будет убито, а кто сейчас дезертировал, тот тоже будет расстрелян, его вовсе не пощадят. И нам нет другого выхода, как задушить их, а когда задушим, то и война сама собой кончится. Если вы объясняете дезертирство тем, что тяжело крестьянам живется, то ведь нужно помнить, что мы и власть взяли, и боремся за то, чтобы лучше жилось. Нужно помнить, что Россию мы взяли голодную, разоренную. Мы напрягаем все силы, чтобы наладить жизнь...

Сходка закончилась. Крестьяне, теснясь, повалили из душной прокуренной избы. Василий Васильевич вышел среди последних и сразу увидел Калинина, стоявшего возле изгороди в кольце мужиков. Кто-то спросил его:

- Товарищ Калинин, тут люди брешут, что сам ты из рабочих, а крестьянином только прикидываешься.

Калинин усмехнулся, посмотрел вправо, влево. Увидел бабу с косой на плече.

- Эй, молодка, дай махну разок!

Та охнула от удивления, но косу протянула. Калинин взял, примерился, замахнулся пошире. Негустая придорожная трава легла ровным рядком.

Калинин потрогал пальцем жало косы, сказал недовольно:

- Какой мастер отбивал-то?! Ему бы руки отбить. Брусок есть?

Подали брусок. Михаил Иванович быстро и ловко провел по косе. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Снова широко размахнулся: беззвучно и легко легла перед ним трава.

Пройдя шагов десять, остановился, вернул бабе косу.

«Крестьянин, по ухватке видать, что крестьянин, - определил Василий Васильевич. - Вроде бы щуплый, а стержень в ем прочный. Черти его принесли на нашу голову. Теперь мужики крепко задумаются...»

В камеру Кузьму втолкнули с такой силой, что он грохнулся на пол.

- Убивцы окаянные! - запричитал босой мужик в одном исподнем, сидевший возле стены. - И калечат нашего брата, и убивают, и все им мало... Тебя за что взяли-то? Из армии убег?

- Убежишь тут... - неохотно процедил Кузьма, ощупывая бедро, ребра. Боль резкая, но кости вроде целы.

- Из каких мест будешь? - допытывался босоногий. - С Урала или наш землячок сибирский?

- Издалека.

- А мы тут все местные, местные, - бубнил мужик, дорвавшись до нового слушателя. - Загребли нас по селам; помощники, говорят, партизанские, так-растак! Скот взяли, избу спалили, сапоги долой, одежонку долой. И стрелять уводят, - боязливо покосился он на дверь. - Каждую ночь уводят.

Кузьма поднялся, потирая бедро. Камера была большая, напихали в нее человек пятьдесят. Кто спал на полу, кто сидел недвижимо, уставившись в грязную стенку, кто выискивал вшей в рубахе. Было душно, резко воняла в углу параша.

Стоило ли хитрить, рисковать, переходя фронт, добираться до Омска, чтобы в конце концов попасть в эту кутузку?! Он-то было обрадовался: конец скитаниям, прибьется теперь к твердому берегу, душой воспрянет возле своего барина. Сгоряча попер прямо в колчаковский штаб, к часовому: так, мол, и так, господин подполковник требуется. Часовой вызвал начальника караула - пожилого рыжеусого вахмистра с угрюмой мордой. У него аж глаза на лоб полезли; «Их высокородие тебе нужен, быдло деревенское! А вот этого ты не нюхал?» И саданул кулаком так, что у Кузьмы в мозгах поплыло.

Однако не растерялся, сам на вахмистра голос возвысил: «Раз ты на службе, старая шкура, значит, начальству доложить обязан, что пришел к их высокоблагородию человек по важному делу и фамилия этого человека господину подполковнику хорошо известна».

Вахмистр матюкнулся, но бить Кузьму больше не стал, а велел отвести в каталажку. Теперь, значит, сиди и гадай: доложит эта усатая стерва начальству или из головы выбросит. Должен вроде бы доложить, коли бывалый служака и при штабе ему обретаться доверено.

- Злые они теперь колчаки-то, шибко злые, - зудел над ухом босоногий мужик. - Сказывают, поперли их с Волги, поперли с Урала, вот они и взбеленились, всех без разбору жалят. И партизаны, опять же, им спать не дают... Ох, не выбраться нам отсюда.

Только хотел Кузьма ругнуть надоедливого соседа, как распахнулась дверь и появился рыжеусый вахмистр. Показал пальцем:

- Ты, колченогий, за мной!

Кузьма повеселел: проняло, значит. И не конвойных прислал, сам явился.

Вахмистр провел его через площадь к большому дому, у подъезда которого стояло несколько автомашин. Подкатил мотоцикл. С него соскочил офицер, быстро скрылся в парадном. А вахмистр с Кузьмой обогнули дом и направились к черному ходу.

В чистенькой комнатке под лестницей сидел за столом поручик с повязкой на рукаве и что-то писал. Жидкие волосы его были напомажены да аккуратно расчесаны, волосок к волоску. Вахмистр щелкнул каблуками:

- Вот этот шпынь господина полковника домогается.

Офицер поправил повязку, с любопытством посмотрел на Голоперова. Поморщился, увидев кровь на щеке.

- Зачем физию ему разукрасили?

- Для порядку, - сказал вахмистр. - Чтобы чувствовал...

- Ты это поменьше, психолог, - погрозил поручик. И арестованному: - Что тебе нужно?

- Должен видеть их высокоблагородие господина Яропольцева Мстислава Захаровича, - бойко отрапортовал Кузьма.

- Ишь ты, должен! - усмехнулся поручик. Однако, чувствовалось, заинтересовался не на шутку.

- Порядка не знает, - вставил вахмистр. - Или шпиен.

- Не суйся, - оборвал поручик. И опять Голоперову: - Какое у тебя дело к полковнику?

- К господину подполковнику Яропольцеву.

- Старые сведения у тебя.

- Так точно, старые, - сообразил Кузьма. - Я при их высокоблагородии в денщиках состоял. А сейчас с той стороны пришел. Личное задание его выполнял. Вы только скажите господину Яропольцеву, что Голоперов здесь.

- С той стороны? - поручик заволновался. Предупредил на всякий случай: - Ну смотри, если что. Семь шкур сдеру.

Поправил ремень и, озабоченный, вышел за дверь. После таких церемоний Кузьма уж и не представлял, как примет его барин, обрадуется ли возвращению? По всему видно, что Мстислав Захарович здесь фигура.

- Где он? Где? - услышал вдруг Голоперов возбужденный знакомый голос и, обалдев от радости, крикнул:

- Тут я, ваше...

Яропольцев стиснул его плечи, смотрел в лицо, будто не верил.

- Кузьма! Я ведь ждал тебя, очень ждал! - несколько раз повторил Яропольцев, увлекая его за собой. Следом почтительно шел поручик. Вахмистр застыл, как истукан, приоткрыв рот.

На втором этаже, в большом кабинете, Яропольцев велел Кузьме сесть в кресло. Улыбнулся, внимательно осмотрев его:

- Оборванный, голодный, конечно... Сейчас отдыхай, поговорим вечером. Ужинаем в «Европе»... Ах, да, - спохватился он. - Поручик, распорядитесь: немедленно баня, парикмахер, обмундирование.

- Слушаюсь.

- Унтер-офицер Голоперов будет жить в моей квартире. Впрочем... Отныне - прапорщик Голоперов. Приказ на подпись к двенадцати часам.

- Разрешите выполнять?

- Да.

- Прошу... прапорщик, - офицер жестом пригласил Голоперова следовать за собой.

- Вызовите моего портного, пусть подгонит форму, - бросил вдогонку Яропольцев.

В комнате под лестницей дежурный снял телефонную трубку, и Кузьма убедился, что служба в этом штабе налажена четко. Вскоре он уже парился в бане, отмывая въевшуюся в поры грязь. Сбросил свое ветхое барахло, а взамен получил заграничное шелковое белье, на котором вошь не удержится, офицерскую гимнастерку, французские брюки галифе, новые сапоги, зеленоватую английскую шинель и фуражку с кокардой. Кроме того, портупею и шашку. Револьвер обещали выдать потом.