- Крестьянин и рабочий - два родных брата, - продолжал Калинин. - Я сам являюсь крестьянином, но я не боюсь никаких «ужасов» коммунизма, о которых нашептывают вам враги народа. А мое хозяйство, пожалуй, не хуже, чем хозяйство многих из вас. И все-таки я за коммунизм, за прочный и нерушимый союз крестьян с рабочими. А вы вдруг чего-то испугались и выразили черную неблагодарность, грубое неуважение к одному из лучших отрядов российского пролетариата... Я думаю, товарищи, вы пересмотрите свое глубоко ошибочное решение!

Что оставалось делать эсеру, который вел заседание? Только одно - поставить внесенное предложение на голосование. Он и поставил, хоть и с явным нежеланием, заметно нервничая.

Значительное большинство делегатов поддержало Калинина. Представители рабочих заняли места за столом президиума рядом с крестьянами. Первая цель была достигнута. Но Михаил Иванович видел: перелом в настроении делегатов еще не наступил. Длинными речами их не переубедишь, надо сказать что-то простое, понятное всем. Он искал эту емкую фразу, отвечая на многочисленные записки, на острые, иногда провокационные вопросы. Отвечал спокойно и вроде бы убедительно. И все же это было еще не то.

Новая записка: «А кто дороже для Советской власти - рабочий или крестьянин?»

Сразу вспомнился вечерний разговор на бревнах с мужиками в Верхней Троице... И с Анной Алексеевной Бобровой.

Михаил Иванович улыбнулся впервые за все заседание. Люди смолкли, насторожились, удивленные этой улыбкой, столь необычной в напряженной атмосфере, среди резких споров и злобных выкриков.

- Вот тут задают вопрос, кто дороже Советской власти - рабочий или крестьянин? Это очень важно, товарищи, И вот я в свою очередь хочу спросить: а что дороже для человека, для каждого из нас - правая нога или левая?

Сказал и умолк выжидающе. Секунду, другую в зале было тихо. Потом раздались одобрительные возгласы. Кто-то громко и неумело захлопал в ладоши...

Впереди была еще большая работа, требовалось убедить сомневающихся, опрокинуть доводы врагов, рассказать людям о планах Советской власти. Труда предстояло еще приложить много, однако главное, пожалуй, было уже сделано: взаимное понимание достигнуто.

Узнав, что Михаил Иванович отправляется в Петроград, жена сказала:

- Поеду с тобой. Давно там не была. Родню навестить надо.

- Может, в другой раз?

- Почему?

- Время неудачное выбрала. В Питере на заводах неспокойно, В Кронштадте тоже.

- Конечно, - повела плечами Екатерина Ивановна, - сейчас ты начнешь объяснять мне, что в эти дни перед самым съездом Троцкий и Шляпников навязали партии дискуссию. Силы и нервы на это тратятся. Троцкий даже требует военные методы на производстве ввести...

- Зачем же объяснять, сама все знаешь. И должна понять: поездка предстоит трудная.

- Тем более, глядишь, и помогу в чем.

- Ладно! - улыбнулся Михаил Иванович.

Все естественно: соскучилась Екатерина Ивановна по родственникам и знакомым. Собиралась в дорогу, словно на праздник. И первые дни в Петрограде так была занята, что Михаил Иванович почти не видел ее, тем более что и у самого время было распределено но минутам.

26 февраля он выступил с речью на расширенном пленуме Петроградского Совета. На следующий день сделал доклад о текущем моменте в Петроградской морской базе. Затем - выступление перед рабочими завода «Новый Лесснер». И каждый раз Михаил Иванович не только говорил сам, но и внимательно слушал других ораторов, беседовал с рабочими, с партийными руководителями, с военморами. Эти беседы еще и еще раз убеждали его в том, что республика переживает переломный момент.

Гражданская война закончилась почти всюду. Настало время заняться экономикой, которая пришла в полный упадок. Специалисты подсчитали, что промышленность в 1920 году дала продукции почти в семь раз меньше, чем в довоенные годы. Наполовину снизилось поступление сельскохозяйственных продуктов.

Один рабочий на заводе Лесснера сказал Калинину: «Может быть, лучше жить по-старому, старое было вовсе не так плохо - в царское время я все-таки мог получить белую булку, а теперь мы и этого не получаем...» Понятно, люди устали в долгой и трудной борьбе, настолько устали, что иные начали терять веру в свои силы. Это в городе. А в деревне до крайности обострилось недовольство продразверсткой.

Надо искать выход из трудного положения, прокладывать новые пути развития экономики. Этим озабочен сейчас Владимир Ильич. А «рабочая оппозиция» и «левые коммунисты» осложняют выработку новой экономической линии, накаляют и без того напряженную обстановку.

Из Кронштадта пришло сообщение, что 28 февраля общее собрание команды линкора «Петропавловск» приняло резолюцию, призывающую переизбрать Советы. И не только переизбрать, но не допустить в них коммунистов. Кроме того, разрешить свободную торговлю.

Хитро было задумано. Против Советов народ не поднимешь, так давай выхолостим их суть, вынем, так сказать, сердцевину и наполним своей начинкой. Тут действовали не столько матросы, сколько опытные политиканы, стоявшие за их спинами.

Михаил Иванович велел сообщить в Кронштадтский Совет, что 1 марта он приедет в крепость на митинг. Чтобы лучше познакомиться с положением дел, пригласил к себе вечером Ивана Евсеевича Евсеева и Федора Демидочкина.

Последний раз видел их Калинин давно, в день взрыва на Заречной водопроводной станции, однако Евсеич за минувшее время нисколько не изменился: та же неторопливость, основательность. Даже одежда прежняя: длинная кожаная тужурка, кепка, хорошо начищенные сапоги.

А вот Федора трудно было узнать. Калинин помнил его долговязым, сутулым, с короткими волосами. А теперь - высокий военный моряк с хорошей выправкой, с уверенными движениями.

- Ишь, молодежь-то растет, - улыбнулся Михаил Иванович. - Помощники нам. Ну, садись, рассказывай, где был, что делал?

- Служил, - скупо ответил Федор. - С Юденичем воевал.

- А сейчас?

- Сдал в машинной школе экзамен.

- Учиться успеваешь - это похвально. А в Кронштадт часто наведываешься?

- Нет. С рождества не ездил. Не тянет туда. Дружки мои по всей стране разлетелись, на фронтах полегли. В крепости одни новички последних лет, которые ни моря, ни революции по-настоящему не видели. Жоржики там, клешники, шантрапа всякая.

- Откуда такие?

- Раньше, Михаил Иванович, на флот либо грамотных брали, либо со специальностью. К тому же еще обучали целый год. Народ был сообразительный, с содержанием, поэтому и революцию сразу понял. А с восемнадцатого года на корабли добровольцы пошли, кто хочет, тот и лезет. Лишь бы формой покрасоваться. Вот и заполнилась крепость шелухой. И неграмотных много, которые из деревни. Разные агитаторы их обрабатывают, каждый в своем духе.

- Неужто все такие?

- Хорошие моряки есть в минном отряде. И на некоторых кораблях. Только верховодят не они. «Бывшие» там пригрелись, генерал Козловский, полковник Соловьянов, их помощнички: эсеры, меньшевики, анархисты. Но эта явная контра тихой сапой действует. В глубине скрывается, а на поверхности разный сброд по ее наущению воду мутит. Задушили, дескать, коммунисты мужика, продразверсткой страну разорили, Советскую власть губят...

- О Советах пекутся, значит, - усмехнулся Михаил Иванович. - А партийная организация в Кронштадте куда смотрит?

Федор пожал плечами: этого, мол, я не знаю. Вместо него ответил Евсеев:

- Там Лазарь Брегман секретарь комитета. Вы, безусловно, знакомы с ним, он давно в крепости. Один остался из старого руководства. Влиянием пользуется, но коммунистов мало. И комсомольская организация за год дважды в полном составе уходила на фронт, потом создавалась заново.

- Брегмана помню. А начальник политотдела Кронштадтской базы?

- Громов теперь. Боевой товарищ, бывший подпольщик. Однако людей еще не знает. Вчера в Ораниенбауме я разговаривал с ним. Они там в Кронштадте не очень встревожены. Пошумят, дескать, военморы и успокоятся.