Пропустив эскадрон вперед, Башибузенко и Леонов ехали по степной дороге, напрямик рассекавшей ровные поля, припорошенные свежим снежком. Направлялись на юг, в ту сторону, где ночью светилось зарево, а теперь клубилась, разрастаясь, свинцово-серая шапка дыма.

Продолжая разговор, начатый еще в селе, Микола рассказывал:

- Мы кого в эскадрон берем? Кто ненавидит белую контру и готов сражаться с ней без всякого отдыха и перекура. Какого роду-племени человек, про то не спрашиваем. Хочешь воевать вместе - воюй. В первой-второй атаке командир поглядывает на новенького, как он? Если не финтит, за чужие спины не прячется, принимаем а наше товарищество.

- А если враг проникнет?

- Зачем ему проникать, врагу-то? Что ему в эскадроне делать? Секретов у нас никаких нету, а в атаку вместе с нами ходить, под белые пули себя подставлять ему несподручно. Врагу лучше при штабе обретаться. А у нас надежные оседают. Слышал небось: мы осенью корпус Миронова разоружили, который вроде бы к деникинцам перемахнуть хотел? Из того корпуса я себе двенадцать человек взял. Один, правда, в первые дни убёг. Четверо под Касторной в царствие небесное угодили. Остальные по сю пору дерутся у нас - не нахвалишься. Еще от Махно трое перебежчиков, я их по разным взводам рассовал. Воюют вполне основательно, только пьют зверски.

- А из рабочих есть?

- С этим очень даже негусто. Видишь, на тачанке румяный такой, с прямыми плечами? Нет, не ездовой, а возле пулемета. Он из уссурийских казаков, с самого что ни на есть далекого востока. Но, уж но правде сказать от казака у него только папаха черная, кучерявая. Не к лошадям он, а к железкам привержен. Пулеметчик - лучше не надо. Сам наладит, если сломается. Имя у него короткое - Нил, а фамилия подлиннее - Черемошии. Так вот: фамилию свою он еще одной очередью не выбивает, а имя на любой стене пулями пишет... Форменный мастер. На заводе работал, где пароходы строят, морскую форму носил. А к нам на Волге пристал. Все же казачья закваска перетянула. Чего ему было среди моряков-то...

Слушая Миколу, Роман жалел, что не имеет при себе бумаги и карандаша - записать краткие характеристики. То, что известно о бойцах командиру эскадрона, не узнаешь и за месяц. А товарищ Ворошилов говорил: изучайте каждого, работайте с каждым, помогите каждому...

Раз нет бумаги - запоминать надо.

- Почему у Калмыкова отчество такое странное: Ванькович?

- Это целая история, - весело блеснули глаза Башибузенко. - Вырос он в самых диких степях, возле конских табунов да овечьих отар. По-русски десяток слов всего знал. А тут пришло время на войну призываться. Привезли этих калмыков в воинское присутствие, начали списки составлять, а попробуй разберись, кто, откуда, когда родился? Спрашивают: «Ты кто? Как фамилия?» - «Никакой нету». - «А зовут как?» - «Иваном». - «А отца?» - «Ванькой». - «Тоже, значит, Иван?» - «Нет, Ванька!» И уперся на этом. Отца его хозяин только Ванькой и кликал... Бился писарь, бился и рукой махнул: «Черт с тобой, будешь Иваном Ваньковичем Калмыковым. Мотай из канцелярии, чтобы духа твоего больше не было!» Так и прилепил человеку сразу фамилию и отчество.

- Сменил бы теперь.

- А зачем? Нешто Ванькович хуже других? - сказал Башибузенко. - Может, по-ихнему, по-калмыцки, так даже лучше... А ты не знаешь, как они с Сичкарем к белым ходили? - оживился Микола. - Откуда же тебе знать... Тоже случай был - не враз и поверишь. В октябре заняли мы одну деревню. Белые после перестрелки сами ушли. И оставили в избе большой сверток из мешковины. Наказали жителям: передайте Ивану Ваньковичу Калмыкову. Ну, принесли нам. Развернули - там записка. Белые калмыки, которые у Деникина служат, прослышали о своем земляке, как он свирепо за красных сражается. И предупреждают его: или ты, такой-сякой, переходи к нам искупать свою вину, или мы всю родню твою вырежем, а тебя самого вместе с Окой Городовиковым вздернем на крепком суку... И две веревки приложены. Добротные, петли на них мылом натерты. Только вешай... Тут Иван Ванькович и взъярился. Побелел весь, а скулы так выперли - думал, кожу прорвут. «Я, - говорит, - за этот подарочек заплачу!» Отпросились они у меня на двое суток - он и Сичкарь. Кирьян на любой рыск всегда готов, тем более за дружка постоять... Значит, переоделись они, Иван Ванькович погоны вахмистра нацепил, а Сичкарь черкеску с газырями всегда при себе возит. Прихватили веревки с петлями и ускакали... Я-то сам дурной: не смекнул сказать им, чтобы живьем в плен приволокли...

- Повесили?! - ахнул Роман.

- Нет, не успели. Пристрелить пришлось. Заскочили в хату, где дрыхли те самые, которые записку писали. Разбудили их, потолковали накоротке и сразу к стенке. А повесить времени не было, беляки кругом.

- Какая дерзость!

- Ребята отчаянные, - согласился Башибузенко, довольный произведенным впечатлением.

Между тем клубы дыма, поднимавшегося впереди, становились все выше и гуще, в степи ощутимо потянуло гарью. От командира полка прискакал ординарец, передал приказ: выйти к железнодорожной насыпи и закрепиться правее будки стрелочника, отвлекая огнем внимание противника.

Леснов с трудом поспевал теперь за эскадроном на своей кобыленке. Мерефа-то порывалась на рысь, стараясь не отстать от колонны, но Роману было уже невмоготу. И на земле оказалось не лучше, когда отдал повод коноводу, а сам направился в цепь. Шагал враскорячку, превозмогая боль. Облегчение почувствовал лишь тогда, когда лег рядом с Башибузенко на грязный снег возле рельсов.

Из домов, окруженных голыми деревьями, стреляли белые. Пули впивались в насыпь, щелкали по металлу, отбивали щепки от шпал. Раздавались короткие пулеметные очереди, но все они почему-то шли выше голов. «Вжжжик!» - словно косой махнут.

Постреливали и буденновцы, но редко и вроде бы неохотно. Пальнет боец раз-другой и сползает вниз, перевернувшись на спину. Закуривает или с соседями язык чешет. Лишь несколько человек возле Сичкаря лежали, выдвинув вперед карабины, и били, тщательно целясь, - хотели снять пулеметчика.

Роман подумал, что особой опасности нет, самое время сейчас пройти по всей цепочке, растянувшейся вдоль насыпи, показать себя, нового комиссара, ободрить того, кто в этом нуждается. Но едва поднялся, чтобы осуществить благое намерение, ближайший к нему боец гаркнул зло:

- Ляг, стерва!

- Я тебе не стерва, а военный комиссар эскадрона, - вспыхнул Роман, задетый за живое, но слова его не произвели особого впечатления.

- Ляг, говорю! Пулю глотнуть хочешь?

- Ложись, ложись, Роман Николаевич, - поддержал бойца Башибузенко. - Куда это ты наметился?

- Цепь посмотреть.

- А ее и отсюда видать всю... Давай не торчи, а то вон Саньку дуром в плечо куснула.

- Саньку? Это не вчерашнего?

- Землячка моего, - подтвердил Башибузенко. - Теперь до рожества проваляется.

- В бою не без потерь, - знающе произнес Леснов.

- Это еще не бой, еще только завязка, - усмехнулся Микола. - Вон там по балочке, видишь, пехота перебегает? Как она белых с позиций сшибет, мы на коней и айда! Погоним противника, сколь сможем. А ты с повозками здесь побудь.

- В обозе, значит? - обиделся Леснов.

- Ты сам-то раскинь, Роман Николаевич, куда ты сейчас, такой вояка... Ни верхом, ни пеши. А вдруг Мерефа галоп возьмет - в каких кустах тебя искать будем? Ты уж не спеши, обживайся в седле: твое от тебя не уйдет.

14 декабря поступила новая подробная директива Реввоенсовета Южного фронта. Климент Ефремович и Семей Михайлович, склонившись голова к голове, читали:

«Ударной группе т. Буденного в составе Конармии, 9-й и 12-й стрелковых дивизий, использовав самым решительным образом для быстрого продвижения пехоты весь наличный транспорт местного населения, стремительным натиском выдвинуться в район Донецкого бассейна и, заняв железнодорожные узлы Понасная, Дебальнсво, Иловайская, отрезать все пути отхода для Добровольческой армии в Донскую область. Для занятия Таганрога выделить достаточной силы конную группу. Обращаю внимание т. Буденного, что от быстроты и решительности действий его ударной группы будет зависеть весь успех всей намеченной операции».