- Здесь, - подбежал, поправляя черную папаху, Нил Черемошин.

- Вникай. И ты, комиссар, тоже. Полк вон туда пойдет, где колокольня. А тут фланг открытый. Балка из степи прямо к домам выводит, по ней в самый раз казакам подобраться.

- Снежно, - сказал Черемошин.

- Пеши. Али пластунов двинут. Если они тут просочатся, нам туго придется.

- Одного пулемета мало, - прикинул Роман. - Степь большая.

- Степь не ваша забота, там прикрытие есть. Самая опасность из этой балки. Чтобы ни один казак... Без приказа не отходить. Могу быть в надеже?

- Не отойдем, - сказал Леснов.

- Тут хата разваленная, а фундамент прочный, - деловито пояснил Черемошин. - Мы среди кирпичей приспособимся. И сектор обстрела широкий...

- Сами, сами соображайте, - командир полка покосился на ноги Леснова и - к Башибузенко: - Что это у тебя кавалерист в обмотках? Обмундировать не можешь? Мне заботиться?

- Упустил! - у Миколы разом побагровело лицо. - Пригляделся, не замечал. Исправлю!

Через несколько минут сады опустели. Остались на месте бивака догорающие костры, да воробьи суетились возле кучек свежего навоза. А стрельба переместилась еще ближе, вроде бы даже крики были слышны.

Роман оглядел свой малый отряд. Расторопный Черемошин вместе со вторым номером уже установил в развалинах «максим». Туда же неуверенной походкой, не отрывая от лица левую руку, прошел Пантелеймон Тихий, расстегивая деревянную коробку маузера. Леснов - сам четверт - взял из саней винтовку.

Только устроились они среди груд битого заиндевевшего кирпича, вдали, в степи, замельтешили черные фигуры всадников: появились казачьи разъезды.

- Во как они наметились! - беспокойно заерзал возле пулемета Нил Черемошин. - Прямо в тыл норовят выскочить. Перехватят железку - вся дивизия в кольце!

- Ты не туда смотри, - у Пантелеймона Тихого голос вообще был слабый, а сейчас, когда мешала повязка, звучал шепеляво и неразборчиво: - В балке-то пешие зашевелились.

- Этих я враз подсеку! - уверенно и даже вроде обрадованно произнес Черемошин.

- Не надо, - остановил его Леснов.

- А чего? Патронов в достатке.

- Их только четверо. Разведка. Мы их винтовкой отпугнем, чтобы пулемет не раскрыть. Как, Пантелеймонов?

- Винтовкой, - поддержал тот.

Роман с детства стрелял неплохо. Еще отец когда-то учил без промаха бить из берданки. И сейчас не хотелось осрамиться перед товарищами. Аккуратно передвинул планку прицела, прочно утвердил локти. Метился в белогвардейца, который шел левее других: длинный, тощий, полы шинели подвернуты под ремень. Чтобы наверняка не промазать, наводил не в голову, а в грудь.

Срез мушки точно совместился с прорезью прицела. Роман плавно нажал курок. Белогвардеец взмахнул руками и опрокинулся навзничь, будто от сильного толчка. К нему кинулись двое, и тут Леснов сгоряча допустил ошибку. Надо было метиться спокойно, свалить хотя бы еще одного беляка, а он заторопился, начал бить быстро и, выпустив всю обойму, лишь подранил пластуна. Тот побежал обратно, хромая. А из балки навстречу ему поднялась, вероятно, целая рота. Быстро пошла вперед, умело растягиваясь в цепь.

- Давай! - крикнул Леснов, не ожидавший, что атака начнется так скоро.

- Сейчас они у меня прикурят, сейчас прикурят! - насмешливо приговаривал Черемошин с таким выражением лица, какое бывает у мастеров, принимающихся за привычное, хорошо знакомое дело. Нажал гашетку - и в цепи сразу рухнули трое.

Да, такой виртуозной стрельбы Роману видеть не доводилось. Черемошин бил на выбор, очень короткими очередями, в три - пять патронов. Порой даже, тщательно прицеливаясь, одним - как из винтовки. А когда белые приблизились, длинно полоснул вдруг по центру. Очередь влево, затем вправо, опять прямо перед собой. Белые, не ожидавшие встретить такой отпор, откатились иазад, укрылись в балке, оставив на снегу десятка полтора темных бугорков.

- Фу-у-у! - выдохнул Черемошин, вытирая пот, струившийся из-под черной косматой папахи.

- Ну, ты мастак! - похвалил Леснов. - Тебе только призы брать!

- Да чего уж там, на ровном поле каждый сумеет, - застеснялся Черемошин.

- Командир эскадрона говорил, что ты всеми системами пулеметов владеешь?

- Нет, всех-то много. А я «льюис» и «гочкис» знаю. Ну и «максим», конечно.

- Воюешь ты первоклассно, человек грамотный... С программой партии нашей знаком?

- А как же! По этой программе бьемся.

- В партию тебе надо.

- Нет, - сказал Черемошин, поворачиваясь к Леонову. - Нельзя мне, комиссар.

- Это еще почему?

- Невразумительный я.

- Какой? - удивился Роман.

- В пятнадцатом году работал на военном заводе, как раз для пулеметов детали обтачивал. Ребята, которые в большевиках, мне доверяли. Прямо даже задачу ставили: иди с народом толкуй. А я не умею, не научился. Вроде бы знаю, про что говорить, в голове держу, а язык чужой. И неловко людей учить. Что я, выше их разве стою? Ну, ребята и рассердились: невразумительный, мол, ты, Черемошин.

- Языком работать - это не главное.

- А как же? У партийного первое дело на всяких собраниях и митингах речи произносить. Только у меня не получится.

- И не надо, дорогой ты наш товарищ! Чудило ты, право! - восхищенно толкнул его в плечо Роман. - Тоже нашел вескую причину! Да большевик на фронте - это прежде всего в бою пример для других. А ты, можно сказать, образцово «максимом» своим беляков крошишь!

- В партию я всей душой, - улыбнулся обрадованный Нил. - Только бы речи не говорить.

- Все, друг, после боя подавай заявление!

- Я тоже подам, - сказал Пантелеймон Тихий, очень внимательно слушавший их разговор. - Не свалит меня нынче беляк, тоже попрошу, чтобы в партию записали. Определяться надо и мне, и брательнику.

Леснов не успел ответить: стремительно нараставший вой снарядов заставил всех прижаться к земле. Два разрыва вскинулись в саду, еще два начисто снесли небольшую хатенку.

- Нас нащупывают, - откашливаясь, прохрипел Черемошин.

- Ты слышал меня, комиссар? - спросил Пантелеймон Тихий.

- А как же, как же... Очень мне приятны такие слова. Завтра обсудим. Или даже сегодня вечером...

- Сегодня не получится. Здесь до ночи работы хватит.

Второй номер пулеметчиков, малорослый, похожий на мальчишку боец, завозился в ямке, оглядываясь:

- Патроны в санях... Испужается лошадь, сорвется...

- Сколько там? - поинтересовался Леснов.

- Два ящика.

- Как, Черемошин?

- Тащи сюда, только поосторожней, - ответил Нил. Боец побежал согнувшись, огибая деревья. Он еще не скрылся из глаз, как вновь засвистели снаряды. Грохот заложил уши. Посыпалось земляное крошево, ветки. Снова рвануло. Затем в наступившей тишине Роман с трудом различил голос Черемошина, догадался, о чем он говорит: из балки опять высыпали пластуны. Но теперь не в полный рост, а осторожно, перебежками.

С этой секунды время для Леонова словно бы остановилось. Не было больше ни треска выстрелов, ни разрывов, ни дыма, ни криков. Вроде один на один остался с теми черными, настойчивыми, опасными, которые приближались к нему, стараясь убить его. Ловил на мушку ускользающую фигуру, нажимал спусковой крючок, передергивал затвор, опять целился. И так много раз, бесконечно. Судя по тому, как опустел подсумок, расстрелял половину запаса, сто пятьдесят патронов. Сколько же на это ушло времени?

Отложив, наконец, винтовку с горячим стволом, он удивленно поглядел вокруг. Будто в незнакомое место попал, так все изменилось. Солнца почти не было видно: маленький багровый шарик плыл, ныряя, среди клубов дыма, поднимавшегося над горящими хатами. Деревья искалечены, сад изрыт воронками, снег присыпан землей. Маленький боец, второй номер, лежал метрах в семи от Романа, распластав руки, будто сгребая рассыпанные желтые патроны. Боец вроде бы сделался еще меньше, Леонов не сразу понял, что у полузасыпанного трупа оторваны обе ноги.

Роман, ахнув, скорей повернулся к товарищам. У Пантелеймона повязка на лице вся стала черной от грязи и копоти, в прорези маски лихорадочно блестели глаза.