— Я тебя научу. Ты единственный, кто способен понять, что я на самом деле делаю.

Я кивнул. А он попросил меня отвезти его домой: он очень устал.

Я завел машину и включил магнитолу. BMW, похожая на каплю жидкой ртути, скользила по плохо освещенным улицам.

В салоне звучала песня молодого Леонарда Коэна «Марианна». Теперь Франческо молчал. Он смотрел перед собой, но мыслями явно унесся далеко.

Внезапно я почувствовал одиночество и страх. Леденящий страх. Всплыло какое-то детское воспоминание и, прежде чем я смог осознать его, улетучилось. Как увиденный в утренней полудреме сон.

Грустный сон.

Через два дня Франческо позвонил мне и назначил встречу на три часа. Мы начинали занятия.

Я никогда раньше не был у него дома, даже не представлял себе, где он живет.

Квартира оказалась гнетуще мрачной. Затхлый запах закрытого помещения. Старая мебель, но без всякого шика. Не старинная, а просто старая, и все.

В квартире царил порядок, но какой-то странный. Как будто под внешней чистотой таилось что-то непотребное, что-то неподобающее по существу.

Я знал, что Франческо жил с матерью. В тот день я с ней познакомился. Это была пожилая женщина с сухим лицом, враждебным и злым.

Франческо проводил меня в свою комнату и закрыл дверь. Внутри затхлый запах, пропитавший квартиру, ощущался гораздо меньше. По всей комнате громоздились книги: на книжных полках, на детском письменном столе, на полу и даже на постели. Стояла большая картонная коробка, битком набитая комиксами про Человека-паука и Текса Уиллера. На голых стенах висел одинокий старый плакат с Джимом Моррисоном, смотрящим в никуда взглядом, в котором уже прописана его судьба.

Франческо ничего не говорил и даже не смотрел на меня. Он выдвинул ящик шкафа, достал колоду карт, немного расчистил на столе, отодвинув в сторону разбросанные книги, указал мне на стул и сам сел на другой. И лишь после этого поднял на меня взгляд. Он просидел так какое-то время, как будто не знал, что делать дальше. В первый раз с тех пор, как мы познакомились, он показался мне уязвимым. Я испытал прилив нежности и привязанности к своему другу.

Наконец, он положил карты на стол.

— Мой отец оставил этот дом, когда мне было тринадцать. Он был моложе моей матери и ушел к женщине моложе себя. Намного моложе. Довольно банальная история. Через два года они попали в автомобильную катастрофу. Оба погибли.

Он неожиданно прервался, подошел к окну и открыл его. Затем вынул из ящика пепельницу, сел и закурил.

— Я так и не простил его. За то, что он ушел. Я не простил его за то, что он умер, так и не дав мне возможности отомстить ему за то, что он бросил меня одного. Когда он умер, меня охватило очень странное, злобное чувство. Я испытывал страшную боль и одновременно бешеную ярость. Он ускользнул от меня. Проклятье, он ускользнул от меня. Я этого не думал, но чувствовал именно так. Я столько раз представлял себе, как вырасту и выскажу ему все в лицо. Когда он в старости вдруг захочет восстановить отношения со своим взрослым и успешным сыном, брошенным много лет назад. Он слишком удобно устроился. Слишком удобно! Бросил меня, когда я так нуждался в нем. Умер, не расплатившись по счету.

Он с силой тер руками лицо: вверх — вниз, как будто хотел причинить себе боль.

— Черт, я же любил эту сволочь. Я почувствовал себя до смерти одиноким, когда он ушел. Твою мать. С тех пор я всегда одинок.

Он замолчал так же внезапно и резко, как начал говорить. Снова взял карты, стремительно перетасовал и сказал, что мы можем приступать.

К нему вернулся хорошо знакомый мне голос. Лицо тоже.

Он вытащил из колоды даму червей и две черные десятки: пики и трефы.

— Знаешь фокус с тремя картами?

Я знал, в смысле слышал о нем, но вживую никогда не видел.

— Тогда смотри. Дама выигрывает, десятка проигрывает. Дама выигрывает, десятка проигрывает.

Он аккуратно выложил карты в ряд. Я прекрасно видел, что даму он положил слева.

— Где дама?

Я коснулся указательным пальцем левой карты. Он предложил мне открыть ее. Я перевернул карту и увидел десятку треф.

Как он это сделал? Он раскладывал их так медленно, что я не мог ошибиться.

— Еще раз, — попросил я.

Он взял даму и одну десятку правой рукой, придерживая первую большим и указательным пальцами, а вторую — указательным и средним. Другую десятку он держал большим и средним пальцами левой руки.

— Дама выигрывает, десятка проигрывает. Понятно?

Я не ответил и уставился ему на руки, чтобы не пропустить ни одного движения. Он снова медленно разложил карты и попросил найти даму. Я опять указал на левую карту. Перевернув ее, снова обнаружил десятку.

Он повторил фокус еще шесть или семь раз, и мне ни разу не удалось попасть в точку. Несколько раз я пытался просто угадать нужную карту, лишь бы не поддаваться обману завораживающих и неуловимых движений его рук.

Тому, кто сам не испытал, трудно объяснить, какое разочарование испытываешь, проигрывая в такую простую с виду игру. Карт всего три. Дама находится среди них, все разворачивается у тебя на глазах, в нескольких сантиметрах. И все равно у тебя нет ни малейшей надежды на выигрыш.

— Шансы играющего против нас в этой игре стремятся к нулю. Освоение такой манипуляции — хорошее начало. Ты сразу поймешь все фундаментальные принципы.

Он объяснил мне механизм, затем несколько раз медленно показал его в действии. Чтобы я понял технику. Даже после этого, хотя я точно знал, где на самом деле лежит дама, мне хотелось показать на неправильную карту.

Потом он отдал три карты мне и предложил попробовать самому.

Я попробовал. А потом пробовал еще много раз. Он поправлял меня, объяснял, как нужно держать карты, как раскладывать их, куда смотреть (не на даму), и все остальное.

Он оказался хорошим учителем, а я — способным учеником.

Когда мы закончили — прошло около трех часов с тех пор, как мы вошли в его комнату, — у меня болели руки, но я уже мог довольно сносно справляться с этим трюком.

Это пьянило меня. Мне не терпелось похвастаться перед кем-нибудь, например перед родителями, когда они вернутся домой. Франческо прочел мою мысль.

— Ни к чему говорить, что трюки никому нельзя показывать, пока ты не овладел ими в совершенстве. Если тебе не удался простой фокус — это обидно, но ничего страшного в этом нет. Но быть пойманным за карточным столом гораздо опаснее.

В подтверждение своих слов он махнул рукой, словно показывая, что это совершенно очевидно.

Действительно, к чему болтать.

Кити видел этот сон еще ребенком. Он возвращал его к неопределенной, а возможно, и никогда не существовавшей точке в прошлом. Места неведомые, но внушающие доверие, с виду гостеприимные. Тепло, ожидание, порядок, желания, возбуждение, освещенные комнаты, играющие дети, далекие, но знакомые голоса, ясность, запахи еды и чистоты.

Ностальгия: немного грустно, но скорее приятно.

Это был повторяющийся сон. В нем ничего не происходило, не встречались знакомые персонажи или известные места. И все же, как ни странно, ему казалось, что в том сне он как дома.

Пробуждение после этого сна всегда было ужасным.

Таким же, как в то утро, когда умерла его мать.

Ему еще не исполнилось девяти лет, когда, проснувшись, он обнаружил полный дом людей. Матери не было. Жена одного из офицеров его отца-генерала привела его к себе домой.

— А мама где?

Она ответила не сразу. Сначала долго смотрела на него, одновременно грустно и растерянно. Затем эта полная женщина с добрым и расстроенным лицом произнесла: «Милый, твоей маме плохо. Она в больнице».

— Почему? Что случилось? — Ребенок почувствовал слезы, которые подступили вместе с незнакомым ему раньше отчаянием.

— Твоя мама попала в аварию. Ей… очень плохо. — Не зная, что еще сказать, она обняла его. Она была мягкой, и от нее пахло, как от той женщины, которая прислуживала им. Этот запах маленький Джорджо никогда не забудет.