Игра пошла по намеченному плану. Проиграл. Проиграл. Выиграл. Проиграл. Проиграл. И так далее.

Не знаю, сколько партий спустя я взглянул на часы и на смеси жестов, английского и импровизированного испанского (который выражался в добавлении к каждому итальянскому слову буквы «с») дал понять окружающим, что мне пора.

Толстяк разозлился. Проигрыш давал ему право играть дальше. Это звучало угрожающе. Я осмотрелся, изображая удивление и беспокойство. Потом взял весь свой выигрыш и высыпал на песок. Посмотрел на толстяка. Может, сыграем «ва-банк»? Последний раз, на кону все деньги.

Минуту он колебался, как будто его посетило что-то вроде подозрения. Тогда Франческо сказал, что готов рискнуть. Толстяк отбросил сомнения и заявил, что это его игра. «Риск!»

Он отсчитал деньги и положил их рядом с моими на песок. Всем своим видом я старательно изображал неловкость и волнение.

Я показал ему карты, держа две из них правой рукой и одну — левой. Озвучил формулу. Разложил карты, снова собрал их — в этот раз одной правой — и снова раздал. На жаргоне шулеров этот вид раскладки называется «ударом милосердия», потому что обычно его используют в конце игры.

Дама лежала слева. Публика затаила дыхание. Толстяк колебался. Зрение говорило ему: она в центре. Но он медлил. Я слышал, как бьется мое сердце, и наблюдал за его стреляющими из стороны в сторону глазами. Пока он наконец не указал на выбранную им карту.

В центре.

Я просунул палец под указанную лопухом карту и перевернул ее. Десятка треф.

Неразборчивые комментарии на разных языках разбили установившуюся вокруг нас тишину.

Я только протянул руку за деньгами — своими и его — когда рыжий, рухнув на колени в прохладный песок, метнулся к оставшимся картам и перевернул их. Точно так же поступила Анджелика на другом пляже. У него было такое выражение лица, как будто он с размаху бросился на закрытую дверь и… с грохотом рухнул наземь, потому что дверь оказалась не заперта. Он со злостью бросил карту и, с трудом поднявшись, удалился, ругаясь на каком-то языке — английском или американском, но смысла слов я так и не уловил.

Я ничего не сказал. Собрал деньги, карты, пустые пивные бутылки и ушел, а зрители разбрелись по пляжу, обсуждая только что увиденное.

Мы не остались в Алтее у друзей Анджелики, а поехали обратно в Валенсию. Вернулись к ночи. Анджелика предложила подняться к ней, выпить по стаканчику и курнуть травы. Я собирался сказать, что провожу их и вернусь в гостиницу, но Франческо опередил меня.

— Конечно, с удовольствием. Ты ведь не против, Джорджо?

Ясное дело, я не был против. Итак, мы поднялись.

Анджелика жила в однокомнатной квартире с выходящим во двор балконом и ванной без двери — вместо нее удобства загораживала грязная занавеска. Было жарко, запах в квартире напомнил мне запахи квартала Либерта — я жил недалеко оттуда. Я проходил мимо этих домов ребенком, и из под опущенных штор доносились голоса, шум и крики. Я чувствовал запах еды, смешанный с запахом отбеливателя и чего-то еще. Иногда я представлял себе, что за теми занавесками находится проход в другое измерение и в параллельный мир.

Мы выпили рома и выкурили несколько уже скрученных косяков. Не очень связно поговорили, как обычно и бывает в таких случаях. Вдруг Анджелика, сделав последнюю затяжку, сказала, что хочет сделать мне «паровозик». Я посмотрел на нее сквозь полуприкрытые веки и глупо улыбнулся. Она не ждала от меня ответа, прижала свой рот к моему и выдула дым. Я закашлялся, и они смеялись, пока я пытался вновь принять невозмутимый вид. Неожиданно она перестала смеяться и поцеловала меня. Ее губы были твердыми и напористыми, как плотная резина, язык — гибким и сильным.

Далее мои воспоминания обрывочны. Она снова целует меня, а ее рука спускается вниз и расстегивает мне пуговицы на брюках. Ее губы теперь далеко. Мы оба раздеты, и она медленно двигается на мне. Она сжимает мышцы влагалища, и удовольствие бьет мне прямо в голову — это сильней чем алкоголь и курево. Я думаю о том, какая она молодец. Как Франческо и говорил. Кстати, Франческо. Где он? Невероятно медленно поворачиваю голову — самое быстрое движение, на какое я способен, — и вижу его. Он сидит на полу в метре слева от меня, может, чуть ближе. Он смутно улыбается и смотрит на нас. Или не на нас. Анджелика продолжает двигаться, и мне кажется, что, трахая меня, она ласкает сама себя. А потом все смешалось.

Прежде чем уснуть или провалиться в небытие, я вижу Анджелику и Франческо. Они вместе двигаются в замедленном режиме. Они слишком близки. А я далеко.

И продолжаю удаляться.

Меня разбудили свет, жара, забитый нос, боль в спине и шее. Я спал на полу. Язык прилип к нёбу, и было больно глотать. В желудке висела тяжесть, к горлу подступала тошнота.

Я поднялся, помогая себе руками. Франческо и Анджелика лежали в другом углу на кровати. Они крепко спали, и я несколько минут наблюдал за ними. Франческо, как всегда, лежал на спине с самым умиротворенным видом, вытянув вдоль туловища руки. Он тихо дышал носом.

Анджелика спала на боку лицом к Франческо, подложив локоть под голову. Она напомнила мне маленькую девочку. Потом я вспомнил события прошедшей ночи и отвел взгляд.

Я не знал, что делать. Чувствовал себя настолько не к месту в этой душной комнате, полной запахов, которые я не хотел вдыхать. Но уйти не мог. Одна мысль о том, чтобы провести еще одно утро бесцельно шатаясь по раскаленным улицам, меня ужасала.

Пока я раздумывал, Франческо открыл глаза. Но не пошевелился. Он смотрел на меня, не говоря ни слова. На какую-то долю секунды я подумал, что он страдает сомнамбулизмом или чем-нибудь вроде того. Потом он сел на край кровати.

— Доброе утро.

— Ага, — ответил я.

— Ты кофе сварил?

Я уставился на него. Эта банальнейшая мысль показалась мне совершенно абсурдной.

— В шкафчике, между кухней и умывальником, — добавил он слегка раздраженно.

Что? Я чуть было не спросил, о чем это он, потом понял: о кофе. Он уже просыпался в этом доме раньше. Я подошел к шкафу — кошмарному сооружению бледно-зеленого цвета с выцветшим переводным цветочным орнаментом, — достал кофеварку и сварил кофе.

Мы пили его из треснувших чашек. Одну я отнес проснувшейся от наших голосов и шума Анджелике. Сонная, она взяла чашку с удивленным видом человека, не привыкшего к подобному обхождению.

Меня терзал стыд — воспоминания прошлой ночи не давали мне покоя. Я мечтал поскорее оказаться подальше отсюда. Просто исчезнуть.

Анджелика встала и, не прикрываясь, направилась в ванную. Из-за занавески, выполняющей функцию двери, я услышал, как она писает. Мне показалось, что стены и без того маленькой комнаты неотвратимо сжимаются вокруг меня.

Мы выкурили по сигарете. Когда Франческо собрался уходить, я испытал невероятное облегчение.

— Я снова лягу спать, — сказала Анджелика.

— Мы зайдем к тебе в бар вечером или, самое позднее, завтра — надо встретиться с приятелем, — ответил ей Франческо.

Сидя на краешке кровати, она лениво кивнула нам и махнула рукой. Казалось, ей абсолютно все равно, что мы станем делать и чего не станем. Она выглядела уставшей, как будто много раз — слишком много раз — выполняла этот ритуал прощания. От всей этой душной от жары комнаты с пробивавшимся сквозь занавески светом веяло чем-то пораженческим.

— Пока, — сказал я тихо на пороге. Она не ответила. В щель закрывающейся двери я увидел, как она растягивается на постели. Дверь закрылась.

Больше мы ее никогда не видели.

— Сегодня должен вернуться Никола. А может, уже вернулся, — объявил Франческо, пока мы спускались с лестницы.

Мы вышли на палящее солнце. Нашли телефонный автомат, и Франческо позвонил.

— Никола!

Да, мы в Валенсии. Уже три дня, где его носило? Да, конечно, как договорились. Мы могли бы зайти в тот же вечер. Нет, никаких проблем. С приятелем — партнером. Нечего беспокоиться. Ладно, он придет один, но не из-за чего волноваться. Он когда-нибудь создавал проблемы? Хорошо, хорошо, до скорого.