Однако судьба политзаключенных вполне заслуженно привлекает к себе внимание. Некий англичанин Де Виндт даже решает поехать ознакомиться с положением дел на месте. Препятствий ему в этом не чинят. Побывав всюду, где ему хотелось, он приходит к выводу, что с заключенными в сибирских тюрьмах „обращаются весьма пристойно и пищей кормят вполне приличной. Поезда, доставляющие их, чисты и зимой отпал иваются”.

Все то, о чем пишет англичанин, происходит в первые нелегкие для России десятилетия XX века. Это детство Черненко. Когда он вырастет, Сибирь превратится в зловещую страну ГУЛага, к созданию которого он тоже приложит руку. Рассказ англичанина в то время будет казаться невероятным сном.

Коснулись происходящие в стране перемены и такой крупной железнодорожной станции, как Нагутская. С каждым годом увеличивался поток поездов. Шли товарные, нагруженные лесом, машинами, нефтью. Неслись, как отблеск какого-то еще далекого, но все приближавшегося мира пассажирские поезда с блестящими дамами и кавалерами, спешащими „на воды”.

Рассказывают, что некогда Андроповы владели здесь землей, количество которой еще возросло после реформы Столыпина. Реформа эта окончательно ликвидировала крестьянскую общину, разрешив свободный выход из нее. Она также предусматривала продажу свободной удельной и государственной земли крестьянам. Создан был специальный банк, субсидировавший эти покупки. Все это неизбежно должно было привести к созданию класса крестьян-собственников, появление которого так пугало Ленина, считавшего, что это сделает революцию невозможной.

Лишь в одном Ставропольском крае столыпинская реформа позволила крестьянам приобрести свыше 1,6 миллиона акров. Средний размер крестьянского хозяйства составлял теперь здесь 40—50 акров. Но не только в земле было дело. То, что крестьяне сделались полноправными собственниками своей земли, то, что они получили возможность развивать свое хозяйство и тем улучшать свое благосостояние, сразу же сказалось и на их отношении к труду. Он стал намного производительней. Крестьяне почувствовали гордость за свой труд. Они, быть может, впервые ощутили себя кормильцами России, которым в недалеком будущем предстояло стать кормильцами мира. Конечно, это должно было сказаться и на характере российского хлебороба. Каким он мог бы стать? Можно предполагать, что еще несколько лет и смягчился бы, стал бы более цивилизованным российский крестьянин. Жизнь в достойных человека условиях заставила бы его с уважением относиться и к своей жизни, и к жизни других, а обладание собственностью сделало бы его ценителем и чужой собственности.

Все это могло бы быть так. Но кто может сказать, как бы стало на самом деле? Одно ясно. Слишком поздно появилась на историческом небосклоне России величественная фигура чернобородого саратовского г убернатора, о котором Николай П писал своей матери: „Я не могу сказать тебе, как мне нравится и как я уважаю этого человека”. Ему суждено было остаться лучшим премьер-министром в истории России, но ему не суждено было видеть завершение своего направленного к ее спасению плана.

Выстрел Богрова оборвал жизнь Столыпина. Остановить начатую им реформу он не мог. К тому времени, когда большевики выступили с лозунгом „Вся земля крестьянам”, две трети этой земли уже принадлежало крестьянам. И не было смысла проливать столько крови, разорять возникшие на этих двух третях хозяйства для приобретения этой одной трети. Еще более бессмысленным это становится, когда смотришь на карту России, где огромные просторы Сибири и Алтая не освоены до сих пор.

Результаты столыпинской реформы давали себя знать по всей стране. Сохранились данные по району, прилегающему к Енисейску. Это на север от Красноярска, и условия здесь посуровей, чем в той местности, где жили Черненки. Данные эти показывают, что енисейские крестьяне через год после реформы приобрели сельскохозяйственной техники на 602542 рубля. Цифра эта по тем временам немалая.

Оказался ли отец Черненко среди тех, кто сумел своим трудом сколотить копейку, или он был в числе лодырей и пропойц, не способных заработать ничего? То, что Черненко утверждает, что в двенадцать лет его послали работать к хозяину, совсем не значит, что его семья была бедняцкой. К хозяину могли послать и учиться, и просто уму-разуму набраться.

А в Ставрополье у Андроповых дела, видимо, шли неплохо. Бедняками они, наверняка, не были, раз, согласно официальной биографии, называющей Владимира Андропова железнодорожным служащим, хватило у его родителей средств на то, чтобы дать ему образование и обойтись без него в хозяйстве.

Но было или не было хозяйство Андроповых зажиточным, с началом революции и последовавшей за ней гражданской войной от зажиточности остались одни только воспоминания.

Известно, что гражданская война нередко разрубала семьи на два непримиримых, яростно враждовавших между собой лагеря. Отец воевал с сыном. Брат с братом. Вся веками накапливавшаяся ярость, усиленная, если верить Фрейду, комплексом Эдипа, или, если верить Марксу, классовой ненавистью, или, если забыть и о первом, и о втором, — упрямством тех, кто верил, что все должно быть именно так, а не иначе, -вырвалась наружу. Как это было в семье Андропова, мы не знаем. Судя по официальной биографии, можно предположить, что „смутные, — по выражению Деникина, — годы России” его семья провела на станции Нагутская. Она находилась не только в центре ожесточенных боев, какие всегда ведутся за овладение важными узловыми станциями, но и в центре развязанного большевиками безудержного террора. Будущий шеф тайной полиции рос под его сенью. Вести о том, что творится в соседних городах, доходят до Нагутской. Становится известным, что 2 сентября 1918 года коммунисты зарубили шашками 116 заложников, среди которых генералы Рузский и Радко-Димитров, и что в Ставрополе каждую ночь расстреливают десятки людей. Позднее в своем исследовании „Красный террор в России” С. Мельгунов напишет: ”... не было места, где появление большевиков не сопровождалось бы сотнями жертв, расстрелами без суда”. Как кошмарный сон восприняла бы старающаяся спастись посреди этих кровавых расправ семья станционного служащего Андропова, если бы ей сказали, что подрастающий в семье младенец станет во главе самого расстреливающего ведомства, в мире.

Расстреливали и белые. Но Чека создано не ими. Не они развязали террор. То, что они потерпели поражение, лучшее свидетельство, что их террор был не чета тому, который, по рассказу не стеснявшегося его применять Троцкого, и спас советскую власть. Полностью оправдывалось написанное Марксом 5 ноября 1880 года Ф. А. Зорге, деду знаменитого советского разведчика: „В России мы имеем центральный комитет террористов”.

Гражданская война не утихает. Нагутская переходит из рук в руки. И белые, и красные требовали от начальника станции одного и того же — паровозов, вагонов, быстрого и внеочередного пропуска поездов. То, что отец Андропова в этих условиях сумел остаться в живых, свидетельствует о его незаурядных способностях угождать всем, у кого был в руках символизирующий власть револьвер. Быть может, эта черта характера передалась и его сыну? Быть может, слушая рассказы взрослых о тех днях, он и уверовал в то, что власть принадлежит тем, у кого в руках „наган” или „маузер”? Быть может, потому и решил позднее, что лучше заполучить пистолет самому?

Биография Андропова пестрит вопросительными знаками. Впрочем, и в биографии его преемника их не меньше. Южная часть Красноярского края была ареной упорных боев между отступавшей армией адмирала Колчака и продвигавшейся вперед Пятой армией красных, руководимой Иваном Смирновым, которого потом назовут сибирским Лениным и который погибнет в застенке Сталина. Черненко минуло в то время 9 лет,и он уже мог запомнить кое-что из того, что видел и слышал. Может, и в их село дошла весть о том, как предали вчерашние друзья адмирала, и что расстреляли его на берегу Ангары в соседнем Иркутске...

Докатившиеся до Сибири красные волны принесли с собой все то, о чем писал М. Волошин: