— Господь смилостивится над нами, — сказал он, — ибо Господь милосерден. Ему ведомы бури, бушующие в сердцах наших! Когда-то я думал, что Он наказывает нас при жизни нашей, потому что Он мстителен и до четвертого колена преследует человека за грехи его. Я был убежден в том, что Он только и ждет, когда мы ошибемся, чтобы обвинить нас в предательстве. — Мартин с решимостью отбросил в сторону лопату и осенил могилу крестным знамением. — Но я заблуждался, слышите?! Те, кто считает, будто Господь наш есть гневный судья, не знают того, каков Он на самом деле, ибо видят они лишь пелену, завесу, для них темное облако затмило лик Его. Если мы твердо поверим в то, что Христос — спаситель наш, то Господь встретит нас милосердием. Твердо верить в Господа означает не отвергать любовь Его.

Лицо Мартина просветлело. Поверх голов мастера и его жены смотрел он туда, где у ворот стоял профессор Карлштадт, нервно теребя бороду. Наконец Мартин дал знак опустить носилки в освященную им могилу.

— Те absolvo a peccatis tuis, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen! — произнес он.

Профессор Карлштадт бесцельно брел по улочкам квартала, прилегающего к городской стене. Все мысли его крутились вокруг происшедшего на кладбище. «Как посмел Лютер по собственному почину провести погребение самоубийцы! — вновь и вновь спрашивал он себя. — Да к тому же в освященной земле!»

Дрожа, магистр плотнее запахнул полы подбитой мехом мантии. Голос монаха так и звенел у него в ушах.

— Вам нехорошо, господин?

Перед ним стояла какая-то женщина. На ней было замызганное шерстяное платье в клетку и стоптанные деревянные башмаки. Карлштадт, что-то припоминая, наморщил лоб. Да-да, кажется, он видел эту женщину у кладбищенских ворот. Она тоже слушала монаха, ловя каждое слово.

— А, ты… ты торгуешь хворостом и живешь в лачуге за городской стеной, верно? — спросил он слабым голосом, хотя заранее знал ответ. Голова у него немного кружилась, глаза застилал туман. Только теперь он заметил рядом с женщиной маленькую девочку с белыми как лен волосами.

— Меня зовут Ханна, господин!

Карлштадт устало кивнул, а глаза его с любопытством разглядывали ребенка. Малышке было лет девять. Правая рука и правая нога у девочки были как-то странно скрючены, как у орла, который разучился летать и приговорен к бесполезному прозябанию на земле. Люди рассказывали всякие ужасы про эту девочку и ее мать.

Карлштадт невольно вспомнил одно место в Писании, где говорилось о правой руке Господа. Как же такое убогое существо, как эта девочка, войдет в Царствие Небесное? Но сказано же, что призвал Христос детей к себе и запретил апостолам своим отвергать их. Но к чему забивать себе голову такими вопросами!

Тяжело дыша, магистр прислонился балке, подпиравшей стену амбара, где хранились мешки с рожью и ячменем. Ханна, держа девочку за руку, оглядывалась кругом в поисках помощи, но Карлштадт сказал ей, что помощь ему не нужна. Он просто устал, и сейчас все пройдет.

— Ты ведь слушала его, Ханна, — ни с того ни с сего сказал он. — И его слова проникли тебе в душу, иначе ты никогда бы не решилась заговорить со мной. Скажи, я прав?

Ханна с нежностью погладила девочку по соломенным волосам.

— Мне понравилось, как отец Мартинус говорил о милосердии Господнем, достопочтенный господин.

Над их головами со стуком отворилась створка окна. Какая-то толстуха просовывала в окно щербатую миску с очистками. Из окна несло гусиным жиром и горелой капустой. Заметив, что у ее дома стоят люди, женщина, что-то пробормотав, убрала миску и захлопнула окно.

— Он подвергает сомнению учение Церкви! — Глаза Карлштадта посуровели. — Лютер посмел… — Но закончить он не смог: из-за смрада, которым тянуло из соседнего дома, у него перехватило дыхание. И тут девочка потянулась к нему и, улыбаясь, разжала кулачок: на ладошке лежало несколько полураздавленных лесных ягод. Карлштадт с изумлением смотрел на ягоды. Он даже и сказать ничего не успел, как девочка вручила ему свой подарок.

— Откуда же мне знать, чему учит Церковь, мой господин? — невозмутимо сказала Ханна, наблюдая, как магистр кладет в рот ягоду за ягодой. — Я Священного Писания не знаю. Или что, вы думаете, кто-нибудь снизошел до бедной торговки хворостом и хоть раз почитал ей вслух Библию? А даже если бы и почитал — разве наш брат эту латынь поймет?

Карлштадт выпрямился. Неверными движениями принялся он оправлять свою мантию, пачкая мех ягодным соком. Он вздохнул. Нет, день выдался нехороший. Оглянувшись, он увидел приближающуюся телегу, в которой громыхали пустые дубовые бочки, от них несло селедкой. Кривой возчик обрушился с бранью на ложечника, который своими липовыми колодами перегородил пол-улицы, а улица и без того узехонька — не проехать. Чудовищные ругательства неслись с обеих сторон.

— Господин, как вы?

— Да все в порядке, Ханна, — угрюмо ответил магистр.

Хотя именно он втянул эту женщину в разговор, он вдруг подумал, что глупо поступает, разговаривая с нею на виду у всех. Прохожие уже начали на них поглядывать. Ему захотелось поскорее убраться отсюда, с этой улицы. Домой, в тишину и одиночество своего кабинета, который, Бог милостив, встретит его в том же виде, в каком он оставил его утром. Почему же он позволил этому брату Мартштусу загнать себя в угол? Почему все не может остаться так, как было раньше?

— Я понял твои доводы, женщина, — наконец сказал он. — Но изложение Священного Писания нельзя доверить дилетанту. Разъяснять пастве Евангелие — дело священника.

— Отец Мартинус — священник! — внезапно вмешалась в разговор девочка, но тут же, смутившись, посмотрела на свою исхудавшую мать. — Правда же, он священник нашего прихода?

Ханна с серьезностью кивнула и пошла с дочкой прочь по булыжной мостовой. Несколько ягод, которые девочка приберегла для себя, упали в лужу. Насупившийся Карлштадт не успел ничего ответить. Женщина и девочка исчезли вдалеке, за поленницей дров. Магистр некоторое время постоял в раздумье, слушая, как постепенно нарастает шум на улицах и площадях города. Потом он направился в сторону ратушной площади. Обдумав последние слова Ханны, он решил не идти домой, во всяком случае не сразу. Карлштадт направился к замку, точнее — в придворную канцелярию курфюрста, секретарь которой, Георг Спалатин, должен был немедленно узнать о безобразиях, творимых монахом-августинцем. А уж секретарь найдет пути и средства, чтобы восстановить покой в университете и городской церкви.

Прошла осень, пролетела зима, а Мартин этого почти не заметил. Раньше он внимательно следил за сменой времен года, но сейчас растущий груз забот о студентах и пастве не позволял ему думать ни о чем другом, кроме как о стремлении к ясному пониманию Евангелия. Когда башни и зубцы городских стен накрыло толстыми шапками снега, он иногда целыми днями просиживал в монастыре за книгами. А когда настала весна и на деревьях распустились почки, когда появились первые нежные побеги, он с удивлением понял, что впервые в жизни перенес зиму без своих обычных болезней.

В университете дел было очень много. Мартин читал лекции о псалмах и о посланиях апостола Павла. Когда он изучал Послание к римлянам, ему открылось новое понимание церковного учения. Постепенно он начал постигать, что понимали ранние христианские ученые под «справедливостью Господней». Не страх перед грехом превращал человека в дитя Господне, а радость перед словом Его. Праведника рождает вера, а не самоистязание, кара и страх.

Вместе с растущим кругом сторонников среди студентов, к которому примкнул и брат Ульрих, а также еще несколько монахов, он читал старые комментарии и глоссарии, авторы которых придали Римской Церкви ее существующий облик. При этом он поневоле отмечал различия во взглядах схоластов и каноников. Но мысленно он постепенно начинал все больше отмежевываться от них.

В том же году в Священной Римской империи германской нации приблизился к своей кульминации скандальный процесс, связанный со свободой гуманистических исследований и защитой обучения. Доминиканцы поставили перед собой цель собрать и предать огню все древнееврейские рукописи, за исключением Ветхого Завета, потому что их содержание они считали ересью. Перепутанные еврейские общины обратились к императору Максимилиану, который в конце концов постановил подвергнуть рукописи проверке. Известному ученому-гуманисту из Пфорцхайма Иоганну Рейхлину, советнику и судье Союза швабских земель, поручено было изучить упомянутые рукописи и ответить, есть ли в них высказывания, наносящие урон Христову учению.