Потом я подросла и именно она натолкнула меня на все то, что потом со мной происходило.

Как-то, я ее все ждала. Очень хотела посоветоваться, расспросить. Меня уже давно мучили вопросы о мальчиках, мужчинах и всего того, что должны были все девочки знать, они говорили все время об этом, но не я. Я молчала еще и от того, что так много и не знала. А меня это обижало! За это меня в школе девчонки все время дразнили. То я для них недотепа, то корова безмозглая, то глупая, наивная дурочка или еще грубее, после моих вопросов, просто пиписька обос….ая. Это все унижало меня. Я не дождалась от матери времени для себя, не услышала ее объяснений и стала сама, заполнять этот вакуум.

Во дворе нашего, старинного и элитного дома, что стоял на городском холме, жили семьи очень ответственных работников. И моя мать, работница ГОРОНО, тоже проживала здесь, на втором этаже в двух комнатной сталинке. Папка мой, давно ушел от нее, не выдержал ее умничаний и воспитания. Женился снова и у него уже свои дети. А мать, она сама взялась за меня и воспитывала. Все показательно делала. И я с самых пеленок все по яслям и детсадам, а потом в школе, а то у чужих, потом в продленке. И все время одна. Да и, как, же так, ведь мать моя самая важная и умная в системе образования! Воспитывала всех и вся, и на все тратило свое время, только не на меня. На мне она уставала и старалась перепихнуть меня, то к знакомым, то к каким-то вообще не знакомым людям. Я так и росла. А потом выросла и тут! Вот я и рассказываю об этом.

В нашем дворе жила семья дворника, которая все делала по нашему дому. В подвале была автономная котельная, прачечная и кладовые. Белье все сушили на чердаке. А то, как же, ведь это было белье ответственных работников! А тут розовые трусики ее или семейные трусы его, самого руководителя района! Разве же можно так! Потому, все белье сушили на чердаке. А стирала его, почти всему дому, жена дворника. Она же и убирала и готовила тем, кто хотел. Само собой, люди трудились и не только хорошо, но можно сказать, ударно. И так же относились к рождению своих деток. Их ударно плодили. У дворника было три девки. Вот, с одной из них, Катькой, самой младшей я и дружила.

Как это часто бывает у холуев, не только родители, но и дети их все и обо всех знали. И моя дружба с Катькой так же началась с сообщения мне подробностей об интимной и личной жизни моей матери. Я узнала, что моя мать не только не стирает постельное, но даже свое нижнее белье. И что мать Катьки, ругалась и все никак не могла отстирывать ее трусики от въедливых пятен между ног. И ей приходилось их все время вываривать. А еще я узнала, что мать моя что-то не до дает. Как тогда я думала, ведь я и слов тогда таких и не знала, где вместо букв д, все время ставили другие буквы. И я об этом говорила с Катькой, поправляя ее. А она мне.

– А вот и не так! Ты, что глупая. Не понимаешь и специально так придумала?

Что ты такое говоришь? Едет? Надо букву Д заменить на букву Б. Поняла? – Этому она меня так учила, пока я была маленькая, а потом началась другая учеба.

И скоро я потянулась к нашей дворовой профессорше.

Она знала такое и столько обо всех, что я просто диву давалась. Что, к примеру, жена, начальника какой-то кафедры марксисткой мужу не дает, зато прекрасно обучает двоечников с того самого института. И прямо на дому. И дает им то, от чего они все становятся, после скандалов с мужем ее, просто отличниками. А еще. Что у прыщавой дочки адмирала, перебывали почти все флотские лейтенанты, вплоть до капитан-лейтенантов и теперь она взялась за воспитание кадетов. Отец ей сказал, что пора выбирать для себя мужа. И она выбирала! А сколько бутылок! О-го-го! Она помогала своей матери выносить их, после каждого ее перебора красивыми мальчиками, теми с погонами, которые просто сияли якорями ослепительно утром на солнышке у них на плечах, когда они торопливо оглядываясь, прошмыгивали в подворотни нашего дома. И еще я узнавала и узнавала. И чем больше я приобщалась к этой дворовой науке, тем менее стойкой оказывалась в своих представлениях и понятиях.

Первой, забила тревогу наша классная. Как мать не упиралась, но она, все, же к ней в ГорОНО пришла и все обо мне рассказала. Что я уже матюгаюсь, что все время цепляю мальчиков и что я уже целовалась, и еще что-то нехорошее делаю с мальчиками, и что вовсе пристаю так и к девочкам. И еще все то, отчего моя мать пришла в бешенство.

Меня вечером она так отхлестала по щекам, что я от нее убежала из дома. Пару дней, пока она металась по городу, я жила в нашем подвале. Катька прятала и снабжала. А потом я объявилась и как она пришла с работы, так опять. Все повторилось сначала. Но только уже все получилось до крови. Я сидела и кусала свои губы, окровавленные ее рукой, водой отливала синяки на лице, а она все бушевала. Наконец она выдохлась. А потом, потихонечку все вернулось на прежнее место. Только теперь я ей врала. Врала обо всем и к месту и не к месту. И когда я ей один раз сказала, что не знаю, хорошо ли то, что я целовалась в засос, то она, не очень-то разбираясь, с кем я это делал, не поверила. И опять ругалась, оскорбляя и унижая. Ну, а вы уже догадались? С кем я так целовалась? Правильно! Это я с Катькой была, с ней и целовалась! А вернее, она меня стала учить, как надо целоваться. Она учила, учила, как это делать, да увлеклась.

Началось с того, что она надо мной стала посмеиваться. Что, мол, я такая, дурочка, что ничего не знаю и даже не умею целоваться. А я ей отвечала, что она сама такая и потом, я уже опытная, так как уже в школе целовалась. Она подняла меня на смех, а я на спор с ней пошла и говорю.

– Что не веришь? Давай я тебе докажу сейчас. Что? Испугалась?

– Ну, хорошо. – Отвечает она. – Давай на спор, я тебя перецелую! Кто первый оторвет губы, тот и проиграл. Идет?

А потом, как закинула мне голову и как поцеловала! Я через несколько секунд, голову отдернула, потому, что она мне своим языком в рот полезла. У меня от страха и каких-то необычных ощущений все внутри сжалось. Особенно, когда она стала языком своим в моем рту шевелить. Она меня просто оглушила этим, я испугалась и отпрянула.

– Ты, что делаешь? – Говорю ей, а у самой от ее поцелую даже ноги трясутся. – Что ты такое делаешь? Так же, так… – А сама даже не знаю, как назвать все это.

– Ну? Ты поняла? Вот, как надо целоваться! – Счастливо отвечает и опять ко мне тянется губами своими и ртом приоткрытым.

Я ее стала отталкивать, а она все равно лезет и целует меня в лицо. Я головой кручу, не даюсь, а потом оттолкнула ее и домой. Прибежала, стала перед зеркалом и смотрю на себя. Все никак не могу понять, от чего у меня внутри все так выкрутилось и так перевернулось. Лицо горит, а во рту ее язык ощущается, все кажется, что он во мне и ползает во рту, кончиком дотрагивается десен, придавливает и тискает мой язык. Я схватила щетку и давай зубы чистить. Полегчало, но одновременно и испугало меня.

Разве же так можно, думаю, что бы языком в чужой рот залезать? А у самой от ощущений этих внутри все крутит и крутит, тянет. Испугалась я. Не знала, хотела расспросить. От того я к матери обратилась. А она, как всегда, не разобралась и с места в карьер. Оскорблять и унижать. Надо сказать, что этому она здорово научилась на своей работе. Особенно у нее получалось человека так унижать, что она их просто растаптывала.

Как-то раз, пока я все в сомнениях была, это после обучения Катькиными поцелуями я домой пришла и застала ее с одной молоденькой учительницей.

А история была у нее такова.

Ее, эту самую молоденькую усительницу намеривались с работы выгнать. Выгнать за то, что она стала всячески домогаться расположения своей очень красивой и видной ученицы и даже стала назначать ей свидания. И не все в той истории мне было понятно. Ведь я тогда еще не понимала, как это так можно женщине с девушкой, тем более со школьницей. И вообще! Как это так? Ведь они же обе женщины?

Хотя с Катькой я все так и продолжала мир познавать. А ведь обе мы, девочки!