– Тебе помочь?

– Да. Помоги. А то я сама не смогу, волнуюсь, и руки почему-то трясутся.

Она подтянулась ко мне, стала передо мной лицом, близко, почти прижалась, руками подхватила край платья и потянула вверх за подол. У меня сердце затарахтело, краской залилось лицо. Она платье вверх, через голову стянула, но руки мои все еще под задранным платьем остались. И я не вижу ее, лицо за платьем, но чувствую, как она коснулась груди и целует ее выше бюстика. Я задыхаюсь, прошу ее.

– Помоги, ну, же! Что ты меня мучаешь! Стяни это проклятое платье, а то я…

– Что ты? Что тогда?

Платье пролезло и валяется у моих ног, и я вся почти обнаженная перед ней стою только в одном белье. Трусики беленькие и бюстик. Маленький, но все же, уже почти второй размер.

Ведь грудь моя выросла, это я еще в санатории заметила. Заныло все во мне после гормонов тех, что кололи, да всех тех процедур, да упражнений и тренажеров. Все мое тело пришло в движение. Это я потом, уже по выходе из санатория обнаружила, что вещи мои, с теми, что я приехала, не налезли, стали на меня тесные. Пришлось мне белье даже для себя купить, большего размера. И вот я в нем. Стою перед ней и мне от этого, так хорошо, так радостно, что она на меня смотрит такими глазами, и я вижу, что я ее приятно удивила и обрадовала.

– А ты изменилась. – Говорит, загадочно.

– Что? Попоганела?

– Нет! Что ты, наоборот, еще красивее стала и округлилась вся. А ну ка, дай мне на твою грудь глянуть.

И прильнула, руками обняла, нащупала застежку лифчика за спиной и щелкнула, расцепила. Я не знаю, почему, но, как только чашечки сползли с груди, я руками скрещенными, свою грудь прикрыла и стою перед ней, мне от чего-то, вдруг стыдно стало, и я застеснялась чего-то.

А она смотрит на меня и говорит.

– Да ты, самая настоящая красавица! Нет, правда! Сама посмотри!

Повернула меня к зеркалу, что на стене висело в ванной, а сама прижалась ко мне со стороны спины, руками обняла, затем руками своими, мои руки взяла и отвела.

– Смотри, какая ты красивая! Прелесть, а не девочка! Ты у меня красавица! Смотри, смотри! Грудь, какая красивая стала. А животик, а шейка!

Говорит, а сама руками гладит меня, ласкает то, о чем говорит. Я смотрю в отражение зеркала и вижу, как ее руки ложатся, чувствую, как они касаются моей груди, скользят по выступающим, ставшими такими плотными и просто налитыми грудными железами.

– А это, что это? Ах, да это приятели мои. Ай да сосочки, ай да ареолы.

Трогает, а у меня голова кружится, и я глаза закрыла, плыву в ее волшебных и нежных словах, мягких прикосновениях. Она целует меня в плечо, в шейку, потом медленно повернула к себе, а я глаз не могу открыть, так мне приятно. Она наклонилась, чувствую ее запах, волосы, которые щекочут лицо, пахнут приятно, знакомо до боли. Но вот она коснулась губами соска. В голову сразу же хлынула кровь. Ударила и в висках стучит. А она все целует их. То один, то другой и щекочет смешно грудь, когда лицо передвигает от одной, к другой груди. А потом, целует, а руками по телу, по бедрам повела. Я уже плохо, что соображаю. Но чувствую, что она пальцами зацепила резинку трусиков и потянула вниз. Потянула, а у меня вдруг вспыхнули ощущения того, как она тогда, так же их потянула в подвале. Я вообще поплыла. Не дышу! Трусики ползут по бедрам, потом медленно так обнажают мое естество. А оно у меня уже волосиками черненькими покрылось. Легонькими такими и нежными. Она наклонилась и коснулась их. Целует, а у меня живот втянулся, а потом вдруг, как тогда, взял и запрыгал, задрожал. Я ее голову руками от себя отталкиваю, шепчу.

– Не надо, не сейчас. Мне помыться надо. Я грязная, пусти…

А она наоборот. Прижалась ко мне и целует нарочно и голову свою все ниже и ниже.

– Заечка, миленькая! – Шепчу ей. – Не надо сейчас, потом, потом! Дай же мне помыться сначала! Я грязная! Грязная я, пусти! Не надо! Пожалуйста!

Руками голову ее отталкиваю, надавлтвая не нее, что было сил, а сама не понимаю, правильно ли я поступаю, не правильно? Давила, давила, а она все целует и все там до чего-то дотрагивается и касается. Как коснется там, так у меня по телу будто бы ток пробежит, коснется чего-то, а я аж приседаю.

– Что? Что это? – Спрашиваю ее, стараясь отвлечь, оторвать от себя. – Что ты там трогаешь? Чего там такого качаешься у меня?

Она поддается на мою уловку и, выпрямляясь, наконец-то говорит.

– Это наша кнопочка любви, наша отрада, похотничок.

– Что, кто?

– Похотничек, клитор.

– А…а…! А я-то думаю, что там, как ранка какая-то. Уж больно чувствительно все.

– Да, это очень чувствительно. – Пальцами своими коснулась у меня там.

– Ой! Ой, не надо! Пожалуйста!

– Снимай же трусики! Ну, я жду!

Сбрасываю, вырываюсь из ее рук и сразу же лезу в ванную. Плюхнулась. Хорошо, то, как! Вода горячая, прелесть! А ванная у нас была старая, мать не разрешила ее менять. Она была чугунная, на ножках. Роскошная, просторная. Ляжешь на спину, вытянешься и до стенок ногами не достаешь даже. Улеглась, растянулась.

– Иди ко мне! Здорово! Ну, же!

Но она медленно так начинает раздеваться передо мной и все на меня смотрит. Я села. Глаз с нее не свожу, смотрю на нее, на ее тело. На край ванной облокотилась, оплываю в блаженстве и желании, смотрю. Вот она медленно растягивает брюки. Она все время их носит. Я вижу, что под ними выглядывает белая ткань ее трусиков. Потом стаскивает с себя брючины, поочередно помогая себе руками. Я вижу ее крепкие и ровные ноги, с хорошими линями и икры ног. Не худые, но и не полные. Она поворачивается, складывает брюки и аккуратно вешает их. И я успеваю отметить, что ее ноги не сходятся там, под самой попочкой, а образуют такой замечательный, восхитительный пустой треугольничек, между ее ножек. Я смеюсь, радуюсь. А она, оборачиваясь ко мне.

– Что? Что такого смешного? Что ты там увидела? Где? – А я вижу ее реакцию и еще сильнее начинаю прыскать.

Она крутится, пытается увидеть что-то. Сначала сзади на ногах, а потом на попке своей, на трусиках. Смешно перегибается, суетится.

– Ну, успокойся. Успокойся. Все в порядке! Просто я очень рада видеть тебя, твои ножки, ляжки, икры ног.

– А что? Они тощие, смешные, уродливые?

– Да, что ты! Они прелесть! Я уже их хочу. Давай, иди же!

Она еще раз отворачивается и тянет через голову свитерок, который так ей идет, очерчивая контуры ее груди. Свитерок сложен, она передо мной только в трусиках и бюстике. Ладная, стройная, живая. Подвигается, поворачивается спиной и просит.

– Помоги, расстегни.

Я, цепляясь дрожащими, мокрыми пальцами, и все никак не могу расцепить эту чертову застежку. Она стоит спиной, ждет. Наконец я с ней справляюсь и Катька, так же как я, наклоняется, подхватывая руками, отвисающие нежные груди и уже не складывая, бросает бюстик.

– Нет, нет! Так не честно! Ко мне! Подойди ко мне ближе. Я тоже хочу твои груди потрогать.

Она так и не подходит, не оборачивается, а быстро согнувшись, сбрасывает трусики и лезет прямо на меня. У меня прекрасное настроение и я, желая над ней подшутить, говорю серьезно, так.

– Куда ты? Куда ты прешься?

Катька замирает и смотрит недоуменно на меня, перебросив через край ванной одну ногу.

– Нет. – Говорю, прикалываясь. – Куда ты, с грязными ногами?

Она так и замирает, не понимая, серьезно я или в шутку. Смотрит на меня, не понимая и явно обескураженная, моими репликами. А я, желая ее еще подначить, говорю ей.

– А писать? Кто будет писать? Что? Прямо в ванной будешь?

Она что-то в ответ бурчит, а потом убирает ногу и, повернувшись ко мне лицом, садится на стульчик унитаза и легонько журчит. Я от всего этого ели сдерживаюсь, и уже не могу, срываюсь, взрываюсь смехом.

– Ха, ха, ха!!!

– Ах ты, проказница! – Понимает она. – Ах ты, нахалка! Заставила меня писать, и ноги мыть! Между прочим, они у меня чистые. На, понюхай!

Я еще сильнее заливаюсь! Смотрю на нее, и мне становится ее жалко.