Ему даже не надо было о чем-то просить ее. Как только его тело коснулось ее, Гвендолин развела ноги, желая быть с ним, понимая, что это самое естественное желание за всю ее жизнь.

Он входил в нее постепенно, давая ей время приспособиться к его размерам. Гвендолин не понимала раньше, насколько богато он одарен природой. И она выгнулась навстречу, обхватила широкие плечи и задохнулась — от наслаждения, от восхищения, от упоения. Он неторопливо поцеловал ее, дразня языком припухшие губы. А когда она расслабилась, обхватил за ягодицы и приподнял ее бедра, помогая ей принять его.

Он двигался медленно, скользящими движениями, погружался в нее сильными, но размеренными ударами, постоянно контролируя себя. О, как же она обожала его, восхищалась его томной грацией, теплом кожи, изумительным ощущением под пальцами, сжимавшими его упругие бедра!

Гвендолин была благодарна ему за то, что он не спешит, не стремится к конвульсивному финалу, что он тоже, похоже, упивается их единением. Каждый его толчок заставлял ее желать следующего. Она выгибала бедра, приподнималась ему навстречу. Напряжение росло и росло.

— Медленнее, — прошептала Гвендолин, сжимая пальцами его мощные плечи. — Не спеши. Я не хочу, чтобы это...

И замолчала, закрыла глаза, пытаясь остановить первую дрожь, еще не желая оргазма, не желая, чтобы эта восхитительная, головокружительная, сногсшибательная ночь любви пришла к концу. Но самые интимные ее мышцы были слишком напряжены, нервы слишком натянуты, а его глубокие требовательные удары подталкивали ее все ближе и ближе к краю, откуда уже не будет возврата...

Гвендолин целовала своего принца почти с отчаянием. Ей безумно хотелось сказать ему, как хорошо, как удивительно гармонично ощущает себя с ним. Но не получалось. Слова были невозможны. Он погружался, уходил в нее все глубже и глубже, сильнее, быстрее, еще быстрее, овладевая ею с такой собственнической властностью, что она не выдержала и закричала, закричала в муке и наслаждении, беря и отдаваясь.

Он кончил одновременно с ней, и Гвендолин ощутила, как содрогнулось мощное тело, как сжались его челюсти, сдерживая рвущийся крик страсти. На глазах ее выступили слезы восторга и наслаждения, и она прижалась к нему еще теснее, обвила руками и слушала, слушала, слушала неистовое биение его сердца. Его тело продолжало пульсировать внутри нее, рассылая волны упоения и экстаза. Такой простой и примитивный любовный акт, думала Гвендолин, целуя его грудь, и все же самый потрясающий, самый насыщающий за всю ее жизнь...

Нараян Бахадур двинулся, перекатился так, что она оказалась рядом. Они долго лежали молча, наслаждаясь только что пережитым и упиваясь интимностью момента.

Гвендолин никогда еще не испытывала ничего подобного. Она никогда не чувствовала такой близости, эмоциональной близости с мужчиной. Никогда не ощущала себя столь любимой. Когда он был внутри нее, ей казалось, что они на самом деле единое целое.

Она прижалась щекой к его груди, слушая размеренные удары его сердца, и ее переполняло ощущение покоя и умиротворенности. Минуты тянулись и тянулись. Она глубоко вдохнула, выдохнула, снова вдохнула и подумала: вдруг у них все еще получится.

Гвендолин хотелось поговорить. По-настоящему, серьезно. Обычно после секса у нее возникало единственное желание — поскорее подняться и ускользнуть в ванную. И не потому, что секс был плохим, а просто она всегда ощущала неловкость. Но на сей раз все оказалось иначе. Ей хотелось знать каждую его мысль. Хотелось переживать то, что переживает он.

— Хорошо было? — шепнула она, немного стесняясь.

— Да, — ответил Нараян Бахадур. — А тебе?

Она вздохнула и улыбнулась в темноту.

— Замечательно. Никогда не испытывала ничего подобного.

— Я рад, что доставил тебе удовольствие. — Он немного потянулся. Их тела были влажными от пота, ее короткие волосы щекотали его грудь.

Гвендолин приподнялась на локте и посмотрела вниз, на лицо Нараяна. Было темно, но ей хотелось видеть его, слышать его дыхание, быть рядом.

— Это не просто удовольствие, а нечто большее. Ты дал мне... — Она даже не знала, как объяснить свои ощущения. Просто они превосходно подходили друг другу, вот и все. И это было хорошо, правильно.

— Да?

Но Гвендолин не могла подобрать нужных слов. Вместо этого нашла его губы, нежно поцеловала, провела пальцами по слегка шершавой щеке.

— Ты такой красивый, — восхищенно прошептала она, позволив руке слегка заблудиться и спуститься по шее вниз, на грудь и еще ниже...

— Нет.

— Даже очень.

— У меня слишком большой нос, — пожаловался Нараян Бахадур, обнимая ладонями ее груди и легко поигрывая сосками, пока те не начали твердеть.

Гвендолин ощутила зарождение нового желания внизу живота.

— Нет, не большой, — прошептала она, пытаясь игнорировать электризующие сигналы: нарастание возбуждения, сухость во рту.

— И еще у меня слишком большой рот, — добавил Нараян Бахадур, обнимая ее за ягодицы и поднимая на себя.

Она содрогнулась, ощутив твердость его члена. Он уже полностью оправился и готов был к продолжению игры.

— Никогда не целовала лучших губ, — охрипшим шепотом сообщила она.

— И никогда уже не будешь, — ответил он, раздвигая стройные ноги.

И снова Гвендолин задохнулась. Она никак не могла помешать ему, да и не хотела, поэтому только крепче ухватилась за его плечи и позволила делать с ней все, что ему вздумается.

Нараян Бахадур был от природы столь чувственен, столь умело обращался с ее телом, что простое движение его восставшего члена по ее разгоряченной плоти сводило Гвендолин с ума. Она столько всего еще не знала об искусстве любви! Его прикосновение было настойчивым и требовательным. А его талант любовника намного превосходил убогие способности всех остальных вместе взятых.

Она закрыла глаза и отдалась ощущениям. А он продолжал скользить и скользить мимо, и снова мимо, и еще раз мимо. Она изгибалась, пыталась поймать его, впустить... Вот сейчас, сейчас... Но нет. Снова нет.

— Что же ты делаешь со мной? — задыхаясь, спросила она.

— Просто вспомнил наш разговор, — ответил Нараян Бахадур, опуская одну руку и находя самую чувствительную точку. Медленное, мучительное прикосновение только еще больше раздразнило ее. — Помнишь, мы говорили о женщинах, мужчинах и сексе?

Гвендолин изогнулась. Ей надо больше, намного больше. Господи!

— Нет.

— Ты еще говорила...

— Я не могу разговаривать, — хрипло прервала она. — Даже думать не могу.

— Тогда я напомню тебе. Ты говорила, что большинство мужчин понятия не имеют, как прикоснуться к женщине.

Гвендолин зажмурилась изо всех сил. Великий Боже, только не это, только не сейчас! Не тот разговор!

А он откинул ее назад и снова коснулся концом члена ее бутона.

— Ты говорила, что мужчины...

— О, Нараян!

— Так где же находится тот самый клитор, миледи?

О Боже! Она сейчас сойдет с ума.

— Я отказываюсь от своих слов! — задыхаясь, воскликнула Гвендолин. — Нараян, пожалуйста. Пожалуйста!

И снова это прикосновение.

— Я на верном пути?

— О, хватить болтать, — взмолилась она.

— Боюсь, я не знаю, что делать дальше.

Она наклонилась над ним, припала губами к его рту в отчаянной мольбе.

— Ты знаешь, Нараян, знаешь! Ты делаешь это! О, пожалуйста, ты сводишь меня с ума!

Он поцеловал ее в ответ и вошел одним ударом — мощно, глубоко. И она закричала в ответ, и он прижал ее к себе так, что она отказалась от всяких мыслей о сопротивлении и отдалась ему вся — и телом, и сердцем, и душой.

Гвендолин проснулась. Она открыла глаза, потянулась, испытывая приятное изнеможение каждой клеточкой тела, глубоко и удовлетворенно вздохнула и села на кровати.

Она была одна, совершенно одна. Где же Нараян?

И вдруг Гвендолин побледнела, вспомнив, как, кончая во второй раз, он прошептал: «О, моя Беатрис»...

Да, Беатрис. Она, Гвендолин, проникла к нему обманом. Это Беатрис он хотел сделать своей женой. Это Беатрис предназначался его самый интимный вздох. Это каштановые волосы Беатрис он гладил с таким упоением.