Согласование ската бруствера земляного вала со скатом гласиса (5). Такая фортификация подставляет под выстрелы лишь толщу земли, при том что звездообразно-фракционная схема увеличивает углы смертоносной стрельбы обороняющихся. К 1680 году оборона превзошла атаку. Отсюда эффективность «железного пояса» Вобана — совокупности крепостей, прикрывавших границы Французского королевства. Он спас Францию от вторжения в 1709 и 1793 годах. Он отступил в 1814–1815 годах лишь постольку, поскольку был оставлен без гарнизонов и артиллерии.

7. География рекрутирования французских армий

Эти карты отчетливо демонстрируют две Франции: северо-восточную часть с ее военной направленностью, другую — с меньшей склонностью к военному ремеслу.

Со временем контраст усилился. Он был более заметен в 1763 году, нежели в 1716-м; он стал еще более заметен в 1789 году. (Данные по 1763 году (2) несколько ниже реальных, поскольку не учитывались артиллеристы.) В 1763 году Аквитания окончательно утратила воинственные наклонности, характерные для нее еще в 1716 году, как и в XVI–XVII веках.

По офицерам данные заметно отличаются (приведенные цифры подлежат увеличению примерно на треть, поскольку учитывались только те офицеры, место рождения которых известно). Пополнению армейских кадров содействовал юг с его неимущим дворянством. Контраст двух Франций в данном случае сглажен. Данные по милиции (3), напротив, подкрепляются данными по войскам. Следует отметить в плане национальном в общих чертах позитивную корреляцию между богатством и плотностью рекрутирования. Она неожиданна и, таким образом, весьма показательна.

Можно ли считать армию в XVIII веке мощным средством социальной мобильности?

Чтобы обеспечить безопасность своих границ по примеру фортификационных систем долины По и Нидерландов, где все определялось высокой плотностью населения и необходимостью защиты огромных богатств, многолюдная Франция при Людовике XIV обзавелась беспримерной системой укреплений.

Искусство фортификации в XVII веке переживало капитальный сдвиг. Он был связан с растущей огневой мощью и математическим прогрессом. Этот сдвиг получил название «бреющей фортификации». Ориентиром стала низкая фортификация Паччиотто (1567). На первый взгляд это не что иное, как средневековый замок, уменьшенный в высоту, чтобы нарастить толщину стен — защиту пробойной силы ядра, не снижающую их надежности. Главной заботой было укрепление стен массивными земляными фортами. А это благоприятствовало рикошетам.

Огневые точки разнообразились, схема бойниц учитывала вооружение. Линия осталась в прошлом. С тех пор стремились к концентрации огня. От кремальерной схемы произошел переход к схеме реданной и горнверку. Оставалось дойти до «бреющей», или заглубленной, фортификации. Первые достижения имели место и до Вобана, но ему принадлежит заслуга извлечения выводов и сведения воедино выводов из всех предшествующих открытий — согласование ската бруствера земляного вала и ската гласиса, подведение под обстрел лишь толщи земли, которую ночью поправляли лопатой. Таков принцип. Каменная кладка теряет значение, от периферии к центру различают гласис с его потайным ходом, контрэскарпную стену, ров, его кювет, эскарпную стену, поддерживающую земляной вал, дозорный путь, бруствер, стрелковый уступ. Первое воплощение фортификации подобного типа принадлежат шевалье де Вилле в 1628 году.

Вобан извлек все возможное из открытия де Вилле. Сложную систему, создателем которой он является, можно определить как звездообразно-фракционную схему, адаптированную к рельефу местности. «Эта схема комбинировала реданные внешние линии с внутренними бастионными, между которыми вписывались укрепленные ярусы. Прежний потайной ход организовывался в плацдармы с укрытиями; равелины и тенали эшелонировались между плацдармами и куртинами, тогда как контргарды венчали бастионы.» Защищаемый решительным гарнизоном, город, укрепленный Вобаном, был неприступен. На столетие французские границы стали непреодолимыми.

Изнутри за территорией следила мощная армия. Эта армия, хорошо известная сегодня благодаря основательным исследованиям Андре Корвизье, может рассматриваться как средний случай в обширной гамме вооруженных сил на службе государства в классической Европе. С 1700 по 1763 год — это, не считая офицеров, чуть более 2 млн. чел. войска, по которым сохранилось досье. В 1710 году по войсковому списку — 360 тыс. человек под знаменем Франции: 360 тыс. человек, которые с 1670 года носили униформу; 60 тыс. иностранцев, 300 тыс. французов, среди которых в действительности много нестроевых, в том числе знаменитые инвалидные роты, но как минимум 200 тыс. человек строевых. Вслед за войной всегда грядут великие реформы. Армия эпохи регентства, избавленная от всякой обузы, имела 110 тыс. солдат, не считая 30–40 тыс. иностранцев, с офицерами — около 160 тыс. человек. Данные по 1717 году самые низкие в XVIII веке: 110 тыс. французских солдат в 1717 году, 115 тыс. — в 1738-м, 130 тыс. — в 1751-м, 135 тыс. — в 1763-м, или в целом армия, колеблющаяся между 160 и 200 тыс. человек. К этим цифрам в военное время добавлялся крупный резерв милиции, что повышало численность войска примерно на 50 %, конечно, это были менее обученные, но вполне качественные формирования.

Созданная во время войны Аугсбургской лиги, упраздненная в 1715-м, милиция была временно восстановлена в 1719 году, окончательно — в 1726-м. Рекрутировалась по жребию («жеребьевка»), а после 1742 года и за счет добровольцев; милиция представляла собой вспомогательное формирование французской армии.

Рекрутирование линейных войск было тем легче, чем хуже была экономическая конъюнктура: половина северо-востока Франции поставляла наибольшее число рекрутов. Армия уже глубоко сливается с нацией. «Именно провинции, которые были присоединены позднее всех, поставляли больше всего солдат». «Самым разным диалектам и образу жизни приходилось сталкиваться, а затем сливаться в непрерывной, ярко выраженной униформизации армии».

Этот могучий инструмент государственной силы почти повсеместно способствовал формированию нации. Нации, которая осознала сама себя в противостоянии государству.

К сожалению, государство классической Европы по-прежнему представляло из себя скорее множественность, нежели единство. Известную часть своей растущей силы — столь благотворной силы — классическое государство затратило против самого себя. Оно находилось в поисках равновесия. Долгое это противоборство означало не только потери, поскольку государство совершенствовалось и складывались нации. Ибо чем была бы Европа без наций?

Тридцать первого марта 1621 года умер Филипп III. Бездарная и алчная камарилья герцога Лермы с восшествием на престол юного 16-летнего принца Филиппа IV уступила место блистательной группировке графа-герцога Оливареса. Могущественная испанская империя, все так же опиравшаяся на сокровища Америки в Севилье, казалось, обрела вторую молодость. Тем паче Тридцатилетняя война, легкомысленно развязанная в империи остановившейся в развитии протестантской партией, предоставила Оливаресу случай начать реконкисту протестантской Европы. В тот момент Средиземноморье готово было подняться на штурм Северной Европы.

В момент развязывания конфликта, который обнажит новое соотношение сил и станет для Европы государственным сигналом занять место великой средиземноморской империи, бросим взгляд на ристалище, перед которым стояла Испания. Нашим гидом будет Энтони Шерли. Сей поднаторевший в путешествиях и авантюрах английский джентльмен, венецианский посол при дворе шаха, потом посол шаха по особым поручениям с предписанием организовать альянс против Турции, является автором ценнейшего и древнейшего описания Персии, изданного в Лондоне в 1613 году. Именно он, перейдя на службу Испании, осенью 1622 года обратился в своем знаменитом трактате «El peso politico de todo el mundo» к графу-герцогу Оливаресу. Этот английский свидетель барочной, глубоко средиземноморской Европы, — он писал по-испански шесть лет спустя после смерти Шекспира, — предложил гигантский план действий в масштабах Европы и всего мира. Попутно он свидетельствовал об иллюзорности испанской мощи и влияния и ее средиземноморских устремлений.