Швеция XVIII века, которую поражение спасло от возможности стать бесполезной империей, в течение шестидесяти лет удвоила свое население и восстановила нововременное государство, отсроченное на столетие имперской авантюрой.

Семнадцатый век был губительным для архаичных империй. Свидетельством тому Священная Римская империя, распад которой завершился во время Тридцатилетней войны. Вестфальские договоры подвели итог небывалой катастрофы. На 900 тыс. кв. км население империи сократилось с 20 до 7 млн. человек за 20 лет, с 1625 по 1645 год. На ее руинах формировались государства Германии. Еще ранее начался рост относительно защищенной Австрии, бывшей полюсом притяжения католической Германии. Скомпрометированные имперской мечтой Фердинанда II (1619–1637), наследственные государства Габсбургов в Австрии при бездарном Фердинанде III (1637–1658), казалось, способствовали неудаче империи. Леопольд I (1658–1705) имел мудрость по крайней мере не вкладывать в имперский титул ни малейшего содержания — такова цена австрийского государства. Леопольд, приобретший Оппельн (Ополье) и Ратибор у Польши, Тироль — у младшей ветви, станет собирателем земель. Крах турецкой державы при Каленберге (1683), Мохаче (1686) и Зенте (1697) срывает германскую деятельность в Австрии. Австрия XVIII века трансформируется в отвоевывающую державу; она по-американски передвигает «границу» по дунайской Европе, в Италии занимает позиции Испании (1713). Италия — это ее слабое место, и — после блистательного правления Иосифа I (1705–1711), вопреки, а быть может, благодаря успехам, закрепленным с Францией и Испанией Раштаттским (6 марта 1714 год) и Баденским (7 сентября 1714 год) договорами, — Австрия при Карле VI (1711–1740) отступает. Причиной тому явилась реанимация имперской мечты и чрезмерное распыление сил по несовместимым направлениям при сокращении армии со 170 до 80 тыс. человек Мария-Терезия (1740–1780) и особенно Иосиф II (соправитель с 1765 по 1780 год, суверен с 1780 по 1790 год) строят в дунайской Европе крупное нововременное и относительно сплоченное государство.

Принести протестантской Германии благо нововременного государства выпало на долю курфюршества Бранденбургского. Собиратель земель Средней Германии, колонизатор разоренной страны, курфюршество, ставшее королевством в 1700 году, создает, благодаря стараниям великого курфюрста (1640–1688) и Фридриха-Вильгельма I (1713–1740),атакже благодаря гению Фридриха II (1740–1786), военную мощь, почти сравнимую с австрийской. Примерное равенство сил менее чем пятимиллионного государства и в 6 раз более многонаселенной Австрии, достигнутое около 1760 года, достаточно ясно доказывает преимущество среднего государства в классическую эпоху.

Что касается Франции, первой державы классической Европы, то она огромна, плотно населена и крепка. Ее население на территории 450–520 тыс. кв. км увеличивалось при значительных колебаниях с примерно 15 млн. жителей в 1610 году до 17 — в 1640-м, 19 — в 1680-м, 17 — к 1715-му, 22 — к 1750-му и 24 — около 1770 года. Измерялась ли мощь французской монархии мерой ее собственной силы и чрезвычайно благоприятной конъюнктурой, которая поддерживала ее с 1640 по 1690 год? Захват Эльзаса был случайным, возвращение бургундского наследства — постепенным, движение к старой границе по Шельде — досадным произволом. Подводился ли итог оставленным попыткам, начиная с возможного захвата империи в 1658 году до разрушения испанской монархии, отвергнутого ради разумно выбранного принятия испанского наследства в 1700 году? Франция, наиболее могучее из государств классической эпохи, сознательно отвергла имперский путь ради внутреннего совершенствования.

С 1624 по 1690 год, включая период паузы 1648–1652 годов, происходит беспрецедентная трансформация. По завершении религиозных войн, по смерти уже Генриха IV, какая неоднородность, сколько уступок от провинции к провинции!

На местах короля представляли местные чиновники-землевладельцы, а с некоторых пор и наследственные собственники своей должности. Преданность чиновников спасла государство во времена кризиса Лиги. Но усердие чиновников зависело от согласования их интересов с интересами короля. Кроме того, королевские чиновники не соприкасались непосредственно с крестьянским населением. В качестве перегородки и даже посредника между ними и простонародьем продолжала выступать сеньория. У нее тоже были свои приставы. В начале XVII века еще существовала жестокая конкуренция между королевскими чиновниками и приставами сеньориальных судов. В руках короля было лучшее, но не все. В отсутствие армии, в отсутствие полиции отправление правосудия оставалось в руках мелкого дворянства. Вот что объясняет парадоксальное могущество протестантской партии: 8—10 % населения, 45–50 % мелкого сельского дворянства еще в начале XVII века. Вот что объясняет первоначальный успех великих народных восстаний времен правления Ришелье, восстания в Нижней Нормандии, особенно восстания «босоногих» 1639 года, пользовавшихся с самого начала если не помощью, то благожелательным нейтралитетом деревенской сеньории.

В реальном управлении провинциями существовала еще большая неоднородность. Периферия (около 200 тыс. кв. км) противостоит центру, парижскому бассейну в широком смысле, древнейшему королевскому домену. Не говоря о границах, заметим, что два епископства (Верден, Туль) и Мец (город, к которому в 1632 году присоединилось епископство Мец) — территории империи, захваченные после 1552 года, но пребывавшие в неопределенном состоянии до 1648 года, имели очевидно особое положение, но даже внутри королевства оставалось обширное поле для упорной деятельности. Например, Шароле в Бургундии. Его судьба была парадоксальным образом связана с графством Бургундским, «испанским» Франш-Конте до 1678 года. Приобретенное в 1477 году, переуступленное в 1493-м, Шароле имело в качестве сеньора короля Испании, а в качестве суверена — короля Франции. В 1561 году жалобы на месте рассматривал королевский бальи. С 1561 по 1678 год королевская администрация постепенно заменяет администрацию сеньориальную. Нимвегенский договор в отношении Шароле скорее закрепил существующую тенденцию, чем создал новую ситуацию. Его юридическими антиподами, если угодно, являлись жители Домба на восточном берегу Соны. Этот небольшой кусок домена коннетабля Бурбонского, конфискованный в 1523 году, был головоломкой для юристов, рассматривавших его по преимуществу как аллод, суверенный принципат, государем которого являлся король Франции. Ни единой жалобы жителей Домба не выходит за пределы местного парламента и суверенного совета Домба. Надо ли удивляться бретонской обособленности, которая оставалась почти неприкосновенной до 1689 года, до момента водворения в Ренне интенданта — на полвека позже, чем по всему остальному королевству, — благодаря сильным антианглийским настроениям в войне с Аугсбургской лигой? Надо ли удивляться обособленности Дофине и Прованса (Дофине и Прованс находились за пределами старой средневековой границы, теоретической, так сказать, границы королевства), обособленности лангедокской, поддерживаемой парламентом Тулузской лиги, Генеральными штатами, языком, введением гражданского права и значительным протестантским меньшинством? Можно понять тревогу и страх Лангедока, когда несносный Гастон Орлеанский в 1632 году вовлек в заговор на самых границах Испании Монморанси, крестника Генриха IV, первого барона королевства и правителя этой непростой провинции. Однако же Лангедок с XIII века был в основном подчинен королевскому домену.

Но в начале XVII века еще в течение нескольких десятилетий продолжают существовать некоторые пережитки прав крупных феодалов. Домены Вандомского рода (Вандомуа, Конде, Энгиен) были возвращены в 1607 году. Как и домены Альбре. Но Беарн-Наварра была связана с Францией только личной унией вплоть до 1620 года, и ее обособленность отражалась в королевской титулатуре до 1791 года. До 1620 года в Беарне, население которого на 95 % было католическим, а знать протестантской, достояние средневековой церкви оставалось в руках реформатской церкви. Потребуется война для устранения такой аномалии, следствия присоединения Альбре к Реформации в XVI веке. Графство Овернское (не путать с одноименным герцогством, столицей которого был Риом, ось владений предателя, коннетабля Бурбонского) до 1589 года оставалось унаследованной от мужа долей Екатерины. Вот что, вкупе с трудностями рельефа, вероятно, объясняет проблемы присоединения Оверни в первые годы правления Людовика XIV, несмотря на все усердие администрации Кольбера.