Что касается собственно духа этой цивилизации, то он отражен не в деревнях или хижинах — впрочем, довольно мало исследованных, — но в некрополях, о которых необходимо помнить при попытке постичь духовную составляющую цивилизации, насколько это сейчас возможно. Заметим прежде всего, что погребения были всегда обособленными, хотя группируются отдельно от языческих мест захоронений. Урны, в основном биконические, куда помещали прах умерших, имели форму чаш, затем шлемов, и наконец в Клузии появились урны с изображениями человеческой головы; эта типологическая эволюция отражает стадии одной и той же концепции, одной и той же веры — в автономию индивида. Эта персонализация урн с прахом заставляет вспомнить подобные урны из северных регионов, а сам обычай помещать прах умерших в урну — предшествующие континентальные обычаи.

Большое количество захоронений, в основном представленных некрополями, показывает, что эта индивидуальная характеристика была всеобщей. Сознание индивида, таким образом, уже проявлялось в своем классическом варианте, а именно в независимом существовании, которому не угрожали диспропорции экономического и социального порядка. Выше я уже говорил об удилах, обнаруженных в погребениях — колодцах или долиях[7] точно установлено, что у виллановцев, владевших лошадьми, так же как у скифов, не было обычая приносить их в жертву. Эти животные обладали в их глазах слишком большой ценностью.

«Религия захоронений» — пока что единственный аспект, который мы можем выделить в духовном мире виллановцев. Прежние религиозные представления исчезают: диск, солнечная лодка, лебеди, по-видимому, утрачивают символическое значение и становятся исключительно декоративными элементами. Комплексы металлических предметов, в которых пытались отыскать сакральные представления, отражали лишь представления самих литейщиков, поскольку именно они готовили металл для плавки. Речь шла о переработке материала, уже бывшего в употреблении. Это повторное использование металла показывает ценность и значимость бронзовых сплавов в данный период.

Некрополи оказались не более долговечными, чем жилые постройки. Не осталось ни одной конструкции, ни одного внешнего знака, которые обозначали бы расположение погребений, за исключением некрополя из Болоньи, относящегося к довольно поздней эпохе, когда стало ощутимым восточное влияние. Виллановские некрополи сохраняют облик полей погребальных урн. Только гораздо позже, в этрусский период, появляются курганы. По-прежнему круглые или прямоугольные хижины остаются весьма примитивными, если верить изображающим жилища погребальным урнам из Лация и южной Этрурии.

Таким образом, в конечном итоге нам мало что известно о ментальном мире виллановцев, и еще меньше свидетельств устойчивости его структуры. Речь идет, судя по искусству и эволюции этой цивилизации, если воспользоваться сравнением с миром физическим, о цивилизации «густой консистенции», цивилизации невосприимчивой. Жесткий геометрический стиль ваз начального периода, который можно соотнести скорее со средиземноморской геометрикой, чем с континентальной, хорошо передает завершенную концепцию мира, подобно греческому Дипилону.[8] Однако это геометрическое наследие никогда не будет забыто, хотя и эволюционирует под влиянием восточных потоков. Формирование и развитие виллановской геометрики происходит за счет синтеза доисторических и протоисторических континентальных традиций и влияний морских потоков: сравнение декора гальштатских и виллановских ваз демонстрирует в этом отношении и связи, и значительные различия между ними. То же самое мы увидим на севере Апеннин, куда ориентальное влияние проникает позже. Геометрический стиль утверждается в принципиально новой манере в тот самый момент, когда изогнутая линия предшествующей цивилизации уступает место виллановским формам.

Так же как в Гальштате, это искусство по своей природе не фигуративно или, по крайней мере, меньше всего создает впечатление такового. Еще в большей степени, чем стиль Дипилона, отмеченный выше, оно сближается с геометрическими опытами Пелопоннеса в абстрактной и схематической манере изображения, в частности, животных и — гораздо реже — людей, достигая в этой склонности к абстракции уровня, где любые формы сводятся к простому орнаменту. Но, в отличие от того, что происходило в Греции, фигуративного искусства как такового — напомним это еще раз — у виллановцев не существовало. Если оно и обращалось к анималистическим или человеческим формам, то это делалось лишь с целью украсить, причем украшались прежде всего предметы небольшие, такие как удила лошадей, фибулы, и функциональные части предметов, например ручки ваз из бронзы или обожженной глины. Этот декор, не нарушая тектоники предметов, лишь подчеркивал их форму: он сообразовывался с их структурой и подчинялся ей. Та же строгость проявилась в использовании полихромии. Однако нельзя сказать, что в виллановском декоре не используются возможности цвета; мастера искали сочетания нейтральных и темных тонов, комбинируя в украшениях кость с янтарем и стеклянной массой, элементами из бронзы, позднее — из железа и серебра, реже из золота. Что касается полихромной керамики, ее цвет крайне устойчив и почти не нарушает естественный тон глины; со временем меняясь, он совершенствуется и приобретает розовый оттенок. Но линейному элементу всегда уделялось больше внимания, чем цвету. Здесь проявляется та же, что и в Гальштате, почти барочная вычурность, типичная для протоистории. Украшения и конская упряжь играют рядами цепочек и подвесок, витые фибулы дополнительно украшаются гравировкой или орнаментами. Правда, мы можем судить об этом только по предметам, которые дошли до нас, то есть в основном по керамике и изделиям из металла, найденным в некрополях. Все, что было сделано из недолговечных материалов — дерева, кожи, тканей — и связано с одеждой и боевым снаряжением, безвозвратно утрачено.

Эволюция локальных вариаций виллановского искусства не была скачкообразной. Каждый раз и повсеместно речь шла о внутренних вариантах развития, между которыми легко найти связь. Необходимо отметить, что все рассмотренные выше процессы разворачиваются в пределах одного века — VIII в. до н. э. Только в конце этого периода виллановский консерватизм в некоторых зонах, особенно в тирренской, уступает место все более явным ориентализированным приморским влияниям. В итоге эволюция резко ускоряется. Но впрочем, это касается не только фундаментального единства цивилизации. То же самое можно сказать о «койне» в виллановской Италии, которая, сохраняя некоторые свои характерные черты, не только развивает их, но и усиливает.

Я произнес слово «койне», и именно это имеется в виду. Выше я упомянул о виллановских началах Рима. Благодаря недавним открытиям на Сицилии, на Эолийских островах, в районе современного Салерно появилась возможность решить поднятую недавно проблему: считать ли виллановскую цивилизацию творением, моделью одного определенного народа или же внешней формой, адаптированной несколькими народами? Характеристики некрополей, по крайней мере в центре и на юге Италии, свидетельствуют о том, что речь идет о едином комплексе. Впрочем, собственно развитие этой цивилизации по внутренней логике вряд ли могло привести к внешнему смешению (койне), даже если учесть наличие значительных внутренних вариаций, таких как замена урны-хижины на биконические погребальные урны, например в Лации.

Все это подводит нас к следующему выводу: к югу от Альп, в виллановской культуре, просматривается почти точная параллель с гальштатской культурой, распространенной к северу.

И та и другая в период первого железного века имеют вид вполне определенных цивилизаций, типичных для обозначенных зон, распространяя свое влияние вовне и одновременно группируясь внутри в более или менее специфичные культурные типы.

Этруски, о чем уже говорилось ранее, представляют собой небольшую народность, которая населяла примерно двадцать городов древней Италии. Но значение этого небольшого народа выходит далеко за пределы скромных размеров его территории и его исторического пространства. Рядом с цивилизациями Востока и Греции, распространявшимися за счет колонизационных потоков и торговли по всему Средиземноморью, цивилизация этрусков испытывает комплексное воздействие: влияние, стимулированное цивилизационными потоками, пришедшими с моря, имело не большее значение, чем локальное развитие, что делает ее уникальной самобытной городской цивилизацией древнего Запада, как свидетельствуют в эпоху Августа «официальный» эпос Вергилия и хвалебные и несколько высокопарные воспоминания Тита Ливия. Древние были убеждены, что этруски — истинные творцы италийского мира, и связывали с ними возникновение городов и фамильных родов, институтов, культы, религиозное поведение, формы искусства. И к престижу этого античного наследия добавилось ощущение тайны — возможно, благодаря некоторым необычным ритуальным формам и характерному для этрусской дисциплины обряду посвящения.