День незамѣтно прохо-одитъ,

Скучный, томительный де-энь…

Ночка на смѣну прихо-о-дитъ,

Сонъ и лю-бо-овная лѣ-энь…

Въ столовой сгустились сумерки.

− Да-ра, а кофе? Заслушалась…

Она усмѣхнулась губкой, но Бѣлкинъ уже не видѣлъ. Онъ хотѣлъ, чтобы инженеръ говорилъ о Петровѣ.

− Коньячку или ликерчику, а? Дара, смоквы.

И, когда она подавала вазочку, Бѣлкинъ видѣлъ, какъ инженеръ опустилъ руку подъ столъ, и вазочка дрогнула.

…Ого! Пить больше не буду…

И поймалъ себя, что сидитъ развалившись и постукиваетъ каблукомъ въ тактъ пѣсенки. Оправился и уловилъ, что Дара смотритъ отъ двери.

Закрутилъ усъ.

…Какой же это Петровъ? Два Петрова… одинъ − вице-директоръ…

Въ столовой стлалась сизая пелена дыма. За окнами нависала муть раннихъ декабрьскихъ сумерокъ.

− Дара, шторы.

Она неслышно прошла и опустила шторы. Такъ же неслышно скользнула къ стѣнѣ и щелкнула контактомъ. Вспыхнуло. Бѣлкинъ почувствовалъ проясненiе, но глазамъ стало больно. Всю недѣлю спалъ онъ въ полусонъ, по волостнымъ правленiямъ, а двѣ ночи провелъ въ дорогѣ.

− Не хотите ли сельтерской? Да-ра!

У Бѣлкина качнуло передъ глазами. Онъ провелъ по лицу и пришелъ въ себя. Нѣтъ, ничего. Инженеръ куритъ и говоритъ про какую-то глюкозу. Сидѣлъ и слушалъ, стараясь не закрывать глазъ, и глядѣлъ въ лампочки. Чуть шевелились онѣ, пускали усики и расплывались въ пятна. А въ ушахъ постукивали шарики, кокали и откатывались.

…Ко-ко-ко… за-за-за… глю-ко-за… ко-ко-ко… Глюкоза… Вотъ смѣшное слово. Оно юлило, вертѣлось. Остренькое что-то было въ немъ, какъ юла, какъ шило. Глю−ко-за.

И, улыбаясь этому остренькому слову, онъ вдругъ нахмурился, замѣтивъ, какъ въ темномъ пролетѣ двѣри стоитъ Дара, вытираетъ полотенцемъ бутылку и смотритъ на него. Опять сталъ съ силой крутить усъ, точно хотѣлъ вывернуть его и встряхнуться. Чувства обострялись. Онъ различалъ всѣ мелочи − пятна на скатерти, крошку на усахъ инженера.

− Закалить энергiю, расшевелить надо!

− Мм-да… − отзывался Бѣлкинъ, стараясь укрѣпить взлядъ на радужномъ пятнышкѣ въ графинѣ.

Пятнышко заколыхалось и пропало. Бѣлкинъ понялъ, что инженеръ хочетъ налить, и оставилъ стаканъ.

− Благодарю… довольно…

И сказалъ: “довольно”.

− Только при полной мощи силъ… силъ капитала…

…Талъ-талъ-талъ… − вошло въ ухо Бѣлкину и завертѣлось.

− Уже намѣчаются перспективы…

− Конечно… Пер-спе…

Онъ такъ старался выговорить, что сломалъ. Наливалъ сельтерской и слѣдилъ, какъ бы не пролить. И пролилъ-таки. Чѣмъ-то сквернымъ пахло въ комнатѣ. Этотъ-то запахъ и мутилъ. Онъ шелъ отъ неубраннаго провансаля съ омарами, отъ сигары инженера, отъ груды окурковъ изъ пепельницы, смоченныхъ изъ рюмки. Отодвинулъ пепельницу. Запахъ стоялъ ѣдкiй, вязкiй. Было невыносимо противно. Бѣлкинъ сдѣлалъ глубокiй вздохъ, почувствовалъ выступающiй потъ и поднялся.

− Уже?

Бѣлкинъ не выпустилъ спинки стула и сказалъ нетвердо:

− Я бы на воздухъ… немножко…

− Идетъ! Заводъ смотрѣть, а?

Казалось, что инженеръ кричалъ.

…Только бы выйти… скорѣй… Зачѣмъ я такъ?..

Маленькая рука подставила ботинки. Онъ ткнулся въ рукава шубы, размахнулся и кого-то задѣлъ. Фыркнуло что-то, должно быть, проснулся сенбернаръ.

− Allons!

Вышли на воздухъ.

Уже чернѣлъ вечеръ. Въ сосновой рощицѣ не видно было отдѣльныхъ деревень. Здѣсь воздухъ былъ чистый, вольный, легкiй. Снѣжокъ похрустывалъ − хрупъ-хрупъ, должно быть, начинало морозить.

Бѣлкинъ шелъ медленно, останавливался и дышалъ. Остаться бы одному, постоять среди молчаливыхъ деревьевъ, на бѣломъ снѣгу. Слушать тишину. Нѣтъ, не совсѣмъ тишина: въ вершинкахъ позваниваетъ вѣтромъ.

Сзади тяжелымъ хрустомъ идутъ шаги.

− Га! Лѣсокъ-то каковъ!

И такъ захотѣлось въ сани, въ тѣ утрешнiя сани, на сѣнную подстилку. Упасть и катить, катить, катить… по ухабамъ, въ падающей ночи.

…И-эхъ, ми-ла-ай!..

Пыхтѣло впереди вздохами − всхлипыванья какiя-то.

− Слышите, патока кипитъ… Баллоны открыты.

Изъ-за чернаго угла сарая выдвинулись впереди, на высотѣ, тусклые огни. А ближе, внизу, въ мутныхъ фонаряхъ, проступало черное жерло завода. Въ тускломъ свѣтѣ стояли вокругъ чановъ лохматыя фигуры и длинными веслами мѣшали, мѣшали, мѣшали, точно варили таинственное зелье.

…Все мѣшаютъ…

Хмурое утро далеко отодвинулось за этотъ короткiй декабрьскiй день.

Инженеръ остановился.

Бабы, сверкающiе при огнѣ матовымъ блескомъ сахарной слюны, мѣшали точно такъ же, какъ тогда, давно, утромъ. Что-то ежившееся черненькое сидѣло на чурбашкѣ подъ фонаремъ и казалось недвижной черной собачкой въ картузикѣ козырькомъ.

− Ты кто такой? − спросилъ инженеръ, шутливо потопывая ногой.

Черненькое прижалось къ стѣнѣ и не издало ни звука.

− Мой это… помогать ходитъ… − смѣшкомъ отозвался бабiй голосъ.

− А глюкозу не ѣшь, а? Не ѣшь глюкозу? − наступалъ инженеръ, подрыгивая ногой.

− Не даемъ…

− И не ѣшь! Брюхо драть будетъ. Понялъ?

Черная собачка и на этотъ разъ не издала звука.

…Да тотъ ли это Петровъ?

Инженеръ подхватилъ Бѣлкина подъ руку и тащилъ въ полутьмѣ по шаткой скрипучей лѣстницѣ.

Въ верхнемъ этажѣ тускло горѣли лампочки: имъ мѣшалъ горѣть вязкiй запахъ и густой знойный жаръ. Мѣшали всхлипыванья. Тяжкой шеренгой вытянулись въ полутьмѣ пузатые мѣдные баллоны, гулкiе, поглядывающiе выпуклыми глазами слюдяныхъ дверокъ. Хлюпали и выбрасывали ѣдкое знойное дыханье.

Въ этой всхлипывающей, гулкой и знойной полутьмѣ метались тѣни съ пятнами голыхъ грудей, шнурки ли крестовъ − не могъ разобрать Бѣлкинъ. Метались, терлись вокругъ урчащихъ баллоновъ, засамтривали въ мертвые ихъ глаза. Изъ раскрытыхъ, въ проволочной сѣткѣ, оконъ вѣяло въ жаръ холодной волной.

Инженеръ объяснялъ что-то, но Бѣлкинъ слышалъ тоько одинъ всхлипывающiй гулъ. Кружилось и тошнило отъ ѣдкости и звона.

− Пойдемте на воздухъ! − крикнулъ онъ инженеру и увидалъ бѣлые зубы и улыбающееся лицо.

Когда снова вышли на воздухъ, уже была ночь. Внизу все мѣшали, мѣшали. Въ полоскѣ свѣта изъ оконца конторы виднѣлась часть простянокъ и низенькiй крупъ лошади. Кто-то широкiй, переваливаясь, бѣжалъ изъ конторы.

− Что за лошадь? Возка кончилась?!

− Михѣй за ними прiѣхалъ-съ…

− А-а… Вотъ я разсказывалъ-то, жретъ глюкозу…

− Точно-съ. Намедни-съ въ споръ опять, простите сказать, на бутылку-съ…

− Ну?

− Не достигъ-съ… Простите сказать, передомъ пошло-съ… хи-хи-хи…

Бѣлкинъ забезпокоился, не поздно ли. Инженеръ позвонилъ въ кармашкѣ: четверть шестого.

…Протоколы писать!

Тревожное вдругъ забилось, забилось въ немъ.

− Черезъ часъ ѣхать… Надо кончить тамъ…

− Такъ что же, пожалуйста…

…Тѣ счета сейчасъ занести… А тѣ потомъ…

Спѣшилъ и прислушивался къ тяжелымъ шагамъ за собой. И опять вспомнилъ про Петрова.

…А тѣ пусть доставитъ… А онъ ихъ уничтожитъ. Ну, и чортъ съ нимъ, чортъ съ нимъ… Странно какъ-то… Прiятельскiя отношенiя…

Повернули, и теперь видны были, какъ золотые глаза, огни по косогору, глаза съ сiяньемъ. Тусклые глаза, недвижные, постные. Такъ свѣтятъ на пустыряхъ одинокiе фонари. Мутный свѣтъ. И вѣтеръ, который поднялся къ ночи, сѣялъ снѣжкомъ и игралъ мутными отсвѣтами.

− Лѣтомъ заглядывайте, покажу конскiй заводикъ. Не видали случки? Это я вамъ скажу… Тутъ помѣщикъ есть… у него жена…

Вернулись. Вошли въ кабинетъ. Бѣлкинъ взялъ отложенную пачку, придавленную чугунной рукой-прессомъ.

− Вотъ что… − сухо сказалъ онъ, не спуская взгляда съ чугунной руки. − Нехватаетъ главныхъ счетовъ…

− Разъ настаиваете, я…

Они встрѣтились взглядами.

− Прикажете бумаги?..

Рѣзкимъ движенiемъ инженеръ вскрылъ бюваръ.

− Постойте! − почти крикнулъ Бѣлкинъ. − Я тогда сразу… Пока оставлю у васъ…