Какое-то время мы молчали, думая каждый о своем. Лично я на всякий случай прокручивала перед глазами картины всей своей недолгой жизни. А-то вдруг потом не успею?

— Знаешь, мне интересно, — нарушила молчание Тамарка, заходя в комнату, — а как они нас все-таки вычислили-то?

Я поправила покрывало на кровати и плюхнулась сверху.

— Тут и думать нечего! Допросили свидетелей и все. Фрося-то Семенна когда лестницу додраивала, никаких ведь бумажек еще не видела, а Линель Ивановна, добрая душа, хорошо помнит, что последними мы с тобой в аудиторию прибежали. Дедукция, однако! — я постучала себя по голове, звук получился гулкий.

— Сами же нас не предупредили о переносе экзамена! Прямо из столовой выдернули! И мы после этого виноваты! Они что, полагали, что мы должны все были выучить по ходу занятий и выполнения заданий в течение семестра?! — воскликнула Тамарка, не уточняя, кто эти таинственные «они» (У стен тоже есть уши! Но что самое ужасное, у них, то есть, все-таки, не совсем у них, есть весьма болтливые рты, а также некое неявное подчинение, помимо того, которое официально прописано в последних главах Устава), но подразумевая, разумеется, профессорско-преподавательский состав, и грустно вздохнула: — Несправедливость как всегда восторжествовала.

— А кстати о бумажках... — я с прищуром посмотрела на подругу, — давай, развратница, колись!

— А что колись-то? Когда по лестнице поехали, я же не успела толком дочесть, вот и вышло черти что, — подруга опять покраснела, но только слегка.

— Не это, — я, чувствуя себя экзекутором, с улыбочкой сложила руки на груди. — Где ты такое видела? Или, может, ты не только видела?

— Ты за кого меня принимаешь?! — вспыхнула подруга. В меня полетела подушка, я схватилась за палочку и отправила пухлую летунью обратно. — Мы с Натлой у Вадика с боевого в комнате их видели, — приглушенно из-под подушки ответила Тамарка.

Я расхохоталась:

— Вот он развратник!

— Ну. Мы ему также и сказали, — улыбнулась подруга, поняв, что я уже не ее обвиняю в распутстве.

— А он что?

— А что он? Парень и есть парень — и ухом не повел. Это, говорит, искусство! — она, подражая Вадику, задрала подбородок и взмахнула рукой.

— Что искусство: рисовать или в такие узлы завязываться? — заинтересовалась я.

— Не знаю, мы не переспрашивали.

Я села заново писать осточертевшие шпаргалки. А что делать? Хочешь — не хочешь, пересдача уже послезавтра, а по энергетике написать шпаргалки для нас с Томкой должна была я.

— Знаешь, чего-то у меня от этих переживаний такой аппетит разыгрался, — вспомнила я о пропущенном из-за похода к директору обеде.

Тамарка кинула взгляд во двор на башню с часами:

— Так мы уже не успели, там другая смена. Придется терпеть до ужина, — она немного помолчала. — Надо обновить заклинание от наледи на окне, а то по углам уже куржа появилась, — проговорила Томка, не выказывая меж тем желания встать и сделать последнее.

— А у нас продуктовые запасы закончились, да? — на всякий случай спросила я, прекрасно зная, что ни картошки, ни морковки уже давно не осталось. А одними столовыми приборами сыт не будешь. — А-то б пожарили чего-нибудь на общественной печке, — как назло мне сразу же пригрезилась жареная картошечка.

— Угу, — уныло ответила подруга.

Ветер как на заказ пахнул в окно вкусным запахом жареных клубней.

— Ну вот, у меня уже обонятельные галлюцинации на почве голода, — вслух пожаловалась я.

— У меня тоже, — мечтательно протянула подруга.

Мы медленно переглянулись и проворно подскочили к окну.

— Интересно, откуда это? Не похоже, чтобы с комнат, — принюхалась я в открытую форточку.

— По-моему, из города, — неуверенно предположила подруга, поведя носом.

— По-моему тоже, тем более кто из учеников будет готовить в пору экзаменов?

— Прогуляемся? — сверкнула глазами подруга.

— Давай! Давай только подсчитаем бюджет, — педантично предложила я.

— Дык, у меня еще с начала месяца полная стипендия, — похвасталась Томка.

— Дык, у меня тоже, — передразнила я ее, доставая из-под матраса худенький кошель, — нам просто повезло, что с начала месяца всего четыре дня прошло. Пошли!

Мы оделись в модные ватные фуфайки, отороченные мехом и кусочками парчи, залезли в валенки, накинули платки и пошли на первый этаж к выходу. На нашем этаже было пусто — все уже пообедали и старательно корпели за учебниками. Во дворе играли в снежки младшекурсники. Счастливые! На первом году вообще нет экзаменов — одни зачеты. Мы, стараясь сохранить достоинство, но и не попасть под обстрел, прошли к воротам. Однако нас все равно вываляли таки в сугробе.

— Что за невоспитанная молодежь пошла! — возмущалась я, выковыривая снег из валенка.

— И не говори, — поддакнула Тамарка, бурча под нос и орудуя палочкой. Я взвизгнула — снег шипящим паром взвился в воздух, и через секунду резвящиеся во дворе парни обнаружили себя растерянно стоящими в огромной луже.

— Наша месть, — удовлетворенно кивнула подруга.

— Эх, надо было на обратном пути, а то когда будем возвращаться, они нам тоже могут отомстить, — спохватилась я.

— А вдруг их уже не будет, когда мы пойдем обратно? Кому тогда мстить? — удивилась Тамара.

Я подумала и согласилась:

— Это правильно, что будет, то будет, — и приложила вслед за Тамарой свою палочку к двери в воротах, та распахнулась, и мы вышли в город.

— Ну и куда направим наши стопы? — спросила я, радостно вдыхая свежий зимний воздух. — К «Маме Зое»?

— А давай! — согласилась Томка.

И мы бодро зашагали по улочке, оглядывая дома и прохожих, пока не дошли до знакомого деревянного трактира. Возле него суетились вокруг стремянки два мужика.

— Ой, глянь, вывеску меняют! — дернула я Тамару за рукав.

— Старую сняли что ли? — удивилась она.

— Пошли внутрь, спросим.

— Нормальная была вывеска, — удивленно бормотала подруга, — и «мама Зоя» там на себя почти походит.

Мы бесстрашно поднырнули под с трудом удерживаемую мужичками деревянную конструкцию и шмыгнули в дверь.

Внутри было тихо и пусто.

— Эй, «Мама Зоя», есть кто? — сложив ладошки рупором, зычно крикнула я.

— Странно как-то, где все? — негромко удивилась подруга.

Я хотела было заглянуть на кухню, но вовремя вспомнила, как однажды за это досталось от поварихи половником по лбу одному нашему знакомому, и раздумала. Мы недоуменно присели на лавку, спиной к столу, как вдруг скрипнули ступеньки лестницы и сверху, с жилых комнат хозяйки трактира, к нам спустился... эльф. Он обладал классической эльфийской внешностью: стройный, высокий, остроухий, длинные белые волосы забраны в хвост. Вот только одет был почему-то не в напыщенный костюм, а в обычные, как у горожан брюки и рубашку, дополнял комплект фартук до колен. Но и в этом нехитром наряде он умудрялся выглядеть изысканно.

— Э, здрасьте, — мы сразу встали.

— Чего нужно? — недружелюбно поинтересовался он, отставив ножку и вытирая руки о кожаный фартук так, словно разглаживал на нем складки.

— Дак это..., — заробела подруга.

— Поесть мы пришли, — сказала я и, заметив удивленный взгляд эльфа, пояснила, — к «маме Зое».

— А, — расслабился эльф. — Да это, закрыто, ремонт здесь.

— Как ремонт? — расстроились мы одновременно с Тамарой.

— А разве не отсюда недавно так вкусно пахло жареной картошкой? — взгрустнула подруга и, по-моему, даже пустила слезу голодного отчаяния.

— Э-э, вообще-то отсюда, — удивился эльф.

— А когда снова откроют? — спросила я, а потом удивленно спохватилась: — Как отсюда? Вы же сказали — здесь закрыто.

— Ну... я себе пожарил на обед, — смутился эльф.

— А разве эльфы едят картошку? — изумилась подруга.

— А что, не должны? — еще больше изумился эльф.

— Вам лучше знать, — пробормотала Томка и зарумянилась, стушевавшись.