Но откуда было Игорю Глебовичу про это знать? Он и позвонил-то лишь потому, что подумал: вдруг Лана Витальевна решит надавить на своего бухгалтера — тогда знание хотя бы некоторых точных деталей может оказаться весьма полезным в смысле психологического воздействия. Одно дело сказать: мужик, ты на моей машине катался, он пожмет плечами и ответит, что тебе померещилось, совсем другое — мужик, ты конкретно позавчера в тринадцать-двадцать ездил конкретно туда-то и туда-то.

В нашем случае конкретная деталь была, к сожалению, всего одна: последние подчистки бухгалтерских файлов (тех, что нельзя было привести в первозданный вид удаленно, вроде «один эс» и тому подобных) производились около шести вечера в ту самую пятницу. Для Игоря Глебовича «та самая» пятница была самой обычной, он просто назвал день и время.

В свете сложившихся обстоятельств забытый пустяк вырастал до размеров как минимум пирамиды Хеопса, а то и целого Эвереста, ибо железно доказывал, что около шести часов вечера в пятницу Лариса Михайловна была в студии. При этом на ключе от черного хода ее пальчики, а вахтерша ее не видела — то есть, человек прокрался на рабочее место потихоньку.

Примерно в то же время или немногим позже, если вахтерша не врет, в студию явилась девушка Света. А вскоре — во всяком случае, не позднее девяти — Света уже не подавала признаков жизни.

Так почему? И по какой причине? И какой из этого следует вывод?

24.

Yesterday love was such an easy game to play,

now I need a place to hide away.

Саддам Хусейн

За полчаса до полуночи мы с Ланкой все еще сидели в студии и в который уже раз слушали одну и ту же диктофонную запись. Качество, правда, оставляло желать лучшего, зато количество — то есть, насыщенность содержания информацией — с избытком компенсировало все хрипы, свисты и шорохи. Правда, что с этим самым содержанием делать — было совершенно непонятно.

Позвонила я Ланке сразу после беседы с Игорем Глебовичем. Она была в студии, Лариса Михайловна — тоже. Довольно нахально я потребовала:

— Не выпускай ее!

— Как это? — не поняла Лана Витальевна. — Связать, что ли? Или запереть в туалете?

— Если понадобится, и то, и другое. Надо, чтобы она оставалась на месте до моего приезда, хочу ей несколько вопросов задать. Для собственного удовлетворения. До того, как в нее Ильин вцепится.

Несмотря на шило, засевшее у меня в известном месте после беседы с Игорем Глебовичем, дорога от дома до Дворца съела на восемь минут больше, чем в то незабвенное утро, с которого все началось. Не по моей, впрочем, вине. Ранний вечер вторника (то есть, самый конец рабочего дня) — отнюдь не субботнее утро. А проспект имени Выдающегося Государственного Деятеля — это вам не восьмирядное европейское шоссе. Ни шириной, ни качеством покрытия он похвастаться не может. Пустеет лишь ночью, а в остальное время суток — это сплошное автомобильное месиво, уплотненное вдобавок автобусами, троллейбусами и маршрутками. Лавировать в этой каше способен разве что Поль на своей «кисоньке» или немногие ему подобные, прочие вынуждены ползти в общей массе со средней скоростью… одним словом, небыстро.

По дороге, дабы не жечь попусту нервы (оттого, что я буду психовать, транспорт быстрее не поедет), я мечтала, как разбогатею и заведу себе личный вертолет. Маленький-маленький и очень шустрый. Наверное, к тому времени, как мои финансовые обстоятельства позволят мне приобрести что-нибудь летающее, у нас в Городе как раз оборудуют и взлетно-посадочные площадки в стратегических местах. Я представила, как приземляюсь «под левым каблуком» Выдающегося Деятеля, развеселилась и тут обнаружила, что дорога наконец-то закончилась.

Обстановка в студии выглядела полной идиллией: Лана Витальевна копалась в куче каких-то снимков, Лариса Михайловна раскладывала на четыре или пять стопок официального вида бумажки, хотя мне показалось, что этот процесс ее не слишком увлекает.

Но, в общем, присутствующие занимались полезными делами.

И тут, понимаешь, является Маргарита Львовна…

— Быстро ты добралась… — Ланкино приветствие звучало абсолютно естественно, хотя бурной радости по поводу моего визита она и не продемонстрировала.

Да, какая уж тут радость при таких обстоятельствах. Но ведь даже не спросила, что, собственно, стряслось, чего я панику устраиваю.

Лариса Михайловна отреагировала еще безразличнее: немного повернула голову и равнодушно кивнула: дескать, я вас заметила и как воспитанный человек не могу не поздороваться, но вообще-то… ходят тут всякие.

Я шепотом спросила у Ланки, много ли им еще осталось работы. Не хотелось, чтобы долгожданный американский контракт сорвался из-за каких-нибудь бухгалтерских недоделок.

— Да практически все закончили, — был ответ.

Чувствуя себя последней идиоткой, я набрала побольше воздуха — и «нырнула»:

— Лариса Михайловна?

— В чем дело? — с истинно королевской надменностью поинтересовалась Лариса Михайловна.

Ну уж дудки! Королевской надменностью нас не проймешь! Я улыбнулась самой милой из всех своих улыбок и очень вежливо спросила:

— Вы стакан зачем разбили? Или он сам?

— Стакан?! — с брезгливым недоумением вопросила она: таким тоном, должно быть, отвечала бы какая-нибудь королева, если бы ее спросили, как повидать младшую судомойку.

Вопрос я, конечно, задала дурацкий. Но надо же было с чего-то начинать.

— Ну как же! — совершенно ненатурально воскликнула я. — Стакан, из которого погибшая девушка пила. В пятницу. И осколки так неаккуратно убрали…

— Что вы несете?! — вопрос сопровождался презрительным фырканьем, однако, надменности в голосе поубавилось.

— Ну мне же интересно, — продолжала я играть идиотку. — Вы ведь были в студии как раз в то время, когда сюда явилась Света…

Я хотела добавить, что она последняя, кто видел девушку живой, но не успела.

— Какая чушь! — возмущенный возглас, казалось, сорвется на визг, однако нет, удержался на грани. — Вам кто-то что-то насплетничал, и вы теперь позволяете себе… Меня вообще в это время в городе не было! Лана Витальевна! Что здесь происходит?! Я что, должна терпеть эти… эту… эти…

— …эти вопросы, — вежливо закончила я, поскольку Ланка молчала как партизан, хотя, по-моему, уже догадалась, что за камушек я принесла за пазухой. — Вы, наверное, думаете, что ключ узкий, отпечатки пальцев с него не снять, а если и снять, то неизвестно, когда они оставлены? Это верно. Однако есть весьма квалифицированный свидетель, который где угодно и вполне аргументированно подтвердит, что в момент Светиной смерти вы, Лариса Михайловна, находились в студии. Именно вы и именно в студии. Более того. Вот за этим самым компьютером. Вахтерша вас, конечно, не видела — вы ведь на это рассчитывали, да? Зато все остальные свидетельства абсолютно неоспоримы…

Мне миллион раз приходилось читать и слышать, что кто-то от потрясения «потерял дар речи». И вот впервые в жизни наконец узрела, как это выглядит. Сказать, что Лариса Михайловна побледнела — ничего не сказать. Она побелела. Но явственнее всего на «королевском» лице читался гнев.

Строго говоря, то, что я говорила, было некоторым преувеличением. Единственным «свидетелем» был Игорь Глебович, а он сообщил лишь, что в нужное время происходили последние интересующие нас изменения в бухгалтерской документации — а это вовсе не означало личного присутствия Ларисы Михайловны. Теоретически ковыряться в компьютерных файлах мог кто-то посторонний, вот только верилось в такую теорию слабо. Да и пальчики на ключе от черного хода… Разумеется, они, как я и сказала, могли быть оставлены и раньше — но с какой стати?

С полчаса в студии бурлили эмоции. Лариса Михайловна требовала оградить ее от моих отвратительных инсинуаций, я давила на психику и ежеминутно поминала «соответствующие органы», Ланка сохраняла нейтралитет и явно чувствовала себя не лучшим образом.

О своих ощущениях мне лучше умолчать. Да, я иногда умею быть очень… негуманной. Вот только чувствую себя при этом отвратительно. Не помню, кто сказал, что «порядочный человек — тот, кто делает гадости без удовольствия». Слабое утешение. Но — куда мне было деваться?