В Сибири условия для розысков старых книг особые: ведь в европейской части, чтобы забраться в глушь, достаточно проехать сотни километров, а здесь — тысячи, и часто в непроходимых местах. Ученые летят на самолете, вертолете, едут на лошадях, десятки километров проходят пешком, по едва намеченной тропе, с тяжелым рюкзаком за плечами, с риском для жизни перебираются через горные потоки. Мало того, с трудом добравшись до деревни, можно прийти в нее понапрасну: с тобою просто не захотят разговаривать. Дело в том, что старые книги сохранились в основном у тех, чьи предки три столетия назад предпочли неистового протопопа Аввакума его противникам, — у старообрядцев, про которых еще речь впереди.

Современная научная экспедиция ищет старинные рукописи. Наука нашего времени все отчетливее различает контуры далекого «бунташного» XVII века.

Протопоп и патриарх

В маленьком селе Григорове под Нижним Новгородом, в краю, где совсем недавно Козьма Минин ополчение собирал на выручку Москве, подрастает мальчик с буйным именем Аввакум.

Григорово — село небольшое, с церковью Бориса и Глеба; священник Петр не очень-то изнуряет прихожан молитвами: сам не прочь пображничать да пошуметь. Его жена Марья — суровая, молчаливая, скорбно смотрит на мужа, когда тот еле доплетается до печи. Иногда пробует урезонить его:

— Что ж делаешь ты, срамословник, ты наставник блудящих, а ты с ними, покаялниками, заодно.

— Цыц, — только и выговорит поп заплетающимся языком да и завалится на печь.

Марья с трудом стащит с него рясу, старший сын Аввакум помогает ей. Потом оба долго стоят перед иконами на коленях.

— Господи, прости, спаси, вразуми грешника, — дрожит в ночи исступленный шепот матери. — Молись, сынок, твоя молитва скорее дойдет, молись, не то гореть отцу за грехи в геенне огненной.

Бог смотрит сурово и отрешенно.

Мальчик любит отца, тот никогда его пальцем не тронул, читать выучил, они вместе ходят в лес, слушают пение птиц.

— Не наказывай, господи, отца, — горячо просит Аввакум бога, — он добрый.

В пламени свечи что-то дрогнуло, Аввакуму кажется, будто икона светлеет, — и сердце мальчика затопляет жаркая радость. Он верит, что бог услышал его и непременно простит отца; он даже не замечает, что комната уже залита солнцем, а на печи возятся, хихикая, младшие братья и сестры.

— Моя кровинушка, — прижимает Марья голову старшего сына.

Но молитвы не помогли. Едва Аввакуму исполнилось двенадцать, отец умер. Пришлось сразу впрягаться в работу за взрослого — больше некому: он да мать да куча малолеток.

Через несколько лет вошла в их дом скромная ласковая Настасья Марковна — вот он уже сам и муж и отец.

Нелегка жизнь молодой пары. Целый день работают; после позднего обеда — постные щи, каша из крупно обмолоченного овса — читает Аввакум вслух «Жития святых».

Слушает мужа большеглазая Настасьюшка, слушает и гордится: вот ведь как ловко читает, а еще и наизусть может — толстое Евангелие от начала до конца скажет, ни разу в книгу не заглянув.

Ни капли хмельного не берет в рот молодой муж, ни одного слова резкого никогда не слышит от него Настасья.

Всего двадцать три года Аввакуму, а все его уважают. Строг, работящ, грамотен. И когда в соседнем селе Лопатище понадобился поп, выбрали Аввакума (тогда попов еще выбирали из небольшого числа тех, кто разумел грамоту). Поручились за него прихожане, что он-де «человек добрый, святое писание знает и не бражник». И хотя не ошиблись в своих заверениях, но в выборе своем скоро раскаялись: чересчур уж неистов к своим обязанностям оказался молодой поп.

Строгий и требовательный к себе, ведущий суровый, аскетический образ жизни, Аввакум того же требовал и от своих прихожан. Никому не давал проходу: всюду обличал за неправедную жизнь — в церкви, на улице, по домам ходил, — и все сильнее гремит его сердитый голос: они-де пьяницы треокаянные, грехами обремененные, надобно им крепко богу молиться.

Строгий поп

Веселится деревня. Сегодня праздник Ивана Купалы. На лугу девушки поют песни и собирают мелкие белые цветы иван-да-марьи. Потом ими парятся в бане, «чтобы тело молодилось, добрым молодцам любилось». После бани собираются на огородах, толкут ячмень для обетной каши. Кончится короткая июньская ночь, варят кашу и едят ее у речки, чтобы ни маковой росинки не осталось. У кого из девушек и парней ложки одновременно опустятся в горшок с кашей, те, значит, друг другу обет дали пожениться. Под вечер купание, у всех девушек на головах венки из любистка. Горят костры: парень с девушкой, взявшись за руки, прыгают через костер; если руки не разойдутся во время прыжка через огонь, быть осенью свадьбе.

Вдруг в деревне поднялся шум, крики, веселье: пришли скоморохи с учеными медведями. Около зверей пляшут двое мальчишек: один из них «коза», он держит на высокой палке длинный холщовый балахон, к которому приделаны козьи челюсти и рога. Второй мальчик бьет в лукошко (вместо барабана, который появится позднее). Кто-то подпоил медведей; один из них все норовит завалиться на землю, вожатый не пускает, мишка пробует достать его лапой, тот увертывается, вдруг второй зверь как заревет, тоскливо и протяжно, точно жалуясь, — все в хохот.

Только собрались скоморохи начать свое нехитрое представление, как налетел Аввакум, изломал маски, вырвал у ребят балахон, лукошко, отнял медведей и погнал их в поле. Мужики не сразу поняли, что веселью конец. А как поняли, разъярились, погнались за попом, набросились на него с кулаками, да здоров Аввакум, раскидал их в разные стороны, благо сам-то трезв, а противники от зелья едва на ногах держатся.

— Хватит шаловать, дурачища, — кричит Аввакум, — бесово это занятие — хари надевать да животину мучить!

Крепко обиделись мужики на своего попа.

Однако Аввакум борется не только с пьянством и «непотребным весельем», не терпит он никакого «бесчестия и неправды».

Однажды приходит к нему бедная вдова:

— Защити, отче, дочь-сиротину отнял у меня начальник. Не дай погубить, спаси!

Рыдает, распустив волосы:

— Ой да что же я, несчастная, буду делать без моей голубицы белой, тростиночки ясноглазой, да что же вы смотрите, люди добрые, лиходея мимо проходите!

Ну и буен стал Аввакум, бросился к дому начальника, встал перед воротами и своим зычным голосом, что на другом конце деревни слышен, начал:

— Ты что же это, лиходей, делаешь? Душу христианскую взалкал погубить, аки диавол? Мало тебе, пропойце, и без того грехов!

— Тьфу на тебя, — зарычал, выйдя к воротам, начальник и вытолкнул к Аввакуму девицу, — что ты ревешь здесь, как медведь, из берлоги середь зимы поднятый! Бери эту дурищу и вон поди!

Вернул Аввакум обрадованной матери дочь, однако для него на том дело не кончилось. Явился начальник со своими людьми к церкви и чуть не до смерти избил попа. Увидев, что лежит тот недвижим на земле, обидчики разбежались, а Аввакум через некоторое время пришел в себя, кое-как вытер кровь и поплелся, весь избитый, в церковь. Узнав, что он ожил, начальник снова вернулся и опять набросился на него с побоями, уже в самой церкви: сам бил и волочил попа в полном облачении по земле. Чудом жив остался.

Не умел Аввакум ладить ни с мужиками, ни с начальством. Мужики-то еще терпели: как-никак, поп, а вот от начальников Аввакуму достанется еще не раз! Случилось вскоре, что одного из них поп особенно крепко рассердил: тот заявился к нему домой, бил попа, даже пальцы у него грыз, как пес, пробовал и застрелить, да ружье, к счастью, дало осечку, тогда начальник отнял у Аввакума все имущество и из дома выгнал вместе с женой и двумя сыновьями, из которых один только что появился на свет.

Решил Аввакум двигаться в Москву — там много друзей при дворе нового царя Алексея, сына умершего Михаила. Один из верных царских друзей — бывший нижегородский священник Иван Неронов, рьяно боровшийся, подобно Аввакуму, с пьянством, взятками воевод и священников.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: