Возглас относился к пылесосу, который никак не хотел влезать на свое место в стенном шкафу. Марина нырнула в недра шкафа, скрывшись там почти целиком. С полминуты из шкафа доносилось неясное бормотание и шурум-бурум — чего-то она там двигала. Потом из шкафа вылетела босоножка. Правая. Затем на свет божий появилась сияющая Марина, торжественно воздевшая над собой левую босоножку под пару первой.

— Так я и знала, что это мамулечка их куда-то задвинула. Все лето искала — а она не признается. Прямо генерал Карбышев! — она подумала и добавила: — А может, просто склероз.

Марина поразительно чувствовала ритм событий. Или темп? Последняя фраза совершенно не укладывалась на всю эту скорость — так она меланхолически замерла посреди прихожей с этой левой босоножкой. Ненадолго, на минуту, не больше — на фразу хватило, и гармония смысла и формы была соблюдена.

Интересно, в какой театральной студии ее этому учили?

Пылесос наконец благополучно разместился в шкафу, Марина скрылась в ванной, стиральная машина смолкла, минут пять до меня доносилось неясное бултыхание, затем стихло и оно. Марина появилась на кухне, заглянула во все кастрюльки и сковородки, безжалостно сдвинула одну из них на подставку, плюхнула на освободившуюся конфорку чайник, набулькала себе в чашку холодной заварки, мне налила чего-то желтого и холодного — «сейчас кофе будет, а пока вот компот, вкусный, правда, правда, из алычи, только, может, кисловат, можно сахару добавить… не надо?.. я тоже мало кладу, люблю, когда кисло, лимоны вообще прямо так ем, мамуленька говорит, я в пять лет от всех спряталась и три кило втихую смолотила, пока они ящик смотрели… а я не помню, жалко, да?» — жестом фокусника раздобыла откуда-то из под шкафа черную керамическую пепельницу, в которой лежала сигаретная пачка — и с облегчением плюхнулась на диванчик, едва не придавив громадного серого котофея.

Говорят, в самом центре тайфуна всегда прекрасная погода — тишь и полный штиль. Наверное, да. В квартире бушевал смерч, самум, ураган, а котище безмятежно дрых, лишь в моменты появления хозяйки на кухне слегка приоткрывал левый глаз — может, пожрать дадут? Убедившись, что надежды пока беспочвенны, возвращался к прерванным сновидениям. Вот у кого терпению учиться!

Марина энергично прикурила и продолжила монолог, свободной рукой почесывая мохнатый кошачий бок:

— Мамулечку мою угораздило ногу сломать. Есть-то ей чего-то надо? Иначе никакой уважающий себя перелом зарастать не будет, правильно? Тем более, ей же не двадцать лет. А от больничной еды нормальный же человек сразу помрет. Или наоборот, от голода. И еще дед бабулю в санаторий отправил, суставы лечить. В местном собесе — или как это теперь называется? — путевка бесплатная нарисовалась. Чудеса, правда? А сам теперь на сухомятке сидит. Матушка в третьей лежит, за мостом, знаете? Дедуля в районе первой набережной живет. А я вот тут. Вертолетик бы мне какой-никакой завалящий, — она прыснула и дернула за ухо сонную животину. Животина, видать, привыкла к такому обращению, ибо не повела даже усом.

Было бы вполне естественно, если бы словесный поток звучал где-нибудь в регистре Буратино: вся логика на месте, только скорость кто-то перепутал. Но голос у Марины был на удивление низкий, звучный и красивый — только очень уж быстрый. Впрочем, нет, слова она произносила с обычной скоростью, только темы менялись уж больно… калейдоскопично. Но связно, ничего не скажешь.

— Хорошо хоть, каникулы сейчас. Иначе только разорваться. Так и мотаюсь между тремя районами. Можно бы и у деда пожить, да этого охламона не бросишь, его тоже кормить да вычесывать надо.

«Охламон» приоткрыл глаз, дернул ухом и недовольно мявкнул.

— И к деду его не возьмешь, дедуля от него чихает. Вам сколько сахару?

Кажется, даже чайник заразился хозяйкиной лихорадкой, потому как вскипел вдвое быстрее, чем положено. Я показала на пальцах, что, мол, одну ложку и вернулась к интересующей меня теме.

— Да вы что! — отмахнулась Марина. — Если бы Динка его убила, она бы так и сказала, ни за что молчать не стала бы.

— А она могла убить?

— Черт ее знает, чужая душа потемки. Вообще-то она жутко добрая. Но нервов он ей помотал от души, это точно. Уж если кого и надо было пристукнуть, так это его, — она попыталась сделать очередной глоток, с удивленным выражением «как? когда это я успела все допить?» заглянула в опустевшую чашку и уставилась на меня. — А может, он сам? Чтобы Динку подставить? А что, с него станется…

— Да нет, вряд ли сам, — усомнилась я. — Чтобы себе в спину нож воткнуть — это акробатом надо быть, человеком без костей.

— Нож?!! — воскликнула Марина. — Тогда точно не Динка. Она ж крови вообще не переносит. Представляете, переходим мы через дорогу, а там голубь, ну то есть, уже не голубь, а то, что от него осталось. Зрелище, конечно, так себе, но Диночка-то моя прямо падать начинает, еле удержала. Она, в общем, девушка хрупкая, но все ж покрупнее меня будет. Мамулечка шутит, что меня в конце квартала делали, сверх плана — поэтому материала не хватило. А что? — пристроилась острым подбородком на подставленный кулачок и нахмурилась. — Нет. Динка? Ножом? Бред!

— А если в запальчивости? Схватила что-то со стола, не сознавая, что это такое, и ударила?

— Динка? Сгоряча? — Марина помотала головой. — Да она десять раз себя на тарелочку сложит и на кусочки порежет, только бы никому больно не сделать.

— Она что, настолько себя не ценила?

— Что вы! Наоборот. Это все от гордости. Ой, ну я не могу объяснить, но точно от гордости. Обязательств сама на себя навешает — конечно, все, кому не лень, будут верхом садиться. Даже Вадик этот. Обормот, тьфу. Диночка, ах, Диночка, ох, только что не молится, а на самом деле та же пиявка. А Динка еще считала, что она перед ним виновата, представляете? Он же ногтя ее не стоил, слизняк. Получил то, о чем и мечтать-то не должен был — ну, не то чтобы совсем получил, но все к тому шло — и она же перед ним виновата.

— Почему виновата?

— Ну как же! Он ее так любит, так любит, а она вроде не отвечает тем же. Из Вадечки и правда, такое обожание лилось… только я думаю, что это тоже все вранье.

— В каком смысле?

— Да ой! Не все же на наркоту садятся, да? И пьют не все, да? И не надо про обстоятельства. Если уж человек на что-то подсел, значит, ему это надо — от чего-то зависеть. Вырос он такой. Винтика не хватает, вот он этот винтик везде и ищет. Ах, я без нее жить не могу! Или не без нее, а без того, сего, пятого, десятого. На филателистов посмотрите — вынь да положь ему розовую Гвиану, иначе помрет. Тот же наркотик. Не понос, так золотуха. И если уж он на чем-то уже сидел — так и будет всю жизнь на чем-то сидеть. На игле, на любви или этикетки собирать будет. Какая разница? Нет, я не говорю про тех, у кого талант какой — музыканты там, художники или актеры. С этими все ясно — отбери у него скрипку, он и впрямь помрет. Повезло с талантом уродиться. Но про них что говорить — их один на миллион. А марки все подряд собирают. Ну или не марки, не знаю.

— То есть, Вадик ее не любил?

— Да что вы! Там вовсю любовь была, не сомневайтесь, еще какая! — Марина усмехнулась. — В том-то и дело — какая. Ему ведь на саму Динку, в общем, наплевать было. Он только что соскочил, его ломало. Ну, не физически ломало, а внутри. Как это — ни от чего не зависеть? Они это не умеют. Да еще, по-моему, героем себя вообразил, раз уж спрыгнуть смог. А герою героиня нужна, как же без принцессы? Тут Дина и подвернулась. Большего и пожелать было нельзя. Она ведь правда потрясающая. Удивительная. Красивых много, но в ней еще что-то. И этого не объяснишь. Ты не думай, у меня с ориентацией все в порядке. Но и меня от Динки крыло, хоть святых выноси. Есть в ней что-то… не знаю. Настоящее, да. Полчаса пообщаешься — и сам себе начинаешь казаться таким благородным, таким прекрасным… Ужас! Я вот жаловалась, что рук-ног не хватает на все, да? Это мне Динки не хватает, точно! Чайку попить — и вперед, на баррикады, давайте еще полдюжины параличных старушек, сущие пустяки, у меня-то ноги на месте. И ухаживала бы за ними не как сейчас, вроде сумасшедшей ракеты, а спокойно, изящно, красиво. У Динки, по-моему, никогда не возникало вопроса «а почему именно я должна». Гордость все это… но дай Бог всем такой гордости. Хотя Вадик, по-моему, этого так и не понял — влюбился просто в первую попавшуюся красотку. Да плюс обаяние, да плюс манеры. С ней хоть на дипломатический прием можно пойти, хоть на дискотеку самую дурацкую. В общем, как швейцарские часы — неброско, но престижно. Штучка. Потому и Челышов ее не отпускал. Хотя на самом деле она ему уже надоела, ему все надоедали, все время чего-нибудь новенького надо было. А тут, наверное, чувствовал, что таких у него никогда не было и никогда не будет, вот и держал при себе. На поводке. Раз в месяц дернет — моя, не забывай. Убила бы!