Еще издали Гленн увидел на ветках ближайшего к ручью дерева развешанные свитер и брюки. Самостоятельный ребенок, подумал он, потом вспомнил, как беспрекословно подчинялись ей два итальянца, Лука и Вито, по возрасту годившиеся ей в отцы. Необычный ребенок, мысленно добавил он. Фактически их доставку от побережья в горы организовала она — вдруг дошло до Гленна. Что же это за ребенок? Он наклонился за полотенцем, валявшимся на траве, и краем глаза успел увидеть Филиппу, лежавшую на животе посередине ручья. При виде черных трусиков он понял, что ребенок стыдливый.

— Филиппа! — позвал он. — Вода холодная, выходи! Я не смотрю на тебя и держу твое полотенце. — Гленн выставил вперед руки с развернутым полотенцем и закрыл глаза. — Не забудь, что камни у берега скользкие… — Он хотел добавить: «будь осторожна», но в этот момент холодные мокрые руки обхватили его голову и потянули вниз.

Не успев открыть глаза, он почувствовал на своих губах жаркий поцелуй. Она прижалась к нему всем телом, и он обнял ее, ловко соединив концы полотенца сзади. Она еще ребенок, напомнил он себе, но, ощутив, как набухли ее соски, забыл о своей трусливой попытке защититься от разгоравшегося в нем желания.

Голова Филиппы закружилась под градом поцелуев, который обрушил на нее Гленн с такой страстью, которую она в нем не подозревала. Выпустив из рук полотенце, он гладил ее обнаженную спину и шею, зарывался пальцами в ее густые кудри и снова целовал ее притягательные губы, имевшие неповторимый вкус земляники.

— Филиппа, ты простудишься, — спохватившись, охрипшим голосом произнес Гленн и нагнулся за рубашкой, которую он принес для нее. — Сейчас я тебя одену, — лихорадочно бормотал он.

Потеряв опору, полотенце свалилось к ногам Филиппы, обнажив ее грудь. Гленн замер, глядя на нее, освещенную первыми лучами солнца. Запрокинутое к нему счастливое лицо с закрытыми глазами, длинная шея, совершенная по форме грудь. Жемчуга и бриллианты ожерелья, надетого на ней, оттеняли мраморную белизну ее кожи. Богиня! — вспыхнуло в его голове. Он зачарованно смотрел на нее и вдруг заметил, что она дрожит всем телом. Обругав себя последними словами, Гленн быстро закутал Филиппу в свою теплую рубашку и прижал к себе.

— Скажи что-нибудь, Филиппа. Тебе холодно? Хочешь, я отнесу тебя в трейлер? Кофе сварю, хочешь?

— Кофе ты для нас оставил очень мало, но я все равно тебя люблю, — сказала, уткнувшись лицом в его шею, Филиппа. Она продолжала дрожать.

Гленн решительно отстранил ее, помог засунуть руки в рукава рубашки, сам застегнул на ней все пуговицы, сверху надел на нее свою куртку, а потом приказал:

— Снимай мокрые трусы и обмотайся полотенцем. — Оставив ее, он бросился снимать мокрую одежду с веток, потом обернулся. — Ты готова? Собираешься идти босиком? Постой, я сам надену тебе ботинки. Где носки? А, они в ботинках. — Гленну доставило удовольствие подержать в ладони по очереди окоченевшие маленькие ступни ее стройных ног. — Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он, закончив шнуровать второй ботинок. — А теперь быстро двигаемся в сторону лагеря.

Обхватив Филиппу за талию, он почти понес ее одной рукой, потому что на второй висела ее мокрая одежда. Он прижимал к своему разгоряченному телу худенькое тело девушки, чье небрежно высказанное признание в любви усилило и без того сумбурное состояние его чувств и мыслей. Склонность к пуританству всегда мешала ему в отношениях с женским полом, он никогда еще не произносил слов любви, считая, что они накладывают на мужчину определенные обязательства. А он не считал себя готовым к таким обязательствам.

В трейлере Филиппа заметила, что поведение Гленна изменилось. Он вдруг стал рассеянным, отвечал невпопад, сразу занялся приготовлением кофе, избегал встречаться с ней глазами. Складывалось впечатление, что он потерял к ней всякий интерес. Вспышка радости сменилась у Филиппы отчаянием. Слезы слепили ей глаза, и приходилось отворачиваться, чтобы Гленн их не заметил. Увидев, что из-под рубашки видны ее голые колени, она покраснела от стыда и залезла в свой спальный мешок. Гленн передал ей кружку с горячим кофе, после которого она немного согрелась, свернулась клубочком и закрыла глаза.

Филиппа попыталась разобраться, из-за чего так резко могло измениться поведение Гленна. Перебрав в памяти все, что происходило у ручья, она вспомнила свою фразу, которой собственно признавалась ему в любви. Неужели ее признание могло так напугать Гленна? Да, возможно, она нарушила неписаное правило, что в любви первым признается мужчина. Но что страшного мог увидеть он в ее любви, которая его ни к чему не обязывает? Она все для себя решила и сознательно пошла на это, понимая, что через день-два Гленн уплывет и она больше никогда его не увидит.

Услышав звук молнии, которую вначале расстегнули, а потом застегнули, она догадалась, что Гленн улегся в свой спальник. Наступила полная тишина, и в этой тишине безвозвратно уходили драгоценные часы их одиночества вдвоем, которое кончится на закате солнца. Неужели они так и расстанутся? Филиппа из последних сил сдерживала подступавшие к горлу рыдания. Сквозь сжатые зубы вырывались странные звуки, похожие на скулеж брошенного щенка. Эти звуки достигли слуха Гленна.

— Филиппа, что с тобой?

Она молчала, задыхаясь от сдерживаемых рыданий.

— Тебе плохо? — громче спросил Гленн.

— Да! — вырвалось у Филиппы вместе с громкими рыданиями.

Гленн мгновенно выскочил из своего спального мешка и бросился к ней. Сердце его сжималось от отчаяния Филиппы, и такой она еще больше напоминала ему ребенка.

— У тебя что-нибудь болит?

В ответ он услышал быстрый поток итальянских и английских слов, из которых он понял только одно: «Я тебя люблю, а ты меня не любишь». Столько неподдельного горя и отчаяния было в ее голосе, что, не успев ни о чем подумать, Гленн воскликнул:

— Я люблю тебя, Филиппа! Слышишь? Перестань, пожалуйста, плакать!

Но Филиппа продолжала рыдать, горестно мотая головой из стороны в сторону.

— Ну что я могу поделать, если это случилось с нами именно здесь и так внезапно? — в отчаянии произнес Гленн.

— Иди ко мне, люби меня, — взмолилась Филиппа, мужественно пытаясь обуздать рыдания.

— Ты правда этого хочешь? — растерянно спросил Гленн, дрожа всем телом.

Плотина, которую он выстроил, чтобы сдержать переполнявшее его желание, безнадежно рухнула.

— Да! Да! — сказала Филиппа, продолжая всхлипывать.

— Ты — мое сокровище. — Гленн нежно поцеловал ее в губы, которые раскрылись ему навстречу как розовые лепестки…

Предвестница восхода солнца, заря, окрасив небо в пастельные тона, прогнала из спальни последние остатки темноты. Джоанна спала. Донесшийся сквозь сон мелодичный звонок будильника показался ей журчанием ручья.

Зачем ему нужна эта чужая женщина? Гленн действительно не понимал, что с ним происходит. Увидев Филиппу, он испытал шок. Не то чтобы он совсем не вспоминал о ней все эти годы, но старался придерживаться простого житейского правила: если в сердце осталась незажившая рана, не следует предаваться воспоминаниям о той, с кем был когда-то счастлив. А Филиппа осталась в его сердце незаживающей раной. Он понял это, когда увидел ее идущей к лифту в холле Апелляционного суда. Походку Филиппы он узнал бы и через тысячу лет. До него не сразу дошло, что она изменила имя, когда Серджио, знакомя их, назвал Филиппу Фальконе Джоанной Вителли. Значит, она вышла замуж за того художника, а он еще не хотел ему тогда поверить.

Его больше поразило другое: Филиппа не узнавала или делала вид, что не узнает его! Весь путь до ресторана и потом, сидя за столом, он чувствовал, как в нем нарастает глухое раздражение против этой женщины, такой уверенной в себе и по-прежнему красивой. По-прежнему? Нет, она стала еще прекрасней с годами! Гленн ощутил ее притягательную силу, как только встретился с ней взглядом. До боли знакомые, широко распахнутые светло-серые глаза в обрамлении длинных черных ресниц смотрели на него, словно сквозь призму прожитых лет, тем же испытующим, строгим взглядом, каким она смотрела на него во время их первой встречи. Ни волнения, ни радости узнавания.