И вот уже зазвенели ключи, защёлкал замок, распахнулась входная дверь, в нос ударил сложный запах жилой квартиры… здесь же не живёт никто? Скрипка попытался понять, в чём дело, но, видимо, кровь циркулировала в его теле неравномерно, и мозгу не хватало кислорода для слаженной работы.

Двухкомнатная квартира стандартной для девятиэтажек планировки, длинный коридор между кладовкой и кухней… и что-то леденящее, отрезвляющее…

Лиза тянула влево, в спальню, и крылышки у неё за спиной в который уже раз пропали.

— А что там? — Сергей кивнул на закрытую дверь прямо напротив входной.

Оттуда ловкими щупальцами тянули сквозняки опасности.

— Там? А, муть какая-то, хозяйские вещи, они закрыли на свой ключ… идём же! Идём!

— Мы… — Скрипка заговорил, но голос предательски сел, пришлось откашляться. — Мне кажется, мы слишком торопимся, Лиз…

— Да-а-а? Что ты говоришь? — мурлыкала девушка, ловкими пальцами расправляясь с его ремнем.

Безуспешно.

Видимо, она раньше не встречалась с хитроумными механическими пряжками, которые так обожал белый маг.

— Мы торопимся, — уже твёрже повторил он.

У него никак не получалось разобраться, что за опасность таит в себе эта квартира. Мало ли, а вдруг вернулись хозяева и намерены требовать оплату за полгода вперёд. Или пробрались воры и сейчас оглушат незадачливых любовников… а то ещё и попользуются случайной девочкой… зато в мозгу что-то щёлкнуло, и он понял, что будет делать дальше.

— Не спеши, моя радость, не надо. Мне достаточно краткого взгляда на тебя, и дыханья, и больше, о, поверь, ничего мне не надо…

Лиза оторопело замерла и уставилась на Сергея, как на двухголового.

— Эт… это ты чего сейчас?!.

Он улыбнулся, подхватил её на руки, осыпая поцелуями, и вынес прочь из квартиры:

— Я читал тебе стихи.

— Ты чего, пишешь стихи?!

— Не я, а один мой знакомый в Москве.

Сергей уверенно прошагал по лестнице вниз, вышел из подъезда… Лиза не шевелилась, только всё крепче сжимала руками его шею.

— Он пишет немудрёные, порой даже детские стихи, но ведь пишет-то не для того, чтоб его хвалили критики, а чтобы спеть под гитару своей любимой девушке. Ну и чтоб друзья тоже спели, если захотят.

Лиза покраснела. Прошептала:

— И ты… ты захотел мне спеть?!

— Нет, — рассмеялся Серёжа. — У меня голос не подходящий, не для таких песен. Зато я хорошо их читаю стихами.

Внутри медленно разжималась пружина дурных предчувствий. Что всё-таки было с той квартирой? Да какая разница. Главное, что это осталось позади. А впереди…

Впереди постепенно угасал вечер. Тихий провинциальный город заманивал в паутину улиц, широких и узких, коротких и длинных, Центральный парк провёл тайными тропами на берег крохотного прудика, заросшего рогозом и кувшинками. Лиза и Сергей больше не целовались — держались за руки, как школьники, сбежавшие с уроков.

Что-то выстраивалось внутри мага. Какое-то неясное, пока ещё неосознанное, но он знал, у него уже бывало так. Он знал, что это пришло понимание. И он осознает всё, что нужно, тогда, когда будет нужно.

Может быть, в конце концов, у него получилось всё-таки поймать настрой…

— Хватит спать, вставай пришёл! — барабанила Елена в дверь комнаты Скрипки. — Подъём! Подъём! Подъём!!!

Кроме них с Серёжей на этом этаже гостиницы, наверное, больше никто и не остановился. По крайней мере, никто не выглядывал в коридор, не призывал к тишине, и даже горничные не совали своих длинных носов в процесс побудки… а были ли здесь вообще эти самые горничные?

За дверью послышалось, наконец, глухое ворчание.

— Ну не ори ты, не ори так страшно…

— Ты что, снова пил?

— Нет!

Дверь распахнулась, и Скрипка, трезвый, но бледный, с обведёнными чернотой глазами, потрескавшимися губами и жалобным выражением лица предстал перед Еленой как немое воплощение укора.

— Что с тобой? — тихонько спросила Лена.

— Не знаю, — также тихо ответил Серёжа. — Кажется, я заболел.

— Температура? Кашель? Насморк?

— Нет, нет, нет… тошнота и… кхм… диарея. Похоже, у меня эта… акклиматизация.

Лена тяжко вздохнула:

— У тебя таблетки-то есть?

— Есть, есть, конечно. Имодиум, но-шпа, дротаверин… я уже выпил всё, что нужно…

Марченко покачала головой:

— Вот не надо было вчера никакой дряни пить, сегодня не валялся бы трупиком.

— Кто ж знал.

— Кто ж знал. Ладно… Отлёживайся давай. Придётся наши планы немного поменять. Буду решать вопросы ме-е-е-едленно, чтоб ты успел подлечиться.

Скрипка виновато развёл руками, словно показывая, что от него, собственно, ничего не зависит.

Лена постояла немножко, слушая тишину, и, делать нечего, отправилась «на свидание» с Карским в гордом одиночестве.

Похоже, Станислав Петрович ждал её и даже репетировал, как поведёт себя при появлении московской девицы.

Сегодня он решил всяко проявлять уважительность, предупредительность и корректность, но не надо было быть экстрасенсом, чтобы почувствовать всю глубину фальши, которой пропитался сам воздух кабинета. Вот ещё одна такая сладенькая улыбка, и можно с уверенностью сказать, что майор Карский лебезит перед дорогой гостьей, уважаемой коллегой, умницей, красавицей… осталось только вспомнить спортсменку и комсомолку.

Марченко гипнотизировала блокнот и ручку, с которыми пришла в кабинет Карского. За прошедшие полчаса она едва ли сказала что-то кроме «да», «нет», «не знаю», «не думаю».

А, нет, говорила. Спрашивала, вот как сейчас:

— Что ещё?

И после этого нехитрого вопроса майор утекал в такие дебри словоблудия, что Лена переставала следить за тем, что он говорит, и продолжала обдумывать стратегию и тактику.

Ей казалось очень важным провести следственный эксперимент на месте убийства. И чтобы присутствовали все те, кто был там два года назад.

— …и я так приятно удивлён тем, что вы в столь юном возрасте оказались способны на столь профессиональный подход к делу. Надеюсь, что вчера вы смогли составить полную картину о том, что случилось у нас тут, хе-хе, всё-таки подростки…

— Романову было двадцать, — хладнокровно поправила Елена, и майор даже на миг умолк, так его удивил внезапный отклик собеседницы. — Двадцать — это уже, извините, не подросток.

— Ну хорошо-хорошо, не подросток, молодой, очень уж молодой человек, согласитесь, где пятнадцать, там и двадцать, хе-хе, да и двадцать восемь недалеко ушли, верно?

В лице Лены не дрогнул ни один мускул.

Примерно такого пассажа она и ожидала от Станислава Петровича.

Как-то неизящно, грубо, прямолинейно намекал он на то, что у Елены Валерьевны нос не дорос ещё, чтобы совать туда, куда не следует.

— Разницы-то… Незрелость, максимализм, вот узнал, что она ему изменяла, например, и из ревности застрелил, а…

Карский сглотнул, и Лена не упустила момент, подхватила ровным, бесцветным голосом:

— …потом понял, что совершил непоправимое и застрелился сам от безысходности.

Майор умолк надолго. А ведь Марченко всего лишь повторила то, что говорили он сам и его подчинённые. Вчера. Весь день. Все как один. Как по писаному.

Чем дольше глава РОВД молчал, тем заметнее становилось, что он нервничает. Карский перекладывал с места на место пустую папку для бумаг. Переставлял карандашницу-ёжика. Перетыкал в ней ручки и линейки.

Лена держала паузу и начинала даже гордиться собой: если б она пошла в театральное, у неё были бы все шансы стать великой актрисой! Ну ничего, никто не мешает представить, что на самом деле Елена сейчас сидит в декорациях на сцене, а зал полон восторженных зрителей. Вот, сейчас они, затаив дыхание, наблюдают за нагнетанием обстановки.

Каждой секундой молчания майор сам себя всё больше накручивал. Наконец, накрутил, вскочил, с грохотом отодвигая стул, и, забыв, что только что нежно пел дифирамбы Лене, громко и резко постановил: