Здраво рассудив, что уж теперь-то столь привычное мне шумное общение ни о чём будет доступно и во Фролищах, я извинилась перед старыми и новыми знакомыми и, не дожидаясь больше, удастся ли Эдику пробить оборону родственников, сама прошла к нему.

       Он радостно вцепился в меня, как голодный клещ в подходящую собаку.

       -- Пойдём, пойдём, -- продолжая суетиться, мой Клюев старался находиться между мною и своими родственниками.

       Едва мы вышли в коридор, он привалился к каменной стене и горестно воззвал:

       -- Наденька!

       -- Эдик! -- привычно отозвалась я.

       -- Наденька! Скажи мне... только одно! Ты... счастлива?

       -- Ну и вопросики у тебя с утра пораньше! Лучше объясни мне, что с тобой происходит?

       -- Н-ничего...

       -- Вижу я, какое "ничего". Давай, давай, -- я трясла его за плечи, и он оттаивал, улыбка из заискивающе-пугливой превращалась в уверенную и спокойную.

       -- Ты просто ещё многого не знаешь, Наденька.

       -- Так расскажи!

       -- Ладно. Пойдём. Я тебе кое что покажу.

       Теперь мне ещё больше нравилось шагать по ковровой дорожке: рядом со мной шёл привычный мне Эдик, тот, в которого я влюбилась, а не перепуганный смущённый мальчишка.

       -- А куда мы идём?

       -- В папин кабинет, -- ответил Эдик.

       Теперь страшновато стало мне.

       Мне нравился этот дом, чем дальше, тем больше. А в кабинете Арсения Михайловича я бы устроила свой собственный.

       Тёмное дерево стен, небольшой уютный камин безо всяких рогов, застеклённые стеллажи с книгами, массивный стол, наикрутейший даже на вид компьютер (а уж какая у него начинка!.. пусть я пока и не знаю, но не может быть, чтоб такая машина оказалась слабее пентагоновских!), удобное кресло перед ним и внушительных размеров кожаный диван под картиной... похоже, не репродукцией, а оригиналом -- и, похоже, как бы не самого Шишкина! Один из сосновых боров!

       Эдик, обретя утерянную, было, решительность, усадил меня на диван, а сам принялся расхаживать по расстеленной на полу медвежьей шкуре. От хвоста к носу. От носа к хвосту. И ещё раз. И ещё.

       Он что-то собирался рассказать, иначе не устраивал бы этого марафона, и я терпеливо ждала.

       Наконец, его мысль облеклась в достаточное количество слов, и он остановился прямо передо мной, спиной к окну. Подумал, качнувшись с пятки на носок, и сел рядом на диван.

       Снова встал.

       -- Надя...

       Я не стала отзываться. В конце-концов, позывной -- "Наденька"!

       -- Надя, мне семнадцать лет.

       Я медленно выдохнула.

       Многообещающее начало.

       -- Только не смейся! Мне действительно семнадцать.

       Будто бы я когда-то ставила это под сомнение.

       -- А вот Саше двадцать восемь.

       Я не сказала "че-го?!" только потому, что в горле застрял воздух.

       Да ему ж на вид не больше двадцати!

       -- Элеоноре сорок два.

       Новое "че-го?!" так и не родилось на свет, потому что я зажала рот руками, успев только придушённо пискнуть.

       -- Жанне... Жанне пятьдесят семь... Ну, остальные ещё старше.

       Пауза затягивалась. Эдик ждал моей реакции, а я не знала, что ему сказать.

       -- Вы... вы -- вампиры? -- просипела я наконец то единственное, что могло объяснить эту ситуацию, и он быстро сел рядом со мной, беря меня за руки:

       -- Да. Я говорил тебе. Мы вампиры. И... и ты тоже.

       Я кивнула.

       Что ж. Может, и правда, вампиры. Вампиры-мутанты, почему нет. И вообще, может, я всё-таки сплю.

       Да.

       -- Мы... другие. Но вот они -- они все! -- они такие же, как ты. А я... я совсем другой!

       Он снова вскочил.

       -- Ну ты посмотри на меня!

       Просьба была лишней, я и так смотрела только на него.

       -- Посмотри! Я самый младший! Я... я тупой! Конечно, им по сто лет, а я -- тупой! Я неуклюжий! И меня все зовут...

       Он громко выдохнул и шёпотом сказал что-то. Я переспросила -- жестами.

       -- Долбоклюев! -- сурово припечатал Эдик. -- Мои родственники считают, что я тряпка, трус, ни на что не годное существо, которое недостойно было родиться в этой семье. И... и они говорят... что ты... что ты не сможешь долго быть со мной...

       Я быстро замотала головой:

       -- Нет-нет! Не слушай! Врут! Не знают!

       -- ...не сможешь быть со мной, потому что я... Долбоклюев. Позор семьи.

       -- Эдик...

       Всё встало на свои места.

       Вот почему он так боялся официально знакомить меня с родителями и прочими родственниками.

       Боялся, что они расскажут мне подробненько, что из себя на самом деле представляет мой любимый... и я его разлюблю.

       -- Глупый... -- шёпотом сказала я, и Эдик, ещё не верящий в то, что гроза миновала, осторожно присел на диван справа от меня. Я обняла его:

       -- Глупый, Эдик... я буду с тобой столько, сколько ты захочешь... я люблю тебя... а они всё врут. Ты смелый и сильный, ты умный и добрый... а если они этого не видят, то сами они Долбоклюевы!

       Конечно, осадок на душе остался, потому что мне всё-таки довелось увидеть совершенно незнакомого ранее Эдика.

       Эдиньку, трясущегося перед собственной роднёй.

       Но ничего! Это лечится! Врачи обычно прописывают в таких случаях ограниченное общение с источником неприятностей, а уж это-то я ему обеспечу...

       -- Наденька, -- грустно вздохнул мой Клюев (это ж надо же было придумать такую кличку?), -- вот теперь... ты знаешь... почти всё. И я всё ещё тебе нравлюсь?

       -- Эдик! -- грозно рыкнула я, дёргая его за ближайшее ухо. -- Запомни! Ты мне -- не нравишься! Я -- тебя -- люблю! Запомни.

       Он вздохнул с таким облегчением, что мне захотелось петь от радости.

       Но петь я бы всё равно не смогла: его губы взяли мои в мягкий сладкий плен, и волны блаженства закачали нас на реке любви.

       Дверь отворилась бесшумно и стремительно, всколыхнув воздух.

       -- Надя, Эдик, -- степенными наклонами головы приветствовал нас старший Клюев.

       -- Папа...

       -- Арсений Михайлович.

       Мы как раз успели сесть чинно и благородно, когда я заслышала шаги в коридоре. Если бы мои волосы не были стянуты в хвостики, непременно встали бы дыбом на всю длину, когда я попыталась представить, сколько Клюеву лет.

       И, наконец, в моём мозгу оформилось понимание, которое я никак не могла за хвост поймать.

       От Клюевых не пахло вампирами.

       Но, если верить Эдику, они ими всё-таки были. И, если верить нюху, всё-таки их запах несколько отличался от привычного мне человеческого, и это были не духи.

       Арсений Михайлович прошёл за стол, сел в кресло, опёрся на стол локтями, переплетая пальцы на уровне подбородка:

       -- Это хорошо, что вы пришли сюда, дети мои. Я очень хотел с вами поговорить, и, думаю, чем раньше состоится этот разговор, тем для всех нас будет лучше.

       -- Папа... -- Эдик попытался встать, но я поймала его за руку, да и Арсений Михайлович повелительным жестом приказал сыну оставаться на месте.

       -- Дети мои! -- внушительно сказал... нет, провозгласил старший Клюев. К этому пафосному тону изумительно подошли бы призывно вскинутые к потолку руки, но они так и остались на столе.