Выйдя из гостеприимной кафешки, мы долго смеялись.

— Нет, ну ты представляешь! — хохотала я. — Они меня задушат своей заботой, что за замечательные люди! Мне очень нравится этот городок, если я вчера еще в чем-то сомневалась, то сегодня последние сомнения исчезли: я здесь остаюсь!

Он на долю секунды замер, будто собираясь что-то сказать, но промолчал. Я скосила на него глаза, но на его лице, как всегда, играла улыбка, и я тоже улыбнулась.

День спустя, гуляя по набережной, я наткнулась на миссис Коллинз. Как выяснилось, она уже прознала о своей новой соседке (ну немудрено, городок-то маленький, все знали, что я купила особняк на берегу) и очень хотела со мной познакомиться. Когда я предложила ей работу, она тут же согласилась, и теперь моя голова была свободна от продуктов, готовки и прочих бытовых мелочей.

Я исходила весь городок вдоль и поперек, расспрашивая сначала миссис Коллинз, потом ее младшего сына, который несколько дней был мне самым настоящим гидом. Со временем я стала брать с собой фотоаппарат и снимала, снимала, снимала. Правда, на большинстве моих работ красовался закованный в толстый, крепкий зимний лед залив — я очень любила снимать природу, и поэтому однажды пошла в редакцию городской газеты и предложила свои услуги. Посмотрев пару моих фотографий, главный редактор озвучил весьма внушительную цифру, но я только рассмеялась. Деньги мне были ни к чему: на моих счетах лежало достаточно средств, чтобы я могла жить до конца своих дней, ни в чем себе не отказывая, путешествуя по миру и покупая дома, машины. Но мне просто хотелось чем-то себя занять, и чтобы моя работа тоже оказалась кому-то нужной. Мы с главным редактором ударили по рукам, и я пообещала ему серию репортажей об окружающей городок природе. Через неделю в моем гараже поселился огромный джип, и я собиралась после Нового года устроить небольшую вылазку в окрестности, а может, прокатиться километров за триста к горам, пики которых вздымались в туманной дали к западу от берега океана.

Когда я не гуляла и не фотографировала, я читала, сидя на ковре у камина или забравшись в огромное уютное кресло-качалку. Мне нравилось читать вслух, не знаю почему, и мне совсем не были нужны слушатели. Однако бывало, я приходила на кухню к хлопотавшей у плиты миссис Коллинз и читала ей. Иногда меня слушал он. Но чаще всего я тихонько включала классическую музыку и читала вслух самой себе.

Так проходили мои дни. Иногда ко мне присоединялся мой солнечный друг, и мы вместе бродили по городу и смеялись. С ним было легко и весело. Его улыбка никогда не мешала анабиозу, в который я впала, не нарушала пустоту в моей голове, ничем мне не угрожала. Я жила, гуляла, улыбалась. Всегда улыбалась и надеялась, что так буду жить долго, очень долго, пока не устану или пока мне не надоест…

Я не заметила, как задремала. Очнувшись, поняла, что мой солнечный приятель куда-то исчез. Не знаю, совсем ли он ушел, или бродил по дому, мне было все равно. Я зевнула и потянулась. Пора ложиться, завтра Рождество, в городе будут фейерверки, и я не собиралась пропустить ни минуты праздника только потому, что устану и захочу спать.

Я разделась и заползла под одеяло. Глаза мои слипались, еще чуть-чуть, и я усну крепко-крепко, и меня не потревожит никакой сон. Я делала все, чтобы каждую ночь вот так валиться в постель и отключаться.

— Сплошной океан, белые просторы, пустынные улицы, шпили церкви, устремленные в небо, — вот все, что ты снимаешь. Никогда людей, почему? У тебя есть фотография городской елки, но снята она ночью. Вот каток, который так тебе нравится, но снова ночью, пустой. Всегда пустота и тишина. На днях ты говорила мне, что звуки детского смеха согревают тебя, но нет ни единой фотографии с детьми. Почему? — Он швырнул пачку фотографий мне на одеяло. — Я знаю ответ на этот вопрос, и ты сама его знаешь.

— Не будь занудой, — фыркнула я беззлобно и рассмеялась. — Ты такой грозный, так на меня набросился. Что с тобой случилось?

Я высунула нос из-под одеяла и взглянула на него. Казалось, его пристальный взгляд сейчас прожжет меня насквозь. Я хмыкнула — на моего солнечного друга вдруг нашла тучка, и он нахмурился словно небо в преддверии ненастья.

Он молнией бросился на меня, одеяло отлетело в сторону, взгляд его замер на моей длинной байковой ночной рубашке, и он завис надо мной как грозное карающее божество, удивленное божество.

— Что это на тебе?

— Тепленькая ночнушка, никогда не видел такую? — Меня снова разбирал смех, но спустя мгновение мне стало не до шуток.

Одним движением он разорвал на мне рубашку, навалился на меня, его тяжелое сильное бедро грубо раздвинуло мои ноги, руки схватили мои, закинули за голову. Он крепко держал меня, не давая шелохнуться, и тяжело дышал. Глаза его были крепко зажмурены, тело натянуто, словно готовая лопнуть струна.

Я спокойно лежала и ждала, что он сделает дальше, на губах моих играла улыбка.

— Ну же, — прохрипел он, — давай, сопротивляйся, отталкивай меня!

Он отпустил мои руки, и я тут же откинула с его лба лезшие в глаза кудри. Он свирепо зарычал, потом склонился ко мне и ухватил острыми зубами сосок, сжал. Вторая рука — с длинными когтями — царапнула мой второй сосок.

— Я могу изнасиловать тебя, взять тебя, ты это знаешь! — Он открыл глаза и тяжело уставился на меня. — Прекрати улыбаться! Господи, я ненавижу твою улыбку!

Его длинный золотистый коготь провел у меня между грудями, показалась кровь. Я смотрела в его полыхающие янтарем глаза и… улыбалась.

— Я могу вырвать твое сердце.

— Если ты там его найдешь, — усмехнулась я.

Он вздрогнул, зрачки его превратились в маленькие точки, радужка плавилась, словно канифоль, затем он облизнулся, раздвоенный язык мелькнул и снова спрятался у него во рту, взгляд его оторвался от моих глаз и переместился на кровь на моей груди. Он сполз вдоль моего тела вниз, затем медленно слизнул кровь.

— Этот твой кроткий взгляд меня убивает! — Голос его больше не был голосом обычного человека, низкий, раскатистый, он отдавался где-то в самой глубине моего тела, пробегал между ребер. — Ты со всем соглашаешься. Ты ни разу со мной не спорила. Мы ходили, гуляли, если я предлагал тебе сменить маршрут, ты безропотно соглашалась, если я брал тебя за руку, ты не отнимала своей руки, ты позволяла мне все, в чем отказывала веками, ты разрешила мне бывать в своем доме, ты ни разу меня не прогнала. А когда-то давно, максимум, что я мог получить — это твой взгляд издалека или поданная на светской вечеринке рука для поцелуя.

Он сел на кровати, дернул меня на себя, и я оказалась лежащей на животе поперек его колен. Тяжелая рука легла мне на ягодицы, потом оторвалась, шлепнула, а я даже не дернулась.

— Я хочу выдрать тебя, чтобы вызвать хоть какую-то эмоцию, кроме этой чертовой улыбки и этого на все согласного взгляда, черт побери!

Его рука раздвинула мои ноги, скользнула между ними, длинные пальцы резко проникли в меня, начали двигаться вперед-назад. Я лежала, полностью расслабившись, чувствуя, как волна тепла поднимается откуда-то снизу, постепенно охватывая всю меня. Через мгновение я дернулась, меня накрыла волна наслаждения, а он не переставал двигать во мне пальцами, пока тело мое не перестало содрогаться. После он отшвырнул меня обратно на кровать. Я лежала на спине, улыбалась и смотрела на него. Я знала, что он видит в моих глазах нежность, видит перед собой лицо полностью удовлетворенной женщины.

Он запрокинул голову и чертыхнулся.

— Я только что тебя изнасиловал, а ты… ты…

— Что я?

— Нельзя так, как ты. Нужен выход! Плачь, кричи, бей посуду, круши дом, бейся головой об стену — все, что угодно, только прекрати улыбаться! Когда-то я обожал твою улыбку, нет, не улыбку, задиристую усмешку, что таилась в твоих глазах. Я любил и ненавидел тебя, ты меня подзывала и отталкивала, это была наша игра. Я… — он снова уставился на меня, — я не могу больше видеть тебя такой.