Совершенно неожиданно Алверик вышел из лесного сумрака к изумрудному сиянию эльфийских лужаек.
И в нашем мире встречается нечто подобное этим лужайкам. Представьте себе газоны в момент, когда они только-только сбрасывают с себя покров ночного мрака, когда они сверкают, каждой капелькой росы отражая свет близящегося дня, а на небосводе гаснут последние звезды. Газоны в обрамлении возникающих из темноты цветов, к которым после ухода ночи только начинают возвращаться нежные краски. Вообразите лужайки, которых не касалась ничья нога. Во всем этом можно порой уловить намек на красоту эльфийских лугов, однако эти краткие мгновения пролетают столь быстро, что мы никогда не можем быть уверены, что действительно видели их.
Лужайки перед дворцом светились, укрытые росой и сверкающими сумерками, гораздо прекраснее, чем может нарисовать наше воображение, и много прекраснее, чем смеют надеяться наши сердца.
Алверик долго стоял, любуясь этой красотой, сияющей в сумерках своим росистым покровом, обрамленной розовато-лиловыми и рубиновыми огнями разросшихся эльфийских цветов. За лужайками темнел магический лес, из синеватого сумрака выступали мерцающие фронтоны с окнами более голубыми, чем наше небо светлой летней ночью. Весь испускающий мягкое сияние дворец, о котором способна рассказать только песня, казался выстроенным из звездного света.
Алверик стоял на опушке с мечом в руке и, затаив дыхание, глядел через лужайки на это главное чудо волшебной страны, когда из ворот дворца вышла дочь короля эльфов. Не замечая пришельца, ослепительная дева медленно пошла по лужайкам, стряхивая легкими ногами росу, тревожа плотный воздух и чуть приминая изумрудную траву, которая тут же распрямлялась, как распрямляются и кивают головками наши колокольчики, когда голубокрылые мотыльки опускаются на их чашечки и снова покидают их.
Пока она шла через луг, Алверик был не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться, он не смог бы сдвинуться с места, даже если бы сосны догнали и окружили его. К счастью, все заколдованные деревья остались в лесу и не осмеливались ступить на удивительные лужайки.
Дочь короля эльфов носила корону, казавшуюся выточенной из огромных бледных сапфиров. Присутствие прекрасной девы осеняло лужайки и сады, словно рассвет, невзначай побеждающий длинную ночь. Проходя мимо Алверика, она неожиданно повернулась, и ее глаза чуть-чуть расширившись от удивления: никогда прежде дочь короля эльфов не видела человека-пришельца из другой страны. Алверик взглянул ей прямо в глаза и мгновенно лишился сил и потерял дар речи. Вне всяких сомнений, перед ним была сама принцесса Лиразель во всей своей красе. И только потом он заметил, что венец у нее на голове не из сапфиров, а изо льда.
— Кто ты? — спросила она, и в ее голосе прозвучала музыка льда, разбитого на тысячу кусочков и гонимого весенним ветром по поверхности озера в далекой северной стране.
— Я пришел сюда из полей, что хорошо известны и нанесены на карту, — ответил Алверик.
Лиразель негромко вздохнула: ей приходилось слышать, как прекрасно в тех полях течение жизни и как пирует там обновленная молодость. И еще она вспомнила о смене времен года и подумала о детях и старости, о которых часто пели эльфийские менестрели, когда хотели рассказать о мире Земли.
Увидев, что Лиразель вздыхает по полям, Алверик рассказал ей немного о стране, из которой пришел. Дочь короля эльфов расспрашивала его, и очень скоро Алверик начал описывать ей свой дом и долину Эрл. А Лиразель удивлялась, слушая его рассказ, и засыпала его все новыми вопросами. Алверик рассказал ей все, что знал о Земле. При этом он не осмелился говорить об истории мира, который наблюдал своими собственными глазами на протяжении без малого двадцати лет. Но зато он поведал принцессе все сказки и легенды об обитающих на Земле тварях и о людских свершениях, которые жители Эрла веками передавали из уст в уста, — те самые легенды, что рассказывали старики у вечерних костров, когда дети расспрашивали о том, что было давным-давно. Вот так и вышло, что на краю лужаек, чья волшебная красота была обрамлена цветами, каких мы никогда не видели, вблизи магического леса, что темнел позади, у стен сияющего дворца, о котором можно рассказать только в песне, эти двое говорили о незатейливой мудрости простых мужчин и женщин, живших когда-то, о жатвах и цветении ландышей, о том, когда лучше всего закладывать сады, о том, что знают дикие звери, о том, как лечить болезни, как сеять, как крыть тростником крышу и какой ветер в какое время года дует над полями, которые мы знаем.
Из дворца появились рыцари, в обязанности которых входила охрана на тот случай, если кому-нибудь все-таки удастся пройти сквозь заколдованный лес. Сверкая броней, они вчетвером вышли на лужайку, и лица их были скрыты забралами шлемов. Их заколдованные жизни насчитывали века, и на протяжении всего этого времени они не смели не только мечтать о принцессе, но даже открывать лиц, опускаясь перед ней на колени. Когда-то каждый из них принес страшную клятву, что никто из посторонних, если ему удастся невредимым пройти сквозь зачарованный лес, не должен разговаривать с Лиразелью. С этой клятвой на устах они шагали теперь в сторону Алверика.
Лиразель с печалью взглянула на рыцарей, не в силах остановить их. Они подчинялись воле ее отца, короля эльфов, и отменить его приказ она не могла. Так же хорошо она знала, что ее отец не изменит своего решения, так как по велению судьбы он огласил его столетия назад.
Алверик посмотрел на доспехи рыцарей, ярко сверкавшие, словно были сделаны из того же материала, что и шпили дворца, — и шагнул им навстречу, вынимая из ножен отцовский меч. Он рассчитывал пронзить узким клинком какое-нибудь из сочленений доспехов. Второй же меч он взял в левую руку.
Когда первый из рыцарей сделал выпад, Алверик парировал его и остановил удар, однако руку его пронзил свирепый, как молния, шок, и меч вырвался из руки Алверика. Молодой лорд сразу понял, что никакое земное оружие не может противостоять клинкам Страны Эльфов. Поэтому он не стал поднимать выбитый из руки отцовский меч, переложил волшебный меч в правую руку и стал отбивать им выпады четырех стражей принцессы, которые вот уже несколько веков с нетерпением дожидались возможности доказать свою преданность.
Больше он не чувствовал онемения при соприкосновении клинков. Только легкая, похожая на песню вибрация металла и странный жар, что рождался в клинке и перетекал по руке в сердце молодого лорда, наполняли его уверенностью.
Меч, которым Алверик отражал удары рыцарей, был сродни молниям, и в его крови бурлили огненная страсть и стремительность головокружительных полетов. Молодой лорд не отступил не на шаг, но вот, устав от бесконечной защиты, меч сам потянул за собой руку Алверика и обрушил на эльфийских рыцарей град ударов, коим не в силах была противостоять даже заколдованная броня. Из разрубленных доспехов потекла густая, необычного вида кровь, и вскоре двое сверкающих рыцарей пали.
Алверик, охваченный безумной и грозной яростью своего клинка, принялся сражаться во всю силу и вскоре одолел еще одного противника, так что на лужайке остались только он и последний из стражников. Магия этого рыцаря оказалась несколько сильней, чем та, которой были наделены его товарищи. Так вышло потому, что король эльфов, создавая магическую стражу, именно этого солдата заколдовал первым. Волшебство его заклятий было еще новым, поэтому и стражник, и его доспехи, и его меч все еще хранили частицу той давней, молодой магии — гораздо более могущественной, чем все позднейшие откровения магической науки, возникшие в голове властелина зачарованной страны. Но к счастью, как вскоре при помощи своей руки и меча убедился Алверик, этот рыцарь не обладал могуществом трех самых главных рун, о которых предупреждала молодого лорда старая колдунья, создавая волшебный клинок. Эти руны не были произнесены, и король Страны Эльфов хранил их для обороны себя и своих владений.
Меч, пришедший на Землю из такого невероятного далека, опускался с силой и стремительностью молний и высекал из брони рыцаря зеленые искры. Красные искры летели во все стороны, когда он сталкивался с другим клинком; и густая эльфийская кровь медленно стекала на кирасу из широких щелей разрубленного доспеха. Лиразель взирала на все это с благоговейным трепетом, страхом и любовью.