Ортез снова присел в кресло и потер виски. Не может быть! Президент, конечно, человек в высшей степени эксцентричный, но ведь он не сумасшедший. Сошел с ума! У него всегда были крепкие нервы, несмотря на чрезвычайную экспрессивность… Но ведь и в самом деле, отсутствие связи выглядит весьма странно.

Он злобно посмотрел на Купера, окутавшегося облаком сигарного дыма. Вот ведь принесла его нелегкая! С самого момента его появления Ортез чувствовал, что этот гринго не доведет до добра. Но, действительно, что же делать?

– Так что скажете? – ухмыльнулся Купер. – Нам медлить нельзя. Не та ситуация. Вы поймите, такая возможность бывает всего лишь раз в жизни. Впрочем, что я буду вам в который раз объяснять прописные истины:

«Прописные истины! – раздраженно думал Ортез. – Хорошо ему рассуждать. Такие, как он, вообще ничем не рискуют. У них за спиной страна, которая защитит. А мне что прикажете? Класть голову на плаху, не имея никаких сведений о том, что же на самом деле происходит? Великолепно, ничего не скажешь!»

В дверях появился один из охранников.

– Ну что еще? – нетерпеливо предварил сообщение Ортез.

– Господин генерал, у ворот полковник Арисменде, начальник охраны президента, и с ним десантники, – сообщил высокий, бритый наголо здоровяк.

Глава 21

– Слышишь, майор? – толкнул в плечо Батяню команданте.

Лавров поднял голову: рокот все приближался, и вскоре прямо над головами беглецов появились военные вертолеты – один, второй, третий…

Лавров и президент уже оторвались от «партизан», находясь в бескрайних горах, и увиденное очень воодушевило главу государства.

– Надо срочно дать о себе знать! – горячо воскликнул Уго. – Очередь в воздух или ракетница…

– Погодите, господин президент, – удержал Батяня за руку гаранта конституции Венесуэлы.

– Да что такое, майор? – возмутился тот. – Время дорого!

– Вот и я о том же. Кто знает, вдруг это военный переворот и спасители окажутся убийцами, – хладнокровно остудил порыв президента российский офицер.

Слова пришлись в точку, и что-то в лице команданте изменилось, набежала какая-то тень.

– Ну, хорошо. Уговорил, – не без сожаления согласился руководитель страны, прислоняя к стене автомат, – не будем рисковать…

Приближались сумерки. Беглецы, чтобы их не было видно с воздуха, сидели под нависающей скалой. Разговор шел конечно же о Венесуэле. Причем говорил в основном Уго. Ему хотелось высказаться, и наряду с известными ему вещами Лавров узнавал кое-что новое…

– Чем была известна Венесуэла раньше? Мировым рекордом по числу мисс Вселенная, количеством запасов нефти и уровнем коррупции на всех уровнях власти, – с жаром говорил самый знаменитый современный уроженец этой страны, – экспорт нефти давал Венесуэле фантастические доходы. Несмотря на это, семь из каждых десяти венесуэльцев оставались за чертой бедности!

Лавров звонко прихлопнул на щеке комара, всем видом выражая заинтересованность.

– Я стал президентом, чтобы изменить Венесуэлу, прежние законы и прежний менталитет. Чтобы вернуть страну тем, кому она никогда не принадлежала, – венесуэльцам. Я ведь, майор, индеец, даже с примесью негритянской крови. У нас же нет никаких ограничений. К примеру, министр образования у меня – черный. И нет ни у меня, ни у моих министров счетов в швейцарских банках и на Каймановых островах. И не хотим мы быть ни служащими МВФ, ни чьими бы то ни было партнерами по «антитеррористической кампании»! И заметь: члены моего правительства, придя к власти, не переехали из своих кварталов среднего класса в новые шикарные районы Каракаса.

– Я кое-что слышал об этом, – заметил Батяня, – но вот то, что это придется услышать от первого лица, я и предположить не мог. А ведь кампания в западных СМИ против вас ведется еще та…

– Конечно! – горько усмехнулся собеседник. – Международные СМИ, представители мощных экономических групп и штатовского госдепа не прекращают обвинять меня в том, что я – диктатор. Но давайте, господа, разберемся! За слова нужно отвечать! Заметь, что все время этой моей странной «диктатуры» в стране не было и нет ни одного политзаключенного, не был закрыт ни один информационный орган оппозиции, ни одна демонстрация протеста не была ни запрещена, ни разогнана полицией. Не была ни национализирована, ни экспроприирована ничья собственность. Ничего, понимаешь, ничего из того, что они плетут обо мне!

Батяня пожал плечами. Что уж тут говорить – при желании и из ангела можно слепить дьявола в глазах общественности. На ангела команданте похож не был, но покажите их!

– Зато воздушное пространство Венесуэлы я закрыл для иностранной авиации, летевшей бомбить сначала Югославию, а потом Афганистан, – команданте прислушался, но снаружи шумел лишь ветер. – Венесуэла отказалась участвовать в экономическом эмбарго против Кубы и от участия в гражданской войне в соседней Колумбии. А как нас пытались втянуть во все это – и кнутом, и пряником… Ведь мы – чуть ли не единственная страна Западного полушария, пытающаяся проводить свою собственную независимую политику. Не считая Кубу, конечно… Поэтому ее президент, то есть – я, объявлен «диктатором» или «сумасшедшим», а ее правительство – вне закона.

Слушая его, Батяня смотрел вдаль. С плато открывались захватывающие виды гор, долин и джунглей.

Президент сделал паузу. Перед ним пронеслись годы жизни – взлеты и падения.

– Ведь ты погляди, майор: я родился в крестьянской семье венесуэльской провинции – случай небывалый в истории. Обычно президенты латиноамериканских стран – это выходцы из совершенно иных кругов. С ранней юности я начал военную карьеру, которая для многих венесуэльских бедняков является способом решения экономических проблем. Денег нет, земли нет, куда податься? Да-да, в военные. Если выдержишь, конечно. Сам знаешь, этот кусок хлеба надо потом и кровью полить.

Батяня, соглашаясь, кивнул. Уж ему-то это было прекрасно известно.

Привалившись спиной к скале, команданте нервно теребил в руках стебелек сорванного цветка и поигрывал желваками. Нетрудно было догадаться о том, какие мысли обуревали главу государства. Еще бы – в то время, когда ты являешься президентом неслабой страны, которая берет на себя смелость противостоять натиску представителей «мирового порядка», когда ты в расцвете сил и славы, почитания собственного народа, неожиданно все меняется, и ты вынужден, как крыса, отсиживаться под скалой…

– Так что вы думаете, господин президент, – поинтересовался Батяня, – что бы все это значило?

У Лаврова уже имелись кое-какие соображения, но, конечно, лезть «вперед батьки» он не собирался – невежливо.

– Пока не знаю, – как-то глухо сказал руководитель Венесуэлы, – казалось бы, жизнь научила меня реагировать на реальность соответственно, но сейчас я что-то не в форме.

Как человек здесь чужой, не обладающий необходимой информацией, майор начал рассуждать, исходя из обычной логики.

– А ведь, похоже, господин президент, что зачинщиков надо искать именно среди ваших ближайших помощников. Армия…

– Нет! – нервно воскликнул Уго. – Это исключено. Армия не может меня предать, я в это не поверю. Да ведь я и армия – одно целое! Нас же невозможно разъединить. Я же первый десантник страны.

Далее он пустился в пространные рассуждения по поводу того, как он сам, своими усилиями, потом и кровью поднимался «из грязи в князи» и что все в армии его любят и так далее. Батяня скептически слушал, тая усмешку в уголках губ. Все эти лирические отступления для него были совершенно излишними. Сейчас он в очередной раз убедился в том, как все-таки важно в непростой ситуации взглянуть на происходящее свежим взглядом. Как следовало из горячих и сбивчивых речей Уго, у него глаз несколько замылился.

– Как же тогда с нами? – попробовал вернуть его майор на грешную землю. – Два нераскрывшихся парашюта – это слишком…

– Что ты хочешь этим сказать?