— Стой! Сабир, стой! — кричал мне Джура. Я не понимал, чего он хочет, но задержался, подождал его. Обогнав меня, Джура приказал: — Держись за мной!

Мы поскакали рядом — конь Ураза не желал идти позади. И тут я еще раз увидел, как стреляет Джура. Два выстрела — два басмача свалились с лошадей.

Третья лошадь несла двоих.

— Не стреляй! — крикнул мне Джура. — Там женщина… В парандже…

Я разглядел — синяя бархатная паранджа была на женщине, в день свадьбы курбаши она висела на шатре невесты…

Мы догоняли Худайберды.

Вдруг женщина покачнулась, наклонилась вбок и упала с лошади на тропу.

— Посмотри! — бросил мне на ходу Джура и помчался вперед. Я с трудом остановил коня, спешился, подбежал к женщине. Она тихо стонала. «Жива!» — обрадованно подумал я и тут заметил рукоять ножа: Худайберды ударил ее в бок… Я скорей вытащил нож из раны, женщина потеряла сознание…

Подоспели бойцы эскадрона. Я поручил им жену Худайберды, а сам пустился вдогонку за Джурой — он спустился по склону куда-то ниже. Обогнув скалу, я увидел впереди двух басмачей: Худайберды скакал вторым, а позади, шагах в пятидесяти, поспевал за беглецами Джура. Я пустил своего вороного вдогонку, нагнал Джуру и крикнул:

— Почему не стреляешь? Патроны кончились?..

Я поднял винтовку, взял на мушку Худайберды — и два одновременных крика остановили меня.

— Не стреляй! — крикнул мне Джура.

— Не стреляйте, отец! — донесся голос Худайберды.

«А, теперь, значит, признал отца!» — злорадно подумал я, но хлопнул выстрел, конь мой споткнулся, я вылетел из седла. Ударил еще выстрел, «а-а-а!» — раздался страшный крик, и я успел понять, что это ранен Худайберды.

Когда я через какое-то время очнулся и поднял голову, первое, что увидел, — недалеко от меня Джура сидит на корточках возле Худайберды. Второго басмача не видать — ушел, наверное.

Хромая, опираясь на винтовку как на палку, я подошел к Джуре. Глаза Худайберды были закрыты, ко он был еще жив.

— У тебя есть вода? — спросил Джура.

Я протянул флягу. Джура отвинтил колпачок, приложил горлышко ко рту Худайберды. Тот глотнул раз, другой, открыл глаза. До сих пор помню его лицо: как у ребенка, что очнулся от страшного сна. В глазах его я увидел слезы.

— Похороните… рядом с матерью… — еле слышно проговорил он. — В Чуете…

Джура не ответил, поднял голову сына, снова дал ему пить. Но пить Худайберды уже не стал, побелевшие губы его дрогнули, он захрипел, будто хотел что-то сказать, рука сползла с груди, тяжело упала на траву.

— Все… — сказал Джура. Я глянул ему в лицо, и мне стало страшно.

Тут бабахнуло откуда-то сверху. Я быстро обернулся. Увидел на скале над нами фигуру с винтовкой. Быстро выстрелил в ответ — не знаю, попал ли… Басмач исчез. Я взглянул на Джуру… Он лежал рядом с Худайберды. Я бросился скорее к нему, старшему моему брату.

— Джура-ака, Джура-ака!.. — звал, кричал, плакал я.

Он не отзывался.

Джуру перевезли в Шагози, здесь и похоронили. Я попросил было отвезти его в Чует, похоронить рядом с женой, но Зубов не согласился:

— Нет, Сабир, Джура должен лежать здесь. Тут он служил, на этой земле пролил кровь. Придет время-Шагози назовут кишлаком Джуры Саидова…

И вот — сколько уж лет прошло. Когда мне бывает трудно, когда я не уверен в себе или не знаю, какое принять решение, я вспоминаю его. Я спрашиваю его, а он, живой в моей памяти, отвечает мне. Джура-ака, мой старший брат.

Алмалык теперь большой город, и кишлак Шагози тоже разросся, — здесь много народу, поднялись кирпичные дома, проложены хорошие дороги. Только никто не помнит теперь старого названия «Шагози» — называют это селение просто Джура-кишлак.

Когда я приезжаю сюда, встречаюсь с Зебо, — она здесь председатель сельсовета. А сын ее, Бохадур, стал известным ученым.

Иногда мы собираемся все вместе, едем к могиле Джуры, вспоминаем его, вспоминаем прошлое. Вот и сегодня я вспомнил тоже…