«Семерки», лодки типа VII, имели водоизмещение от 600 до 1000 тонн, скорость хода в надводном положении 16–17 узлов, в подводном — 8 узлов. Это были уникальные субмарины, как по количеству — 718 лодок, построенных за девять лет, — так и по некоторым своим характеристикам. «Семерки» оказались высокоманевренными и с хорошей мореходностью. Большинство немецких асов-подводников первых лет войны добились своих успехов и славы за штурвалами лодок типа VII-B, а самой крупносерийной лодкой для своего времени стала «семерка» серии С. На воду было спущено более 600 этих субмарин и еще немалое количество находилось на стапелях в момент окончания войны. Хотя к концу войны этот тип лодок основательно устарел, в момент своего появления VII-C была достаточно мощным и маневренным кораблем, более чем подходящим для операций в Атлантическом океане, и относительно простым в постройке. Она превратилась в типовую модель, сконцентрировавшую в себе все достижения немецких конструкторов.

«Девятки», лодки типа IX, имели водоизмещение до 750 тонн, скорость хода в надводном положении 18 узлов, в подводном — до 7,7 узлов. По сравнению с «семерками» лодки типа IX имели более мощную энергетическую установку, большой запас вооружения, большее водоизмещение и длину, обладали увеличенными радиусом действия и скоростью. Большие размеры, естественно, делали лодки менее маневренными в подводном положении, но именно субмаринам типа IX-B в германском подводном флоте принадлежит рекорд в суммарном потопленном тоннаже.

Проектировались еще и лодки типа X-A, задуманные как большой океанский подводный минный заградитель. Проект не был реализован, ибо Дениц всегда недолюбливал «колоссы». Зато были построены субмарины типа X-B, имевшие водоизмещение 1760 тонн, — самые крупные в Кригсмарине. Их оказалось немного, они почти не использовались по прямому назначению и были лодками снабжения во время дальних океанских операций.

С малым количеством субмарин, несмотря на их неплохие качества, нечего было и мечтать о наступлении против Англии на морских коммуникациях. Понимая это, Дениц болезненно воспринял сентябрьское вторжение вермахта в Польшу, ожидая самых худших последствий. Когда 3 сентября Великобритания и Франция объявили войну Германии, всегда вежливый в присутствии подчиненных Дениц разразился проклятьями.

«Служба на подводной лодке требует от моряка большой самостоятельности и ставит перед ним задачи, для выполнения которых нужны высокое мастерство и бесстрашие. Единственная в своем роде морская дружба, вырастающая из общности судьбы, из отсутствия различий в положении членов экипажа подводной лодки, где все зависят один от другого и где никто не лишний, восхищала меня. Каждый подводник ощущает величие океана, величие своей задачи и чувствует себя богаче всех королей. Иной судьбы он не хочет», — так писал Карл Дениц. Едва ли можно с ним спорить.

Однако реальная жизнь на подводной лодке тех времен была сущим адом не только для новичка, но и для старого «морского волка», поскольку субмарина далеко еще не отвечала требованиям сегодняшнего дня. Это не был подводный корабль в полном смысле слова. Подлодка являлась как бы «ныряющим» тихоходным и слабо вооруженным судном, способным лишь на недолгое погружение. Под водой она могла только уходить от противника, но была практически бессильна и не способна отвечать на его атаки собственными ударами.

К концу 30-х годов условия службы на немецких подводных лодках резко ужесточились. О том, что собой представляла жизнь в «стальной трубе» субмарины, откровенно рассказывали многие бывшие немецкие подводники. Тому, кто не служил в подводном флоте, трудно себе представить жизнь, неделями и месяцами протекающую в тесной, постоянно сырой и насыщенной всевозможными зловониями посудине.

В каждой лодке имелось множество отсеков, соединенных люками, которые при необходимости герметически закрывались. Отсеки носовой и кормовой части вмещали торпеды и кубрики для матросов. Между ними — от носа к корме — располагались отсеки для старшинского состава и командиров, камбуз, офицерская кают-компания, отсек гидролокатора и радиорубка, отсек управления, большие отсеки дизельных двигателей и электромоторов. Порядок отсеков мог изменяться в зависимости от типа подводной лодки, но назначение их оставалось одинаковым.

Команда подводников делилась на три боевые смены. Вахты в нормальных условиях сменялись каждые четыре часа. Личный же состав, обслуживающий двигатели, состоял только из двух смен, заступающих через шесть часов. Одной койкой обычно пользовались два человека. Во время похода не приходилось и думать о том, чтобы раздеться и нормально выспаться. Резкий сигнал боевой тревоги мог раздаться в любой момент, и вся команда должна была мгновенно занять свои посты по боевому расписанию, определявшему каждому его место и обязанности.

Перед выходом лодки в море и без того невероятно тесные ее отсеки до отказа заваливались предметами довольствия и разным имуществом, необходимым для похода, который мог длиться неделями. При проектировании подводной лодки такое загромождение отсеков, естественно, не предусматривалось. Находившиеся в них кучи продуктовых запасов мешали личному составу передвигаться, особенно в первые дни похода, когда таких запасов было много. Тяжелый запах хранившихся продуктов преобладал над всеми другими. Он смешивался со спертым воздухом трюмов, с запахом горячей пищи и одеколона, — моряки называли его «колибри», — которым подводники обычно смывали соль, оседавшую на лице в часы несения вахты на мостике. Ко всем этим «ароматам» добавлялись запахи соляра, смрад отработанных газов, беспрерывно открывавшегося и закрывавшегося гальюна и испарения, исходившие от давно не мытых, потных человеческих тел. Ну и ко всему этому качка, непрерывная тяжелая качка. Маленькая лодка при самом незначительном волнении всегда испытывала бортовую и килевую качку. Даже при курсе, наилучшим образом учитывающем волну, качка на субмарине выматывала гораздо сильнее, чем на любом большом надводном корабле. Во время шторма крен нередко достигал 60 градусов. Бывало и так, что спящий на верхней койке летел вниз — не помогали даже бортики! — прямо на соседа, поэтому частенько приходилось привязываться. Сидеть в койке было неудобно, потому что ее бортик врезался в ноги и они быстро отекали.

Носовой кубрик для членов экипажа являлся одновременно и местом хранения запасных торпед, а их, как правило, было шесть. Поэтому, пока «угри» — именно так назывались торпеды на морском жаргоне — оставались на стеллажах, для команды, ютившейся там же, почти не оставалось места: люди не могли не только выпрямиться, но даже нормально сидеть. Если дополнительный запас «угрей» лежал на палубе торпедного отсека, на них клали деревянные щиты, служившие настилом, на котором первое время и размещалась команда. Тут же, на этом настиле, могли стоять корзины, ящики и мешки, набитые провиантом; мешки с провизией покачивались и в гамаках над головами матросов. В нишах находились огнетушители, спасательные пояса и дыхательные фильтры. Использовался каждый кубический сантиметр пространства. Однако свежего мяса, как правило, хватало всего лишь дней на десять. Дальше в ход шли консервы.

В офицерской кают-компании под столом нередко складывали мешки с картофелем. Если нужно было пройти из центрального поста — мозга и главного нерва лодки — на камбуз, в моторные отсеки или к кормовому торпедному аппарату, приходилось буквально протискиваться, то и дело спотыкаясь о разные предметы. Расстояние между койками равнялось ширине стола, и поэтому одна треть его крышки была откидной: она оставалась всегда опущенной, поскольку иначе вообще немыслимо было бы протиснуться.

Душа на лодке не было. Во время продолжительного похода каждый обходился тазиком или умывальником. Гальюн был вечно занят. То и дело сквозь шум дизелей прорывался чей-либо нетерпеливый крик: «Ну что, красная?» Имелась в виду лампочка, перед дверью туалета, показывающая «занято» или «свободно».