Когда мы занимались любовью, Сэйдзи стонал. Смеялся он беззвучно.

Над магазином висела вывеска, на ней сверху вниз было написано: «Пластинки, музыкальные инструменты». Уйдя со станции, мы какое-то время шли в южном направлении и повернули налево как раз на углу магазина под такой вывеской. Дальше дорога сужалась и напоминала переулок; через несколько домов от закусочной, где подавали собу, жил Рэй до того, как мы поженились.

— Это частный дом или коттедж? — поинтересовалась я, Рэй покачал головой: «Ты так хочешь это знать?» — вопросом ответил он.

— Да, нет. Просто спросила.

На вывеске музыкального магазина была нарисована гитара. И еще кругляшки, имеющие сходство с пластинками.

— Похоже, этот магазин уже давно здесь. Ты покупал в нем пластинки?

Рэй опять покачал головой:

— Не помню. Может, покупал. Может, и не покупал.

Он был великодушным человеком. Человеком, который не мог просто сбежать. Я даже не могла это представить себе тогда.

Раз я заглянула в этот магазинчик. Я зашла туда одна, по пути домой к Рэю. Я ходила к нему всякий раз, как появлялось хоть чуть-чуть свободного времени. Не только тогда, когда Рэй находился там, но даже тогда, когда его не было дома.

— Кэй, ты, как зверёк, привыкаешь к дому? — спросил меня как-то Рэй.

— Со мной впервые такое, в первый раз, — ответила я, Рэй засмеялся. Как и Момо, он часто смеялся.

Внутри магазина оказалось светлее, чем выглядело через витрину с улицы. Играла популярная песня в мужском исполнении. За кассой стоял молодой парень. На вид ему было лет 20, худое лицо, длинные волосы, он слабо подёргивался в совершенно другом от звучащей музыки ритме. Покупателей не было. Я стала смотреть пластинки в разделе «Европейская музыка», по одному перелистывая диски, и вдруг мне нестерпимо захотелось очутиться в комнате Рэя. Хотя она находилась совсем рядом и мне ничего не стоило за считанные минуты оказаться там, я не могла больше ждать ни секунды.

Чтобы не выходить с пустыми руками, я наспех схватила первую попавшуюся пластинку, расплатилась и поспешно покинула магазин. На черно-белой обложке пластинки была фотография женщины. Я думала, что на диске записаны песни, но там оказалась ритмичная инструментальная музыка. Ворвавшись в комнату Рэя, я первым делом сорвала обёртку и поставила пластинку в проигрыватель.

— Совсем неплохо. Мне нравится, — похвалил Рэй, и я сразу отдала ему эту пластинку. Позднее я приятно удивилась, обнаружив черно-белую обложку среди других пластинок, которые Рэй перевез из своей квартиры после свадьбы. «Вот мы и снова встретились», — подумала я тогда.

Новая встреча. После исчезновения Рэя эти слова мне трудно давались даже мысленно. В магазине «Пластинки, музыкальные инструменты» было жарко и блекло.

Я никак не могу привыкнуть к родительским собраниям. Пыльный класс, покоробившиеся листы с каллиграфическими упражнениями, расклеенные по стенам, жаркие тела мамаш, источающие ароматы всевозможных духов, затесавшиеся среди них отцы семейств, одетые почему-то всегда только в черные или синие костюмы; не верилось, что когда-то я сама каждый день сидела за партой в таком же классе. В средней школе я привыкала к классу для подростков. В младшей — к классу для малышей. Возможно, от того что других мест, куда бы я могла пойти, просто не было, у меня не возникало этой нервозности, которая сейчас заставляла меня ерзать на месте.

Раньше я умела привыкать быстро. К Рэю я привыкла сразу. И привыкла настолько сильно, что, выйдя замуж, мечтала быть с ним рядом до самой смерти. Но то, что я привыкла к нему, ничего не изменило. Он был подобен миражу, который возникает ниоткуда над водной гладью, далекий абрис.

Уткнувшись взглядом в стол, я сидела на неуютном родительском собрании.

— С какими проблемами воспитания вы сталкиваетесь сейчас в своей семье? Пожалуйста, высказывайтесь по очереди.

— Думаю, стоит ли покупать своему ребенку мобильный телефон или нет.

— Мой ребенок, как перешел в третий класс средней школы, постоянно ссорится со мной.

— Мой говорит, что устаёт. Он понимает, что нельзя переутомляться, но никак не может научиться планировать время.

— Мой с детства много болеет. Сейчас мы постоянно ходим в больницу, поэтому прежде всего меня волнует его физическое развитие.

Никто не говорил того, что действительно хотел сказать. Это было не то место, где можно выговориться. Слушая бесконечный рассказ о «проблемах воспитания», я постепенно переставала понимать, как у меня вообще получалось общаться с людьми. Голова шла кругом.

— Я ходила сегодня на собрание! — придя домой, сообщила я. Момо хмуро кивнула.

— Не забыла!

Два раза это мероприятие совершенно вылетало у меня из головы.

— Ты сегодня не ходила на собрание? — каждый раз интересовалась Момо. Перед началом заседания, как всегда, родителей водили на урок к их детям, поэтому Момо сразу поняла, что меня не было. Она не стала упрекать меня за это, но я почувствовала укол совести за то, что я подсознательно стараюсь избегать этого места, к которому никак не могу привыкнуть.

— Что ты говорила там?

— Ну, что учиться тебе нравиться и все такое прочее.

— Не болтай лишнего.

— Ладно, — вздохнула я. Вздохнула так, чтобы Момо не услышала. «Возраст», — мысленно произнесла я. Момо выглядит куда более уверенной в себе, нежели я. В ней есть убежденность в том, как правильно жить дальше. Эта убежденность существует, пока дочь не знает, что стоит на краю пропасти.

Впрочем, может, она знала это. Возможно, подобно вселенной, заключенной в капельке росы, вся жизнь сосредоточена в мире ребенка. Что я чувствовала тогда, когда сама была ребенком, не помню.

— Какая твоя мама глупая, — произнесла я вслух.

— Глупая? — растерянно посмотрела на меня Момо. Засмеявшись, она подсела ко мне. Я любила Момо. Она была милым, хорошим ребенком. Мысли приняли другое направление. Мне захотелось крепко-крепко её обнять. Но я не решилась. Раньше, когда она была ближе, я могла обнимать её, не сдерживая себя. Прижав комочек к груди, я обхватывала всё её тельце руками. Отважившись, я обняла Момо. Она засмеялась и ловко выскользнула из моих рук.

— Сходи со мной в магазин, — попросила мама. Ей надо было отправить подарки в благодарность своим знакомым. Я подумала, что и у меня есть пара адресов, куда следовало бы что-нибудь послать, и сразу согласилась.

По дороге до универсама неизвестно откуда появились они — мои преследователи. Один — за углом продуктового отдела, другой — на пустой стороне эскалатора. В универмаге обычно мои преследователи бледные, прозрачные. Их всегда было несколько, легко скользя, они то приближались, то удалялись, то догоняли меня вновь. Обязательно прозрачные, не разобрать, женщины или мужчины.

— На твой взгляд, сушеные шиитакэ подойдут?

— Сушеные шиитакэ, думаешь? — отозвалась я вопросом на вопрос. Не стоит отвечать слишком конкретно: «Да, это точно подойдет», лучше обойтись неопределенным: «Думаешь, подойдет?», так сохраняется общий тон диалога. Из-за прямого согласия в разговоре может возникнуть неловкость.

Мы оформили заказ на доставку сушеных шиитакэ в четыре места, вместе с моими. Когда я ручкой вписывала адреса, рядом со мной что-то возникло. Я увидела женщину. Мы находились в универмаге, но она не была прозрачной.

— Мне надо в уборную, — наспех дописав адрес, я сунула декларацию в мамины руки и, отыскав туалет, буквально влетела туда. В зеркале плавало расплывчатое отражение женщины. Заметив его краем глаза, я торопливо заперлась в кабинке. К горлу подступила дурнота. Меня стошнило.

Сразу стало легче, я прополоскала рот водой из-под крана, затем горло, запрокинув голову назад. Женщина опять последовала за мной. Мне показалось, что она хочет мне что-то сказать. Такого раньше со мной не случалось. Раньше меня не тошнило. Не знаю, виновата ли в этом женщина.

Я вернулась туда, где ждала меня мама.

— Кэй, где будем обедать?