— А надо бы, это же единственный в Союзе одноглазый летчик-испытатель. Есть еще штурмовик один, а этот — испытатель! Героя получил, полковник.

— И кто же это?

— Да Анохин!

Я сначала воспринял это, как обычную информацию, а потом в голове шевельнулось: "Черт возьми! Я же с каким-то Анохиным в госпитале лежал!"

— А как его зовут, — спрашиваю, — не знаешь?

— Нет. Знаю, что полковник, Герой, а по имени…

— Слушай, давай-ка подойдем!

А знаете, я ведь его не видел тогда, в госпитале. Но он меня своими словами здорово воодушевил, и я его в своем воображении представлял таким, как на картинках летчиков рисуют — высоким, широкоплечим, розовощеким. А этот какой-то… Ну, ни то, ни с. Приблизились, я примеряюсь — и выходит, что я на целую голову выше.

— Что, — спрашиваю у товарища, — вот этот плюгаш?

— Вот именно. Да ты подойди, подойди!

Подошел. Я в форме был, при погонах, а он без них, в шлемофоне.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — говорю.

— Здравствуйте, майор. Но я Вас не знаю, — он отвечает. А потом — хвать меня за шинель:

— А вот голос Ваш кажется знакомым!..

И тут я ему напомнил:

— А кто звал к Белорусскому вокзалу спичками торговать?

— Николай?!

— Он самый!

Но тут поезд подошел к Чкаловской, где он выходил. Договорились встретиться, но, как это бывает, не довелось. И далее я о нем только по телевизору узнавал"…

…Но вернемся в 1945 год. Операция Вишневского спасла глаза, но врачи дружно считали, что летать Николай больше не будет.

Однажды, спускаясь с крыльца Центрального госпиталя, он увидел у фонтана перед входом окруженного людьми человека. Тот, как оказалось, обгорел в самом начале войны, и рассказывал, как ему восстанавливали лицо. "Я на него посмотрел — нос носом, немножко вроде утиный, но все-таки нос. И уши — шапка держится." Из разговора стало понятно, что оперировал того человека Александр Александрович Линберг, ленинградский хирург, о мастерстве которого ходили легенды. Н. Иванов решил поехать в клинику Линберга, но для получения отпуска требовалось обоснование, а он не хотел раскрывать цель поездки. Помог ему оказавшийся в то время в госпитале старший брат Глинка. Как оказалось, у них был общий приятель, через которого они и познакомились. Глинка замолвил словечко, и председатель врачебной комиссии полковник Сабенников на свой страх и риск дал Н. И. Иванову отпуск с повесткой в Ленинград.

Прямо с Московского вокзала тот направился в клинику, но опоздал. А. А. Линберг принимал раз в неделю, брал всего 12 пациентов, а Николай приехал на следующий после приемного день. Помог случай. Переночевав на вокзале, Николай вновь приехал в клинику, где, как оказалось, не явился один из ранее отобранных пациентов, и его взяли на лечение. Как фронтовик, он попал во фронтовой эвакопункт № 50, где Линберг провел над ним несколько пластических операций. Выписавшись из клиники, Н. И. Иванов прошел врачебно-летную комиссию.

"Уменя оставалось слезотечение, но врачи сделали снисхождение. Спрашивают:

— Ты видишь что-нибудь?

— Конечно, вижу, — отвечаю.

— Ну, и что же ты видишь?

— Особенно, где что плохо лежит!

Так вот, с шутками-прибаутками, и гляжу — с оговорками допустили меня до летной работы."

Не успел он вернуться в свой 149-й полк, как стряслась новая беда — летчиком заинтересовался СМЕРШ. Причина пристального внимания контрразведчиков оказалась простой. Покинув горящий самолет в феврале 1945-го, он оказался за линией фронта на территории, оккупированной врагом — а ну как успел стать шпионом? В конце концов разобрались, но в боевой полк не вернули, а направили в Учебный Центр ДОСААФ в Вязниках. Но неприятности с "органами" на этом не закончились.

В 1950-м один из летчиков попытался с Украины перелететь в Югославию. Под подозрение немедленно попали все его родственники и знакомые. Одним из приятелей оказался Н. И. Иванов, не скрывавший хороших отношений с беглецом. И снова кабина самолета сменилась следственной камерой. Но и на этот раз все обошлось. Видя его непричастность, Н. И. Иванова реабилитировали и восстановили в партии с выплатой всех задолженностей по членским взносам, накопившихся за время следствия.

"Я считал это большим достижением. Когда доверие ко мне восстановилось, меня спросили, где бы я хотел служить. И я так подумал: за гибель своего ведущего, Арсена, я хоть как-то отомстил, а вот за себя не успел. Я попросил назначить меня туда, где труднее служить. Направили меня под Харьков." Николай попал в 726-й истребительный авиаполк, которому вскоре предстояло освоить МиГ-15 и отправиться в так называемую Правительственную командировку…

1* Сергей Николаевич Анохин участвовал в испытаниях Як-3. Непосредственно перед его вылетом самолет был облетан на максимальных перегрузках, при этом их величины превысили предельные для планера значения. Например, о деформации крыльев можно судить по тому факту, что при выпуске шасси сдвинувшийся с места "солдатик" пробил обшивку крыла рядом с предназначавшимся для него отверстием. Однако, самолет все же выпустили в полет на пилотаж. На одном из маневров Як-3 разрушился в воздухе.

И то время советские авиачасти уже принимали участие в войне в Корее. Хотя их боевая работа не афишировалась даже в военных кругах, в Союзе лётчики-истребители о ней знали. Одни завидовали, другие сочувствовали.

"Для переучивания мы выехали в Ярославль. Когда нам сказали, что будем переходить на реактивную технику, то некоторые летчики пытались увильнуть. Куда угодно, но только не в реактивную авиацию, потому что тогда это предполагало обязательное участие в боях. Прямо об этом не говорилось, но слухи до нас доходили. Мой ведомый из 726-го полка Генка Никифоров, или Никаша, уехал в Корею с другим полком на 10 месяцев раньше, и до нас доходило, что он толково там воевал 2*. Потом, когда мы прибыли. он остался на второй срок и вернулся ко мне. Но Генка еще в Союзе о подобном мечтал, говорил "Хорошо бы куда-нибудь на маленькую победоносную войну". "Молодые все так говорят.

Я тоже воодушевился. А у многих энтузиазма перед Правительственной командировкой не было. Но это личное дело тех летчиков. Особенно легко понять именно их детей. Уже в Конце один летчик моего звена, помню, сказал: "Э! Тебе хорошо! Ты ведь почему такой смелый? Потому что погиб — и тебе наплевать. А у меня двое детей! — Но, по-моему, погибать и без детей не хочется.

Однако, наших желаний не спрашивали. Такого, чтобы вызывали по одному — поедешь или нет? — не было. Дан приказ, и мы поехали.-

В марте 1952-го 726-й ИАП в составе 133-й ИАД получил приказ к перебазированию. Перед отправкой дивизия получила новые МиГ-15бис 24-й и 25-й серий завода № 153, самолеты разобрали, погрузили в контейнеры и отправили но железной дороге в Маньчжурию. За ними литерным эшелоном последовал личный состав, переодетый в китайскую военную форму. В апреле контейнеры с МиГами прибыли на аэродромы второй линии 64-го корпуса. 147-й ГвИАП и 415-й ИАП попали на Мукден-западный. 726-й ИАП — на Дунфын. Самолеты собрали, облетали, и с 20 апреля дивизия начала активную подготовку к боевым действиям. Первоначально главной задачей 133-й дивизии являлась ПВО Мукдена и прилегавших к нему районов, и лишь эпизодически летчики привлекались к отражению налетов авиации над территорией Северной Кореи. 5 июля полки дивизии перелетели на аэродромы первой линии Аньдун и Лапу.

С Аньдуна в то время действовала 97-я ИАД под командованием полковника Шевцова. И здесь нам хотелось бы не надолго отступить от повествования и сказать несколько добрых слов в адрес "шевцовцев". По каким-то причинам считается, что 97-я ИАД была разгромлена наголову, и от окончательной потери инициативы в войне 64-й корпус спасло только прибытие в его состав новых соединений. Мы с полным основанием можем утверждать, что разгром 97-й дивизии — один из мифов Корейской войны (к более подробному рассказу мы надеемся вернуться в другой раз). Дивизия вела боевые действия с февраля 1952 г., сменив на Корейском ТВД знаменитую "парадную" 324-ю ИАД Кожедуба. Начало работы 97-й ИАД совпало по времени с резким качественным и количественным улучшением авиационной группировки ООН. С февраля общее напряжение боевых действий возрастало непрерывно. Необстрелянные "шевцовцы", брошенные в бой наспех, сделали, казалось, невозможное — пройдя через тяжелейшие неудачные бои марта- апреля, в мае начали возвращать инициативу в свои руки. Конечно, это не далось бесплатно. К июлю 1952-го летный состав 97-й ИАД оказался измотан до предела. Дальнейшее участие дивизии в войне могло привести к очень высоким и неоправданным потерям.