Маруся слушала жадно, позабыв о солдате, который, осмелев, уже тянулся к ней губами и что-то несвязно бормотал, щекоча ее ухо своим горячим дыханьем.

— Вьечер, — шептал солдат. — Восьем час. Ты не боись, ты ходи… Восьем час…

Тот, другой, прятавшийся в Марусе, делал вид, что не понимает, солдат принялся объяснять снова. А Фомичев все пел и пел, тихонько, но внятно.

— Вечером? — наконец поняла Маруся. — В восемь часов?

Она уже все знала: сколько в селе войск, какие это войска, откуда удобнее всего ударить. Она знала, что танков нет, но их ждут и приготовили уже горючее.

— Ты не боись, ты ходи, — шептал солдат.

— Ладно! Приду!

Выпрямившись, она ошпарила солдата таким взглядом, что он отшатнулся, пораженный столь резкой переменой.

— Восьем час, — забормотал он, сладко улыбаясь.

— Слышала!.. Ладно, приду! Жди, макаронник!.. Только потом не жалуйся!..

Она сильно и резко оторвала от себя руки солдата, повернулась и пошла.

Солдат смотрел ей вслед с недоумением. «Очень, очень странный и капризный характер у этих русских девушек!» — думал, наверное, он.

Обратно Маруся не шла — летела, как на крыльях. Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, она появилась перед Никулиным.

Он, конечно, не мог ожидать столь быстрого ее возвращения, удивился, даже испугался.

— Что случилось?

— Разрешите доложить, товарищ командир, ваше приказание выполнено!

Она светилась от радости, от гордости. Глаза сияли, с лица не сходила ослепительная улыбка, голос звенел.

— Разрешите доложить результаты разведки… Выслушав Марусю, Никулин изумился:

— Да когда же вы успели?

Она рассказала обо всем, что с ней случилось в селе. Никулин расхохотался и долго не мог успокоиться.

— Ну и дела! Значит, попался макаронник! Вот уж не думал я о тебе такого. Скромница на вид, а смотри, пожалуйста, в момент окрутила! Молодец! Благодарность тебе!

Никулин не замечал, что обращается к Марусе на ты в первый раз за все время. Она же заметила и расцвела, засияла еще больше: этим дружеским «ты» командир как бы ставил ее в один ряд с моряками, своими товарищами.

В этот день много было смеха в отряде. Маруся без конца рассказывала о своем приключении. Особенно потешался Жуков, дразнил Марусю:

— Ты уж признавайся: понравился итальянец? Небось вместо винтовки мандолина у него?

— Значит, приходи, говорит, «восьем час»! — подхватывал Крылов. — Ишь ты, прыткий! С налету хватает!..

— Придем, не опоздаем, — добавлял Папаша, посмеиваясь в усы.

А Тихон Спиридонович завистливо вздыхал.

— Вот ведь, Маруся, какая удача вам!

— Будут и у вас, Тихон Спиридонович, боевые дела! — отвечала Маруся.

— Вот уж не знаю, подвернется ли случай. Я ведь такой — не везет мне…

Долго смеяться и болтать, однако, не пришлось. Командир приказал готовиться к бою, проверить оружие.

Отряд разбился на три группы. Командование первой принял на себя сам Никулин, вторую группу поручил Крылову, третью — Жукову.

— Товарищ командир, мне в какую группу? — справила Маруся.

— Тебе? Ни в какую…

— Почему? Разве я стрелять не умею?

Он уловил обиду в ее голосе.

— А за девчонкой кто будет смотреть? Одну бросить — так, что ли, по-твоему? Скажу тебе еще: судьбу два раза подряд пытать не годится. Ты свое сделала, теперь наша очередь. И прошу не спорить, — рассердился он, видя, что Маруся собирается протестовать.

Так и не пришлось Марусе принять участие в этом бою. Вместе с отрядом она дошла до оврага и здесь осталась вдвоем с девочкой, а бойцы, дождавшись сумерек, двинулись дальше. Никулин повел своих людей прямо на село. Крылов и Жуков пошли в обход.

Маруся выбрала себе место в кустах, на глинистом склоне оврага. Отсюда было видно сельскую колокольню, над которой по смутному и слабому мерцанию угадывался крест, а ниже стоял дымный сумрак и хмуро темнели над крайними хатами серые купы ветел.

Девочка все время теребила Марусю.

— Будут стрелять?.. Да? Будут стрелять?..

В ее глазах горели острые огоньки страха и любопытства.

— Молчи, молчи, — говорила Маруся, а сама волновалась не меньше, даже во рту пересохло.

Между тем солнце зашло совсем, далекое мерцание над колокольней погасло, потянуло ночной холодной сыростью, на дне оврага забелел туман. А бой все еще не начался, над землей стояла тишина. Марусе каждая минута казалась часом. Хоть бы уж поскорее!..

И вдруг в потемневшем небе взвились две красные ракеты и рассыпались красивым огнистым дождем. Никулин подал сигнал атаки. Маруся подскочила, услышав первую пулеметную очередь. Девочка заплакала. Донеслись три глухих разрыва — в дело пошли гранаты. Потом все слилось в общем гуле — бой завязался.

Он продолжался недолго. Захваченные врасплох фашисты выскакивали из хат и падали, скошенные пулями, осколками гранат. Пока Жуков и Крылов пробивались с двух сторон к центру села, Никулин налетел на скотный двор, где содержались пленные, перебил охрану, освободил пленных и повел за собой, приказав каждому любым способом раздобывать для себя оружие. Пленных оказалось больше сотни, через десять-пятнадцать минут все вооружились — кто автоматом, кто винтовкой, кто пистолетом или гранатой, а кто и просто тесаком. Никулин быстро пробился к центру села, соединился с Крыловым.

А Жукова не было. С того конца, откуда он наступал, доносилась винтовочная и пулеметная стрельба.

— Застрял парень! — тревожно сказал Никулин. — Иди, Крылов, выручай!

Но в это время, потрясая землю, ударил могучий взрыв противотанковой гранаты, стрельба прекратилась, и через десять минут из переулка на площадь вышли бойцы Жукова, гоня перед собой толпу бледных солдат с поднятыми руками.

Бой еще не кончился, а Маруся уже бежала к селу, подхватив девочку на руки. Ей все думалось, что в горячке обязательно забудут о Фомичеве.

Напрасно она тревожилась. На площади у церкви она увидела Фомичева. Он сидел рядом с Никулиным на каменных ступенях паперти, Папаша бережно бинтовал его разбитую голову.

— А! Пришли! — закричал Фомичев навстречу Марусе.

Отстранив Папашу, он встал, обнял Марусю и, прижав к себе, крепко поцеловал.

— Спасибо, сестричка! Выручила! Без тебя пропадать бы мне…

Горячая судорога вдруг перехватила горло Маруси — она всхлипнула и залилась слезами на груди у Фомичева.

Никулин, сердито крякнул, отвернулся: не любил он трогательных сцен.

Бойцы тем временем рассыпались по хатам, выволакивали последних, прятавшихся в погребах и на чердаках солдат. Только немногим гитлеровцам удалось выбраться из села и скрыться в степи.

Маруся увидела Тихона Спиридоновича.

— Ну, как воевали, Тихон Спиридонович? Совершили боевое дело?

Она засмеялась, хотя глаза были еще мокрыми.

— Совершил! — ответил Тихон Спиридонович, смущенно улыбаясь.

Жуков, стоявший рядом, добавил:

— Поздравь его, Маруся. Герой!.. Жалко вот, гауптвахты нет, припаял бы я ему за такое геройство! Сначала бы медалью наградил «За отвагу», а потом — на гауптвахту на десять суток.

И он рассказал о сегодняшнем подвиге Тихона Спиридоновича.

Отряду, которым командовал Жуков, попался на пути какой-то смелый и стойкий фашист — из окна хаты он прямо в лоб морякам открыл шквальный огонь из спаренных пулеметов. Пришлось залечь — и плотно: фашист не давал поднять головы. Создалось очень сложное, опасное положение. Моряки теряли свой главный козырь — внезапность удара. Вражеские солдаты могли каждую минуту опомниться, рвануться в атаку и смять маленький отряд.

Тогда под этим сплошным ливнем пуль с земли поднялся Тихон Спиридонович. В полусвете зари Жуков сразу узнал его длинную, сутулую фигуру в кургузом пальто с короткими развевающимися полами. Пригнув голову, точно собираясь бодаться, он с противотанковой гранатой в руках пошел прямо на пулеметы. Жуков похолодел — это была верная, неминуемая гибель.