В раскрывшиеся ворота, мешая выходившей полуроте, вбежали две женщины, трое армян, кумык-лавочник. За ними, таща за руку мальчугана и неся привязанного за спиной ребенка, вбежала еще одна женщина.

Тем временем стрельба прекратилась и движение в ауле, замеченное с верков и степ крепости, улеглось.

Комендант, все еще водивший подзорной трубой по дороге и околицам Андрей-аула, облегченно вздохнул.

— Видать, тревога-то впустую… Налетела шайка гололобых на казаков да ожглась… Шуму много, а дела-то чуть…

— Нет, это еще не дело. Оно впереди, я знаю этих азиатов… это только передовые пошалили, а сам Кази-мулла еще не пришел… Бой-то у нас впереди… А что насчет казаков сказывали, так, я думаю, разъезд их да наш взвод, что там отрезанные, в упокойниках считать следует. — И майор Опочинин, сняв фуражку, перекрестился.

— И до чего вы тут все напуганы этим муллой, аж стыдно видеть! Оборванцы и босяки российских офицеров… — начал было комендант, но, оборвав речь, замахал в воздухе подзорной трубой.

Из аула на полном карьере вылетело человек одиннадцать казаков. За ними, охватывая их с флангов, скакало десятка три горцев. Они, нагоняя, рубили отстающих. Их шашки сверкали под солнцем. Опять раздались выстрелы. Четыре казака рухнули с коней, а горцы, не снижая карьера, с гиком и хриплыми криками рубили неведомо откуда бежавших к крепости солдат.

— Первое и второе орудия, беглый огонь! — скомандовал прапорщик-артиллерист, не дожидаясь приказа коменданта.

Полурота, высланная вперед, кто стоя, кто с колена, открыла огонь по мюридам. Две гранаты лопнули возле них.

За Андрей-аулом, там, где дорога сворачивала к Качкалыкским лесам, поднялось облако пыли. Оно росло и быстро передвигалось под ветром.

— Конница скачет… Это сам Кази-мулла, — всматриваясь в даль и прикрывая ладонью глаза от солнца, сказал Опочинин.

Балаганы, наспех построенные бродячими торговцами на том месте, где ранее стояла солдатская слобода, задымились и разом полыхнули огнем.

— Подожгли, — покачивая головой, продолжал майор, но комендант молчал. Он все еще смотрел в подзорную трубу. Лицо его было растеряно, нижняя губа дергалась.

— Геннадий Андреевич, надо подать команду… дело нешуточное… во-он сколько их высыпало из аула, — резким голосом сказал майор.

— Чего ж теперь делать… орудия бьют, солдаты стреляют… а дальше…

— Да командовать, командовать надо, черт бы вас побрал! — свирепея, заорал майор Опочинин.

Сучков нерешительно огляделся и тихо предложил:

— Бери на себя команду, решай сам… Я что-то не в себе, — и бочком пошел с крепостной стены.

Майор выхватил из его рук подзорную трубу и, перегнувшись через бруствер, закричал:

— Вторая полурота, в поле! Фальконетам открыть огонь! Пушкарям стрелять по аулу и дороге… — затем, не отрывая глаз от поля, на котором все больше и больше скапливалось конных и пеших мюридов, крикнул горнисту: — Играй «Все вперед!».

Услышав сигнал, солдаты перестроились в правильную, похожую на треугольник, группу, стали бить залпами.

Стоявшие позади заряжали ружья и передавали их стрелкам. По бокам, чуть выдвинувшись вперед, рассыпались пикеты, охранявшие тылы и фланги роты. Они тоже вели огонь по противнику. Несколько казаков, спасшихся от конницы Кази-муллы, спешились и через полуоткрытые ворота вошли в крепость. Никто их ни о чем не спрашивал, так измучены, взволнованы, почти невменяемы были они.

Из Андрей-аула выехала группа конных с двумя зелеными значками и полумесяцем на шесте.

— Пушкари, цель верней по этой группе.

Все орудия крепости стреляли по мюридам, держа их в отдалении от ворот. Сделав одну-две попытки атаковать роту, горцы с гиком бросились вперед, но огонь крепостных орудий и ружейные залпы защитников охладили их.

Пожар на месте бывшей слободки уже затих, и только дымные хвосты тянулись по ветру из-под головешек.

— Третья рота, в ружье и за ворота! Дальше валов и рва не идти… стрелять пометче, не жалеть зарядов, в случае чего — в штыки! — приказал майор, и третья рота карабинеров, топтавшаяся во дворе, скорым шагом высыпала на подмогу егерям.

Одна из гранат, пущенная из флангового капонира, удачно разорвалась возле конной группы со значком. Двое всадников упали, свалился и значок. Когда рассеялся дым, в крепости увидели, как бились в агонии кони, а пешие мюриды уносили в аул трех человек.

Цепь горцев, наступавшая со стороны бывшей солдатской слободки, остановилась, ее сейчас же накрыли орудийным огнем с верков крепости.

— Ур-ра-а! Бей их… коли басурманов! — видя, как шарахнулась назад цепь, закричали солдаты, взбегая на вал. Кое-кто даже выбежал за ров, но четкий сигнал ротного горниста отрезвил горячие головы, и солдаты поспешно отошли обратно.

Мюриды, по-видимому, не очень торопились со штурмом крепости, а быть может, и вовсе не думали об этом.

Конница отступила к аулу и скрылась, пехота, остановленная огнем русских и удачными попаданиями гранат, отошла. Из аула к ней потянулись женщины и дети, неся еду и питье.

Скоро на поле можно было рассмотреть сидящих на траве, прохаживающихся или мирно спящих воинов. Казалось, это не место битвы, а поле, на котором отдыхают утомившиеся работой люди.

Русские тоже перестали стрелять, но через каждые пять-десять минут то там, то тут в крепости били барабаны, играли сигнальные горны, раздавались команды офицеров.

Было около одиннадцати часов дня. Солнце обжигало кумыкскую плоскость, ветерок, еще час назад овевавший землю, уснул. Камни и хребты накалялись, и зной все сильнее охватывал людей.

Комендант не показывался, и майор Опочинин, взяв на себя всю власть над крепостью и гарнизоном, приказал выдать солдатам, занимавшим охрану перед крепостью, воду, хлеб и по куску вареного мяса.

Майор в сопровождении переводчика, прапорщика Аркаева, спустился со стены крепости и вышел за ворота, направляясь к сидевшим группами солдатам. На валу стоял фальконет, возле него человек двенадцать стрелков, слева от них еще одна команда застрельщиков, как тогда называли отличных стрелков. Во рву, укрывшись в холодке, лежали солдаты, отдыхавшие от боя.

— Не вставать, лежи, братцы, как лежали, — еще издали закричал майор и, подсев к ним, спросил: — Ну как, жарко было?

— Хватало, ваше высокбродь, дюже сердито пошли они на нас, да спасибо пушкарям, хорошо огрели азию, — сказал один из солдат, видимо, давно служивший на Кавказе.

— С какого года? — спросил майор.

— Так что одиннадцатый годок кончаю. Я еще молодым лекрутом был, когда Алексей Петрович на Капказ приехали.

Все замолчали. Имя Ермолова как-то объединило их.

— Помнишь Алексея Петровича? — спросил майор.

— А как же? Помирать буду и то сохраню об ём память, — снимая фуражку, ответил солдат. — При их высокопревосходительстве разве ж могли б эти басурманы на крепость идтить?

И опять красноречивое молчание было ответом на слова старого солдата.

Майор Опочинин и прапорщик встали.

— Ну, братцы, всего вам доброго. Сторожите крепость, берегите валы, а за службу — спасибо.

— Счастливо оставаться, вашсокбродь, — нестройным хором ответили солдаты.

Уже подходя к крепости, майор сказал молчавшему прапорщику:

— Солдата не обманешь… Он сердцем чует правду, душой понимает командира.

Андрей-аул был захвачен мюридами легко, так как взвод егерей и полусотня казаков Моздокского полка очень поздно обнаружили горцев.

Беспечность и пренебрежение к Кази-мулле, проявленные комендантом крепости Внезапная, были неслучайны. Упоенные легкими победами над персами, генералы и офицеры, потянувшиеся вслед за Паскевичем на Кавказ и сменившие прежних командиров и начальников, в свое время назначенных Ермоловым, ни в грош не ставили традиции, опыт и воинское мастерство ермоловских солдат.

Ярким примером тому был новый комендант Внезапной подполковник Сучков. И чем ближе к Тифлису, к штабу Паскевича, тем заметнее сказывалось пренебрежение к горцам, тем сильнее чувствовалась неприязнь ко всему, что еще оставалось от эпохи Ермолова.