— Солдат ли ты, Каппоччо? — с издёвкой спросил Франческо. — Или я должен сказать, в чём ошибся Фортемани, беря тебя на службу. Ему, похоже, следовало сразу определить тебя на кухню в помощь повару.

— Господин рыцарь!

— Ба! Да ты повышаешь на меня голос? Или ты думаешь, что я такой же, как ты, и пугаюсь шума?

— Шум меня не пугает.

— Неужели? Тогда чего же ты наложил в штаны от пустых угроз герцога Баббьяно? Будь ты действительно солдатом, ты не стал бы говорить: «Я готов умереть так, а не иначе». И твоё утверждение, что ты готов умереть в чистом поле, — ложь.

— Нет! Не ложь!

— Тогда почему ты готов умереть там, но не здесь? Или ты забыл, что не человек, но судьба определяет место и время смерти? Но успокойся, женщина, — Франческо рассмеялся и возвысил голос, чтобы его хорошо слышали остальные наёмники. — Умирать тебе не придётся, ни там, ни здесь.

— Когда Роккалеоне сдастся…

— Роккалеоне не сдастся, — прогремел Франческо.

— Хорошо, когда его возьмут штурмом.

— Его не возьмут штурмом, — в голосе губернатора звенела уверенность. — Будь у Джан-Марии в союзниках время, он бы уморил нас голодом. Но времени-то у него и нет. Враг стоит на границе его герцогства, и через несколько дней, максимум, через неделю, ему придётся возвращаться в Баббьяно и защищать собственную корону.

— Тем больше у него оснований подвергнуть замок бомбардировке, — по тону Каппоччо чувствовалось, что этот аргумент он считает неотразимым.

Но Франческо незамедлительно оспорил это утверждение.

— Не верьте этому. Говорю вам, Джан-Мария на такое не пойдёт. А если и отдаст приказ открыть огонь, разве эти стены рухнут от нескольких ядер? На штурм он может решиться, но не мне объяснять солдату, что двадцать храбрых парней, а я считаю вас таковыми, несмотря на твои, Каппоччо, трусливые речи, без труда расправятся и с тысячью человек, не говоря уже о сотне, что привёл с собой герцог. И учти, я говорю тебе только то, во что верю сам, ибо Джан-Мария, как ты, должно быть, помнишь, обещал повесить и меня. Я солдат, как и ты, а потому и рискуем мы одинаково. И разве я колеблюсь, сомневаюсь в победе только потому, что мне пригрозили виселицей? Стыдно, Каппоччо! Менее милосердный губернатор сам вздёрнул бы тебя за такие слова, подстрекающие к бунту. Я же вот стою и спорю с тобой, потому что у меня на счету каждый храбрец, а я уверен, что и ты из их числа. Давай забудем о твоих сомнениях. Они недостойны солдата. Будь смел, решителен, и после того, как побеждённый герцог снимет осаду, тебя и твоих товарищей будет ждать щедрое вознаграждение.

Франческо повернулся, не дожидаясь ответа Каппоччо, застывшего с поникшей головой и горящими от стыда щеками, и повёл Валентину через двор к лестнице, ведущей в зал приёмов.

Шёл он размеренным шагом, ни разу не оглянувшись, словно и не сомневаясь в том, что приказы его будут выполнены, но, едва за ними закрылась дверь, резко повернулся к Эрколе.

— Вооружитесь аркебузой и возьмите с собой моего слугу, Ланчотто. Если эти твари всё ещё намерены бунтовать, застрелите того, кто попытается открыть ворота. Стреляйте наверняка, а потом дайте мне знать. Но главное, Эрколе, позаботьтесь о том, чтобы они вас не видели, даже не подозревали о вашем присутствии, чтобы не преуменьшать воздействие на них моих слов.

Тут Валентина одарила его таким восхищённым взглядом, что Гонзага позеленел от зависти.

— Небеса смилостивились надо мной и в час беды послали мне на помощь настоящего мужчину. Вы думаете, — глаза её не отрывались от его лица, в котором она не увидела даже малейшего признака неуверенности. — Вы думаете, они успокоятся?

— Это я вам гарантирую, мадонна. Но что это? Почему я вижу слёзы у вас на глазах? Плакать вам совершенно незачем.

— Я всё-таки женщина, — она улыбнулась, — со всеми свойственными нам слабостями. Мне казалось, что всё рухнуло. И рухнуло бы, не будь вас. Если они взбунтуются…

— Пока я здесь, этого не будет, — заверил её Франческо, и Валентина, в восторге от своего рыцаря, поспешила к дамам, чтобы успокоить их и пообещать, что при такой надёжной защите ничего дурного им не грозит.

Франческо направился к себе, чтобы снять латы, а Гонзага решил прогуляться по крепостному валу, сжигаемый ненавистью, теперь уже не к безродному выскочке, а к Валентине, которая посмела предпочесть этого мужлана, грубияна, головореза ему, ослепительному Гонзаге. Вышагивая под синим полуденным небом, он уже мечтал о том, чтобы наёмники, несмотря на уверения Франческо, взбунтовались, и тогда Валентина поймёт, что напрасно она доверилась этому проходимцу, и его обещания — всего лишь слова. И тут же вернулись к нему мысли о его собственных смелых замыслах, о любви к Валентине, о благосклонности, которую она выказывала ему до появления этого болтуна. Он горько рассмеялся, вновь осознав, что теперь она отдаёт предпочтение не ему, а Франческо.

С другой стороны, дни настали грозные, война надвинулась вплотную, а именно в такой ситуации Франческо мог проявить себя во всём блеске. Ну на что годился этот sbirro в мирное время? Разве мог он соперничать с ним, Гонзагой, в остроумии, элегантности, манерах? Обстоятельства, так сложились обстоятельства, а потому вся вина падала на них. В другой ситуации Валентина — в этом у Гонзага не было ни малейших сомнений — даже не взглянула бы на Франческо, пока рядом с ней находился он, Гонзага. А вспомнить их первую встречу, у Аскуаспарте. Вновь проклятые обстоятельства сложились в пользу Франческо, ибо женщины более чем расположены к раненым и больным.

И он уже убеждал себя в том, что мог бы обвенчаться с Валентиной, не появись в Роккалеоне Франческо, а обвенчавшись, опустить мост и спокойно выехать из замка, ибо едва ли Джан-Мария пожелал бы жениться на его вдове. Да и Гвидобальдо, по натуре добрый и милосердный, не стал бы долго гневаться и скорее простил, чем повесил, ибо ничего бы не выиграл, оставив племянницу вдовой. Да, если бы не Франческо, риск его полностью бы оправдался, и он покинул Роккалеоне с высоко поднятой головой.

Он смотрел вниз, на равнину, уставленную палатками, и чёрная ненависть вперемешку с таким же чёрным отчаянием застилала ему глаза. Вот тут и подумалось ему, а не отказаться ли от прежних планов, раз они рухнули в одночасье, и не обратиться ли к новым, призванным, по меньшей мере, спасти его от виселицы? Ибо теперь он понимал, что обречён — вне зависимости от того, падёт ли Роккалеоне или выстоит. Ему припомнили бы организацию побега из Урбино, и не мог он ожидать пощады ни от Джан-Марии, ни от Гвидобальдо.

И неожиданно его озарило: он увидел путь к спасению. Гонзага замер, затем воровато оглянулся, в опасении, что кто-то прочитал его чёрные мысли. Успокоился, никого не увидев, вернулся в свою комнату, нашёл перо, чернила, лист бумаги и одним махом написал:

«В моих силах призвать гарнизон к неповиновению и открыть ворота Роккалеоне. Тем самым замок окажется у вас в руках, а я докажу вам, что не желаю участвовать в мятеже монны Валентины. Что вы можете предложить мне, если я выполню обещанное? Ответьте немедленно, воспользовавшись тем же средством доставки, что и я, но не отправляйте послание, если увидите меня на крепостной стене».

Гонзага сложил лист, написал: «Его высочеству герцогу Баббьяно», прошёл в арсенал, открыл дверцы большого шкафа у стены, достал арбалет, натянул тетиву, привязал письмо к стреле, установил её на ложе, плотно затворил дверь, приблизился к узкой бойнице, поднял арбалет. Направил его на палатку герцога и выстрелил. И, к полному его удовольствию, попал в цель: стрела порвала тент и исчезла внутри.

Сразу же в лагере поднялась суета. Забегали солдаты, несколько человек вывалились из палатки. Гонзага узнал Джан-Марию и Гвидобальдо.

Стрелу передали герцогу Баббьяно. Тот коротко глянул на замок, отбросил полог палатки и скрылся.

Гонзага широко распахнул дверь в арсенал, чтобы видеть, есть ли кто на крепостном валу, и вернулся к окну, в нетерпении дожидаясь ответа. Не прошло и десяти минут, как вновь появился Джан-Мария, кликнул арбалетчика, что-то ему передал, указал рукой на Роккалеоне. Гонзага двинулся к двери, сердце его стучало, как барабан. Если бы на стене появился кто-то посторонний, он успел бы показаться меж зубцов и тем самым остановить арбалетчика. Но повода для тревоги не нашлось, и вскоре стрела запрыгала по камням крепостной стены. А ещё через мгновение Гонзага держал в руках ответ Джан-Марии.