Император усмехнулся:

— Иногда приходится прибегать к жестким мерам. Что делать, если люди возомнили себя бессмертными? Хотя бессмертия как такового не бывает. Продление жизни, как правило, объясняется падением других функций.

Почему-то император показал на Кюхельбекера. Он подождал, пока Егор очистит банан, и спросил:

— А что еще? Ты рассказывай, рассказывай. Например, о своей семье.

— Семья как семья.

— Отец есть?

— Есть.

— А что же ты не захотел с ними оставаться?

— У меня был конфликт.

— Ну ладно, не рассказывай. В сущности, мне и не очень интересно, что у тебя за конфликт. А как у Людмилы семья? Неблагополучная?

— Не знаю. Я там не был.

— Но она, безусловно, рассказывала.

Егор понял, что император притворяется Павлом. И неумело. Говорит как современный человек. Они тут играют в игры, ленивые игры, потому что боятся потерять власть. Хотя зачем человеку власть в этом холодном болоте?

— Ты слышал мой вопрос, Егор?

— Она живет с матерью, — сказал Егор. — Отец их бросил. Мать со своим новым мужем, или кто он там ей, пьет. Они бьют Людмилу. Она от них убежала.

— Ясно. Неблагополучная семья, — сказал император. — С этим что-то надо делать?

— Она уже хочет вернуться, — сказал Егор.

— Разумеется, — согласился император. — Что ей сейчас делать? Рано.

Он достал длинную тонкую руку, выпиленную из кости. Пальцы руки были загнуты. Этой рукой он принялся чесать себе спину под бронежилетом.

— Никогда не снимаю бронежилет, — сообщил он Егору. — Потому что никому не доверяю.

— А вы бросьте все это, — сказал Егор.

Император нехотя засмеялся. Побулькал в горле. И сказал серьезно:

— У нас беда. Никто не стареет. Ты скажешь — это счастье. Но ребенок не может стать взрослым, бутон цветка не может распуститься и расцвести. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— Я должен тебе признаться, — продолжал император. — Я полюбил твою спутницу Людмилу. Я полюбил ее искренне и нежно. Но мое стремление к ней противоречит моей порядочности. Это… как бы найти нужное слово? Подскажите, канцлер… — Император повернул голову к Кюхельбекеру.

— Это неприлично, — отыскал нужное слово Кюхельбекер.

— Вот именно. Бутон должен раскрыться, чтобы цветок соединился со мной, с пчелой, которая прилетит выпить его нектар. Но я нетерпелив. Живу вне времени. Для тебя пройдет пять лет, для меня — один бесконечный день.

— Но как же…

— А вот вопросов не надо, — оборвал его император. — Могут быть пожелания.

— Нам с Люсей пора домой, — сказал Егор, словно предыдущего разговора не было.

— А он у нас упрямый, — усмехнулся император.

— Вы же сами сказали, что бутоны здесь не раскрываются, — сказал Егор.

— Вот именно, — согласился император. — А ты в Воронеже бывал?

— Нет, а что?

— Там, наверное, сейчас сугробы, метель завывает, а окошки такие желтые, теплые, заглянешь внутрь — стоят елки наряженные, игрушки висят, на столах выпивка и закуска…

— На окнах узоры, — сказал Кюхельбекер. — Внутрь не очень-то заглянешь.

— Опять испортил песню! — обиделся император. — Идите прочь! Надоели!

— Иду, иду, — ворчливо ответил Кюхельбекер, — ты не очень-то с нами ссорься. Как вознесли тебя, так можем и низвергнуть.

— Долой!

Егор поднялся и пошел к двери. Сзади Кюхельбекер спросил обыкновенным голосом:

— Скоро очередная доставка. Дыню заказывать?

— Хватит! Незрелые они. Закажи побольше винограда, — распорядился император.

Егор вышел из ковровой комнаты. Перед дверью сидел на корточках велосипедист.

Он дремал и не заметил Егора.

Егор прошел в медпункт.

Доктор ползал по полу и пытался починить железную дорогу.

— Как там Люся? — спросил Егор.

— Отдыхает, — сказал доктор. — А ты, если плохо себя чувствуешь, ложись на пол, расслабься.

Егор заглянул за занавеску. Люська лежала, закрыв глаза. Она была очень красивой девочкой. Как же Егор раньше не замечал этого? Наверное, потому, что она была еще маленькая. Егор подумал, что нет никакой гарантии, что император в самом деле будет ждать, пока Люська вырастет. Он лжец, у него на лице это написано.

— Простите, я не знаю вашего имени-отчества, — обратился Егор к доктору.

— Леонид Моисеевич, — ответил доктор сразу. Ну вот, никакой он не Фрейд.

— Леонид Моисеевич, у меня есть подозрение, только никому не говорите…

— Не скажу.

— Ваш император — он случайно не вампир?

— Вампир, — спокойно ответил доктор. — Но не от стремления к человеческой крови, я полагаю, он ее не очень жалует, а от убеждения в том, что только таким способом он может сохранить силу и энергию.

— Но ведь это чепуха!

— Поживи у нас и с наше, — усмехнулся доктор, — и тогда тоже будешь верить черт знает во что.

— Значит, на самом деле он не любит Люську?

— А он сказал, что любит?

— Он сказал, что хотел бы, чтобы ей стало семнадцать лет и чтобы тогда она поняла, какой он драгоценный.

— Забавно, — заметил доктор. — А вы не разбираетесь в детских железных дорогах?

— Нет, уже семь лет как мою выкинули.

— Жаль.

— Значит, он хочет высосать ее кровь? — Егор внутренне содрогнулся от отвращения.

— Не придумывай ужасов, — сказал доктор. — Мы здесь цивилизованные персоны.

— Даже когда сжигаете женщину на костре?

— Она не женщина, а уголовная преступница.

Доктор ткнул пальцем в занавеску, наступила тишина. Люська во сне забормотала.

— А вы давно здесь? — спросил Егор.

— Давно, — ответил доктор. — Я сюда попал еще до войны.

— Значит, железную дорогу только здесь увидели?

Леонид Моисеевич поправил сбившуюся набок бороду, разложил ее по груди редким веером, поднялся с колен и ответил обстоятельно, показав, что сумел заглянуть в мысли Егора:

— Да, я попал сюда в тридцать седьмом. Когда никто и не мечтал о таких игрушках. Но потом я увидел одну — когда у вас появился магазин «Детский мир». Мне приносили пациенты. Кто вагончик, кто — домик. Я собрал этот мирок, мой собственный. Но в последние годы вагончики пропали. Видно, их не осталось в «Детском мире». За ними надо ехать в Лейпциг.

— Куда?

— В Германию, в город Лейпциг. Там их изготавливают, и, говорят, там есть специальный магазин не то на улице Карла Маркса, не то на площади Димитрова.

— А разве у вас тут есть Германия?

— Земля круглая. У нас есть и Австралия, только я не уверен, живут ли в Австралии люди. Хотя почему бы и не жить им — ведь несчастных и загнанных людей достаточно во всем мире. К сожалению, связей с другими странами у нас почти нет. Из-за шуток природы. Природа не разрешает нашему миру иметь автомобили или самолеты. Пробовали туда отправиться на воздушном шаре… Но беда в том, что люди, пожившие здесь несколько лет, становятся иными. Кровь в их жилах сменяется питательной смесью и становится холоднее на шесть градусов. Мы ведь не теплокровные млекопитающие, как можно предположить по внешнему виду. Попробуйте мою руку — чувствуете, какая холодная? Нет, это не возраст. Просто черепахи и крокодилы долго живут. Мы тоже бесконечно живем, потому что окружающая температура здесь постоянна. Ты понял?

— И это будет со мной?

— Обязательно будет. И даже вся кровь младенцев тебе не поможет.

При том Леонид Моисеевич недобро усмехнулся.

— Я не хотел бы сам стать таким, — голосом воспитанного мальчика ответил Егор.

— Кошмар, — сказал доктор. — Но еще хуже было испытать страх, овладевший в новогоднюю ночь доктором медицины, профессором Рубинштейном, когда за мной пришли. Я был согласен на все…

Доктор смущенно поморщился и пошел за занавеску посмотреть, как себя чувствует Люська.

Вернулся он через минуту.

— Все в порядке, — сказал он и улыбнулся. Щечки у доктора были в голубых жилках сосудов. — Все в порядке, вы можете соорудить воздушный шар и лететь на нем в Лейпциг, если город Лейпциг существует. Наша беда в том, что за Минском начинается болотный пустырь. Оттуда не возвращаются. Говорят, в тех болотах живут страшные твари, которые пожирают путников.