— Нет, сейчас! — крикнули из зала.

— Хотя я могу сказать, чьих это рук дело! — заявила женщина, и откуда-то в ее руке появился небольшой колокольчик, такие раньше бывали на собраниях, да все перевелись. — Ты, Егор, имеешь право добровольно ответить на наш вопрос: состоял ли ты в пионерах и комсомоле и каково твое отношение к идеям марксизма-ленинизма.

— Либо ты ограничиваешься идеями национального сознания, либо я ухожу и увожу с собой моих людей, — сказал человек с веревкой на шее.

— Я скажу, — произнес Егор. — Я был в пионерах, все были, и в комсомоле был. Только в прошлом году его у нас распустили.

— И тогда вы организовали подпольную ячейку! — Скучный человек в очках ткнул палец в бок Егора.

— Товарищ Вышинский, я лишаю вас слова, — сказала женщина с колокольчиком. — Товарищ Егор, ты можешь не отвечать на этот вопрос, а обсудить его после митинга с товарищем Вышинским.

— Да чего парень стоит, глазами хлопает, — сказал старик, чей портрет висел на стене. — Надо ему глаза приоткрыть. Ты будешь говорить, Коллонтай, или я сам скажу?

— Я скажу, — сказала Коллонтай. — У нас все должно быть открыто.

Егор был рад, что не стал с самого начала настаивать на поисках Кюхельбекера, — это была другая компания, и странно, что он не предугадал, что в мире ином тоже есть свои группы, партии, союзы, своя вражда и война, — у нас иначе не бывает.

— Как ты знаешь, Егор, — сказала старуха Коллонтай, — попав сюда, ты должен выбрать себе жизнь в зависимости от убеждений. Условно говоря, наше небольшое население делится на три категории. Большей части — все равно. Они просто существуют. Вторая, наиболее могущественная группа захватила власть обманом — она стремится к личному обогащению. Это группка людей, лишенная стыда и совести, она строит свое благополучие на нищете и голоде трудящихся…

И тут Егор чуть все не погубил. А может, и погубил — в этом ему предстоит разобраться позже.

— Но здесь же нет голода и нищеты, — сказал он. — Даже кушать не требуется.

Наступила неприятная пауза.

Потом из зала донеслось:

— Слова были сказаны в переносном значении.

Коллонтай сделала над собой усилие. Улыбнулась и сказала:

— Ты еще о многом не успел подумать. И не знаешь самого главного. Пока есть мы — этот мир будет существовать по законам справедливости и революционного духа.

Егор почувствовал, что он устал — устал, потому что не понимал своего места в этих объединениях и не знал, что им нужно на самом деле. Власти?

— Он не понимает, — сказал мужчина с очень длинной бородой. — Я ему скажу, а вы послушайте. Даже если не соглашаетесь.

Он обвел взглядом зал, и никто не возразил ему.

— Ты, наверное, хочешь домой, — сказал он. — Честно, хочешь?

Егор ответил после долгой паузы. Наверное, с минуту молчал, потому что понимал — правдивый ответ ему невыгоден, а если соврет, ему не поверят и может быть еще хуже.

— Я хочу обратно, — сказал он наконец.

— Ну и молодец, — совсем не рассердился длиннобородый. — Я тоже обратно хотел, несмотря на то что меня там смерть подо льдом ждала. Естество тянет. Но когда понял, что я здесь навсегда, то возрадовался. Возрадовался я тому, что попал в страну Беловодию, в царство Божие на Земле, и сподобился великого счастия.

— Григорий, говори проще, — крикнул из зала женоподобный мужчина с крупным мягким носом. — Главное — суть дела.

— И я узнал, — продолжал Григорий, — что я тут не один такой. И хоть люди, с которыми я сошелся, большей частью пришли сюда через десять, двадцать лет, а то и полвека после меня и принадлежат к большевикам или другим социал-демократам, мысль у них одна — сохранить этот мир нетронутым, не допустить в него скверну, которая все более овладевает верхней Землей. И потому мы соединили наши усилия — благо перед нами вечность.

Григорий протянул руку к графину, словно хотел налить из него, потом стукнул графином об стол, раздраженно поставив на место.

— Сколько раз говорили — чтобы вода для ораторов была! — рявкнул он.

— Будет, будет, сегодня это аутодафе проклятое все планы сбило, — сказала Коллонтай.

— Вот именно, — сказал Григорий и замолк.

Егор стоял на краю сцены, было не то чтобы страшно, но как-то неладно. Что будет дальше? Чего они хотят?

— Юноша не все понял, — сказал скучный человек в очках по фамилии Вышинский. — Разрешите, я поясню?

— Разумеется, Андрей Януарьевич, — ответила Коллонтай.

Егор подумал, что когда-то слышал такое странное отчество.

— Нас немного, — заявил Андрей Януарьевич, — но истинных вождей, истинных правителей мира должно быть немного. Это тесная группа пламенных революционеров.

— Мы же договаривались, Андрей! — закричал из зала женоподобный толстяк. — Никаких пламенных революционеров. Или мы тут же уходим из зала.

— Ну ладно, ладно, — поморщился Андрей Януарьевич. — Мы — хранители. Независимо от наших взглядов в прошлом, от нашей партийной принадлежности мы соединились, чтобы оградить этот мир от скверны.

— Зачем? — не понял Егор. — Вы же и так ограждены.

— Все в природе оправданно, все целесообразно, как учил Карл Маркс, — сказал Андрей Януарьевич. — Мир, откуда ты пришел, обречен на гибель. Он заражен, он полон оппортунизма и неверия. Для того чтобы спасти человечество, скажем, его избранную часть, природа…

— Скажи «Господь», язык не отвалится, — сказал длиннобородый Григорий.

— Нет, раз мы договорились, то давайте уважать убеждения союзников, — возразил Андрей Януарьевич. — Я повторяю: мы здесь оказались для того, чтобы превратить этот мир в царство справедливости. И мы этого добьемся.

Старики стали хлопать в ладоши.

— Каждый из нас попал сюда не случайно, — заговорила Коллонтай, когда Андрей Януарьевич замолк. — Почему-то именно я, он, ты пришли сюда. Мы несем ответственность за создание идеального мира! И теперь ты, Егор Чехонин, один из нас! Ты тоже выполняешь свой долг.

Егору эти люди не нравились. Ему хотелось одного — скорее уйти отсюда. И он понял, что должен показать: ему с ними не по пути.

— Я здесь временно, — сказал он. — Я хочу вернуться. И девочку с собой заберу.

— Ты ушел оттуда, — возразила Коллонтай, — потому что там тебе жить было невозможно! Иначе сюда не попадают.

— Я тоже так думал, а теперь понял, что хочу обратно.

— Он хочет уйти, — донеслось из темноты зала. — Он хочет рассказать о нас! Он хочет напустить на нас опасность! Он хуже императора, который получает оттуда бананы.

Стало шумно, все кричали, потрясали кулаками, даже свистели.

— Боюсь, что мы ошиблись в тебе, — произнес Андрей Януарьевич. Он говорил негромко, но его пронзительный голос перекрывал шум зала. — Мы рассчитывали, что в наше движение вольется новая молодая кровь. Мы нуждаемся в молодой гвардии. Но если в нашем стаде оказалась дурная овца, то придется принять меры.

— Ну чего вы грозитесь! — обозлился Егор. — Я к вам не напрашивался, вы меня сами сюда притащили. Отпустите меня, и я о вас и не вспомню. Уйду к себе…

— Отсюда уйти невозможно! — крикнула Коллонтай.

— Не в этом дело, — сказал Григорий. — Если кто-то ушел, то и он может уйти…

Егор внутренне сжался — они признаются, что есть надежда!

— Но мы не можем допустить, чтобы он ушел и предупредил там, что мы готовим удар!

Зал откликнулся дружным гулом.

— Не надо так, — возразил Андрей Януарьевич. — Мы не сторонники насильственных методов, подобно старцу Распутину. Мы не царские сатрапы. Если молодой человек считает, что ему с нами не по пути, он волен уйти на все четыре стороны.

Голоса в подвале разделились между теми, кто был согласен отпустить Егора, и теми, кто требовал его смерти. Шум стоял такой, словно Егор оказался в Кремлевском Дворце съездов.

Андрей Януарьевич снял очки, вытащил из кармана серого костюма желтую тряпочку и принялся протирать стекла.

— Я возражаю! — кричал Григорий Распутин.

— Иди, — сказала Коллонтай и подтолкнула Егора к задней двери, ведущей на сцену. — Иди, иди.