Да тут и двумя стоило бы посмотреть... Если это и в самом деле некое морское животное, выброшенное штормом... Точнее, мумифицированный труп животного. А ты говоришь «клопики в тропиках... Эх ты, Гоша...

Поздравляю с открытием еще одного лох-несского чудовища! — отпарировал третий помощник. — Спиртовать где будем — здесь или в балластной цистерне?

На Крещатике. В ресторане «Метро»... Зоя, ваш жрец не говорил о размерах этого Луана-дари? Хотя бы приблизительно. Какой он? Такой? Такой? — распахивал и сводил руки Шулейко.

В длину — шагов пятьдесят.

- Хороша зверюшечка... Скорее всего на остров выбросило финвала — сельдяного кита... Гоша, ты можешь уговорить капитана спустить катер? Слетаем мигом — туда и обратно.

- Ну, если наука просит, — многозначительно посмотрел на Зою Диденко. — Попробую... Как далеко отсюда эта ваша Несси?

- Вон за тем мысом, — показала Зоя.

- Три мили туда, три обратно... — прикинул третий помощник. — За час управимся... Но чем рассчитываться будете не знаю... Соляр нонче вздорожал.

Да, но вы учтите, бухта священная, — предупредила этнографиня, — и чтобы не оскорблять чувства аборигенов, лучше было бы наведаться туда ночью.

Обожаю ночные прогулки, — оживился Диденко. — «Поедем, красотка, кататься. Давно я тебя поджидал...»

С пением он и направился на капитанский мостик…

Темной тропической ночью моторный баркас с экспедиционного судна «Профессор Шведе» вошел в священную бухту Луана-дари. У штурвала стоял Диденко. Зоя и Шулейко вглядывались из кокпита в едва различимый берег. Третий помощник сбавил обороты, и баркас ткнулся в песок.

Посвечивая фонариками, все трое двинулись к туше гигантской рыбины, черневшей на песчаном пляже, окруженном густыми мангровыми зарослями.

Луана-дари! — шепнула Зоя.

Если аборигены ее охраняют, — вполголоса заметил Диденко, — то на завтрак этой милой рыбке они завтра поднесут три хорошие отбивные...

Огромное тело рыбацкого божества было украшено гирляндами из орхидей, панцирями морских черепах, связками бананов, кокосовых орехов...

Из-за горизонта медленно всплыл бугристый шар луны. Капище осветилось, и Шулейко, предвкушавший открытие нового вида китообразных, с изумлением вдруг обнаружил, что из брюха священного Луана-дари торчит ржавый, грешной вал и что бока его украшают ровные ряды заклепок, а вместо спинного плавника вздымается боевая рубка с узкими прорезями иллюминаторов.

— Подводная лодка! — вырвалось у Шулейко.

— Подводная лодка в степях Украины! — добавил Диденко и покачал головой. Он первым вскарабкался на корпус, подал руку Зое, затем помог влезть ихтиологу. Вдвоем — моряк и ученый — с огромным усилием провернули маховик на крышке входного рубочного люка, подняли медный литой кругляк. Направив лучи фонарей в горловину люка, они увидели, что в боевой рубке сидел, привалившись спиной к стволу перископа, иссохший труп человека в истлевшем кителе. Рука мертвеца с четырьмя чуть различимыми нашивками на остатках обшлагов прижимала к груди планшетку из растрескавшейся кожи. Диденко снял с головы фуражку.

— Ребята, быстрее! — торопила их снизу Зоя. Она стояла позади рубки и тревожно вглядывалась в заросли. - Кажется, сюда идут...

Шулейко быстро спустился по трапу в рубку, выдернув из рук покойника планшетку, опустил крышку, и все трое ^:скатились с борта лодки в песок. Баркас покинул священную бухту Луана-дари. В каюте «Профессора Шведе» Шулейко попробовал открыть планшетку. Пересохшая кожа развалилась, как скорлупа, и на стол выпала общая тетрадь с большими буквами «IEP», тисненными на черной клеенчатой обложке. Такие тетради выпускались в начале века специально для моряков-подводников — чтобы всплывали, если лодка погибнет. Шулейко осторожно раскрыл дневник, отчего обложка тут же отвалилась. Пинцетом перевернул ломкую страницу и стал читать.

ХРАМ НА СКАЛЕ

1914 год. Севастополь доживал последнее мирное лето. Матросы на ялах состязались в гребле. На Приморском бульваре духовой оркестр Штаба Командующего флотом Черного моря играл вальс «Майский сон». Офицеры в белых кителях фланировали вдоль бульваров с дамами в ажурных летних шляпках. Солнце сияло на кресте Владимирского собора, дробилось в зеркальной меди труб, золоте погон, в бриллиантах серег и ожерелий... Город старался забыть о своем военном ремесле. Город старался быть южным курортом, не более того...

Старший лейтенант Николай Михайлов — офицер лет тридцати с аккуратной русой бородкой помог грациозной волоокой девушке сесть в фаэтон.

— На Ипатьеву дачу! — приказал он извозчику и обернулся к спутнице: — Вот увидите, Надежда Георгиевна, брат будет искренне рад нашему появлению. Он доктор, и к тому же в большой моде. К нему из Киева, Москвы и даже Петербурга едут. Дмитрий практикует таласотерапию — лечение морем. Да-да, представьте себе: море — лучший лекарь! Нервы, мигрени, астмы и прочие городские болезни море развеивает, как ветер туман... Поживете с недельку и сами убедитесь в этом.

Николай и Надежда Георгиевна пробирались меж прибрежных камней по неровной тропе. Глухо шумел прибой. — В этом вечном биении волн, уверяю вас, — придерживал локоть девушки и говорил Михайлов, — не меньше смысла, чем в нашей людской суете. Море — существо живое: оно дышит, пульсирует, сердится, ласкается, гневается... Наконец, оно неравнодушно к прекрасному. Недаром носовые фигуры старинных парусников делали в виде красавиц.

Две деревянные резные нимфы поддерживали балкончик двухэтажной дачи приват-доцента медицины Дмитрия Михайлова. Легкое ажурное строение утопало в зелени кипарисов.

Веранду с видом на море заливало летнее солнце. За овальным столом весело обедали Надежда Георгиевна, настоятель форосского храма отец Досифей и оба брата — моряк и врач.

Приват-доцент — молодой, но уже полнеющий мужчина в белом пиджаке и пикейном жилете — привстал из-за стола, погрозил вилкой в распахнутое окно веранды и крикнул:

— Активнее, господа, активнее!

Там в мелководном бассейне приседали, вздымая брызги, две тучные купчихи в полосатых купальниках с рюшечками и оборками. Вместе с ними сгонял жир и толстяк, придерживающий на лысине кок начесанных из-за ушей волос. Все трое не сводили глаз с гипсовых фигур нагой Психеи и Амура, служивших им немым укором.

Отец Досифей, могучий бородач с крестом на орденской ленте, с благодушной укоризной пожурил Михайлова-моряка:

— Хоть бы в день венчания отложили свои опыты!..

_:— Ну, как можно отказаться от эксперимента, когда он, собственно, и есть мой главный свадебный подарок?! — воскликнул Дмитрий. — Видите ли, Наденька, отец Досифей, сам в прошлом моряк и даже портартурец, любезно разрешил нам установить в храме аппаратуру. Конечно, не без риска для своего положения... Но мы, кажется, ни разу не подвели его. Все опыты мы проводим по ночам... Это наша общая тайна... Дело в том, что церковь стоит высоко на скале и обращена к морю так, что ее своды, словно огромная каменная раковина, вбирают в себя неслышимые нами звуки...

Все невольно посмотрели туда, где на обрывистом утесе белели апсиды форосского храма.

Да, да, у моря есть свой голос, — прервал его Николай. — Он начинает звучать, когда ветер проносится над волнами. Получается своего рода огромный орган, который за сотни и тысячи миль предупреждает, к примеру, дельфинов или чаек о приближении шторма, непогоды. Наши уши, увы, слишком несовершенный инструмент, чтобы слышать эту «мелодию». Но вот наше тело, грудь, сердце, череп — все это внимает голосу моря... Впрочем, тут уж судить не мне, а господину приват-доценту, — кивнул Николай на брата.

Николай прав. Но я не владею столь живым слогом. Боюсь, Надежде Георгиевне и без того наскучили все эти разговоры об опытах, экспериментах, аппаратах...

Нет, нет! Продолжайте!.. Мне очень интересно. В самом деле!