Как и обещал, мистер Адамс позвонил мне через несколько дней и предложил совершить поездку по острову. Признаться, к тому времени я его уже объездил вдоль и поперек, но с удовольствием принял приглашение — с таким собеседником всегда интересно. Едва мы тронулись, мой добровольный гид стал неторопливо рассказывать, причем не только о том, что мелькало за окнами машины. Добродушная улыбка покинула его лицо, оно стало серьезным и озабоченным.

— Этот район в обиходе называют Нью-Орлеан, — говорит он. — По аналогии с трущобами американского города. Здесь живет беднота, временно работающие и безработные.

На фоне этих убогих, полуразвалившихся деревянных строений еще резче выделялись выросшие неподалеку новые корпуса одного из филиалов завода «Фиат», английских компаний по производству красок и комбикормов, англо-американской табачной компании, обувной компании США, сверкающие на солнце хранилища нефти небезызвестной «Эссо». Все они стыдливо огорожены высокой стеной, за которую весьма не просто проникнуть. Но об их деятельности нет-нет да и просачиваются сведения и в барбадосской и в европейской печати. Уже ни для кого не секрет, что иностранные предприятия получают здесь огромные прибыли на вложенный капитал благодаря очень дешевой рабочей силе и праву беспошлинного ввоза сырья и оборудования.

— Их становится все больше и больше, — кивком головы мистер Адамс указывает на корпуса, — а рабочих мест по-прежнему не хватает. Почему? Да потому, что предприятия эти современные, высокоавтоматизированные, они только наживаются на нашей бедности.

Брэнден — район городских рабочих, оплот лейбористской партии. Здесь картина более радостная: много новых домов, почти нет развалюх. Мы то и дело останавливаемся, и Адамс, которого все здесь хорошо знают, накоротке беседует с людьми — выслушивает их новости, что-то советует. А когда уже выезжаем на шоссе, он спрашивает:

— Вы слышали, о чем мы говорили? Жалуются на рост цен на землю. Еще бы: сам министр жилищного строительства занимается спекуляцией участками и стройматериалами. Я выступал по этому поводу в парламенте. Разразился скандал, но его быстро замяли. И все продолжается по-старому…

По сторонам дорогу то обступают плантации сахарного тростника, то неожиданно обрываются. И тогда становятся видны широкие долины, засаженные овощами — томатами, картофелем и его местными разновидностями — мьяме и едо, касава, похожей на маниоку. В барбадосской деревне, хотя понятие это весьма условно, традиционно существует фермерская система. Мне уже не раз доводилось читать, что в последние годы правительство старалось активизировать сельскохозяйственный сектор. Много земли выделено крестьянам — по восемь акров каждому желающему заняться выращиванием овощей или технических культур. Цель ясна: уйти от монокультуры, сократить импорт продуктов питания.

— Наша земля способна дать стране все необходимое, — говорит Том, — вот только используется она еще плохо: пустуют огромные площади.

— Но ведь у вас не так уж ее много, пригодной для земледелия…

— В том-то и парадокс: земли, занятой тростником, стало меньше, а переданная крестьянам используется по их усмотрению. У фермера порой просто силенок не хватает всю ее возделать — техника дорожает, гербициды и удобрения дорожают, а где взять денег?

Так разговаривая, мы и не заметили, как достигли восточного берега острова. Дорога стала петлять меж невысоких холмов, то взбираясь узкой лентой вверх, то стремительно падая в долину. Довольно однообразный пейзаж равнины уступил место пастельным цветам сопок с редкими вкраплениями зелени. Это была «барбадосская Шотландия» — гордость и горе страны. Спокойная красота природы, влекущая сонмы туристов, при внимательном знакомстве обнаженно демонстрировала свои раны — следы эрозии почвы.

Говорят, когда-то весь Барбадос был покрыт лесами. Со временем их не стало — вырубили под плантации сахарного тростника. И тогда морские ветры, насыщенные солью, стали «съедать» землю. Нет, пожалуй, ни одного склона, не израненного оврагами. Эрозия, по мнению специалистов, способна принести острову подлинную гибель: он со временем будет разделен на отдельные куски, а затем и размыт океанской стихией. Чтобы этого не случилось, правительство начало осуществлять целый комплекс защитных мероприятий, главное из которых — создание лестничных террас, засаженных деревьями.

Питер Вебстер, молодой, энергичный руководитель исследовательской станции в регионе Сан-Андрю, подробно рассказывает о своих делах. Он здесь уже восемь лет, и за это время кое-что удалось сделать. На восьми гектарах ведутся работы, цель которых — доказать, что лестничные террасы целесообразно укреплять цитрусовыми деревьями — апельсиновыми, грейпфрутовыми, банановыми, лимонными, авокадо. Выгода от этого получается двойная.

— Видите этот зеленый склон? — спрашивает он, показывая на невысокие деревца, взобравшиеся на гору. — Его не узнать: еще три года назад он был весь изрыт оврагами. Сейчас не только остановлена эрозия, но и зреет урожай.

— Но ведь требуется много саженцев, где вы их берете?

— Рассаду выращиваем сами на государственную субсидию. Шесть недель она прорастает на грядках, затем шесть месяцев — в специальных пластиковых мешочках с богато удобренной землей, и лишь после этого переносим ее в грунт. Часть саженцев продаем, чтобы иметь возможность расширять плантацию.

— Это самые обычные цитрусовые?

— Нет, не совсем. Здесь, на станции, ведутся и селекционные работы. Мы улучшаем сорта, создаем новые гибриды. Так, к примеру, мы успешно привили на основу грейпфрута лимон и апельсин, получился довольно необычный плод — крупный, сочный, богатый витаминами.

Питер приглашает в свой «лендровер» — он надежнее в поездке по полям. Плантации цитрусовых и земли, занятые травами и овощами, совсем молодые посадки тропических деревьев и кустарников тянутся вперемежку. Но вот машина начинает карабкаться в гору, и я замечаю, что весь склон — сплошные ступени-террасы, между которыми зреют арбузы и дыни. Вода стекает по специальным канавкам, больше не угрожая земле.

— Жаль, ананасы не растут на этой засоленной почве, — говорит Питер. — Их корневая система здорово бы нам помогла. Зато вот попробовали бахчевые, и они оказались менее капризными. На днях начинаем здесь посадку деревьев.

Эта станция — первая ласточка в осуществлении большого плана. И то, что государство при весьма слабых своих возможностях все же взялось за решение сложной проблемы восстановления земли, говорит о многом. Однако потребуются годы, прежде чем «барбадосская Шотландия» залечит раны, нанесенные ей теми, кто бездумно обращался с природой в угоду своей временной выгоде.

— Это тоже часть нашего колониального наследия, — замечает мистер Адамс, когда мы уже покидаем станцию. — На каждом шагу, за что ни возьмись, видишь его. Впрочем, сейчас мы увидим его в несколько ином варианте. Тоже не очень веселом, но более романтичном.

Вволю попетляв по горной дороге, мы вновь вырываемся на равнинный простор, перетянутый в разных направлениях лентами асфальта. Невесть каким образом находя всякий раз нужную нам дорогу, мой собеседник ведет машину на скорости, от которой начинает рябить в глазах. Я давно уже заметил, что все барбадосцы любят сверхбыструю езду — даже на узких улочках городов, где порой, кажется, не разминуться, то и дело слышишь свист шин и скрип тормозов. В крови, что ли, у них это чувство лихости и какого-то рискового азарта?

«Отель „Замок Сэма Лорда“», — извещает дорожный указатель. И тут же показывается обнесенное добротным забором двухэтажное белое-белое здание, своей архитектурой действительно напоминающее не то замок, не то крепость. Я уже не раз слышал на Барбадосе имя Сэма Лорда, жестокого пирата, орудовавшего со своей ватагой в конце прошлого — начале нынешнего века на обширных просторах Вест-Индии. Теперь предстояло увидеть его, так сказать, резиденцию.