Драться его никогда не учили, но жизнь иногда заставляла, кроме того, сейчас его действиями управляли инстинкты.

Если бы кто-то из сердобольных «юристов» не положил Шурика на пол одним ударом сзади-сбоку в челюсть, его бы, скорее всего, серьезно искалечили.

А так ничего – отделался переломом челюсти, благо медчасть в университете была лучшей на добрую тысячу километров окрест.

Потом, много позже, разобравшись в ситуации, Каток принес Шурику письмо от Тувины, в котором девушка прямо признавалась, что у нее есть муж, проходящий обучение в БГУ, и разводиться с ним она не собирается. И что Шурик понравился ей, и вообще он очень милый, но совсем еще маленький, и что у него будет еще множество девушек, может, и с ней он однажды встретится на дискотеке …

После этого письма Шуранды Аланов двое суток ни с кем не разговаривал и отказывался пить бульон. А потом попросил позвать Катка и извинился перед ним. Говорить было очень больно, но парень старательно выговаривал слова.

– Да не переживай ты так! – «Юрист» чувствовал себя не в своей тарелке. – И не думай, что все бабы такие. Они, как и мужики, все разные.

На этом и помирились.

Еще через несколько дней Шурика выписали. Его официально признали прошедшим базовое обучение и утвердили учебный план – вначале философию (как правильный «юрист», он не мог сделать другого выбора), а потом механику.

В списке литературы, который ему дали вместе с листом учебного плана, из семидесяти двух книг три были написаны его отцом – одна, правда, в соавторстве. Их он взял в библиотеке первыми.

Зубит сказал, что ему еще рано читать это, порекомендовал начать с Платона, но Шурик только отмахнулся.

И, не осилив первой страницы, позорно заснул.

Над столицей висел низкий пороховой дым.

Грашек, смоля папиросу за папиросой, ездил на велосипеде от баррикады к баррикаде – никакой прочий транспорт здесь бы не прошел, да и двухколесного друга нередко приходилось тащить на собственном горбу.

Мост подорвали в тот момент, когда на него уже въехала колонна танков – старой гвардии все-таки не удалось договориться с командованием столичного военного округа. Вместо переворота получилась революция.

– Когда начнется бомбардировка, лезьте в канализацию к чертовой матери! – орал Грашек студентам, нервно переминающимся с ноги на ногу. – Они пойдут тремя волнами, с интервалом от десяти до пятнадцати минут, после третьей – вылезайте и восстанавливайте баррикады!

– А ты откуда знаешь? – Студенту с виду перевалило за шестьдесят, и выслушивать наставления от малознакомого сорокалетнего мужчины ему казалось зазорно.

– Для тактики бомбардировки в мире существует только два учебника – один был составлен дилетантом и на практике уже лет семь как не используется, а второй написал Бяшка из АГШ, и этот второй редактировал я! Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Горожане сидели в своих домах и наружу только выглядывали, до погромов дело пока не доходило. Грашек не обманывал себя – если за ночь все не решится, то потом придется расхлебывать громадное количество проблем.

Тонкий свист дал ему сигнал.

– Воздух!!! – заорал новоявленный генерал. – В канализацию!

И сам полез в ближайший люк, откинув велосипед подальше. Все сотрясалось, после второго удара прорвало трубу с холодной водой, после еще нескольких – с горячей тоже, и двоих слегка обварило.

Грашек сдирал с них одежду, невзирая на крики и сопротивление, мазал красную, вздувающуюся волдырями кожу мазью, оставлял перебинтовывать добровольным помощникам.

Спустя некоторое время он приоткрыл люк, осмотрелся, выбрался наружу. Часть баррикад уцелела, чего нельзя было сказать об окружающих домах.

Он бегал по улице, открывал люки, заставлял струсивших студентов и преподавателей вылезать и восстанавливать баррикады, а потом пошла первая волна солдат.

Даже взрывы заранее подложенных мин и плотный огонь не останавливал нападавших – дошло до рукопашной, в которой у студентов были некоторые навыки.

Первый приступ отбили, хотя полегло не меньше половины тех, с кем Грашек выехал из БГУ. На улице воняло жженой резиной, все время орали раненые – среди них ходил студент-медик и скальпелем добивал тех, у кого не было шансов.

– Орел, Орел, я Монета! – орал Грашек в рацию, не слыша отклика. – Орел, черт тебя подери, да отзовись же!

– Орел на связи, – раздался наконец незнакомый голос, и у Грашека что-то оборвалось внутри. Неужели? – Как у вас?

– А где Орел? – вопросом на вопрос ответил Аланов.

– Уговаривает диктатора сделать объявление по радио. Что там у вас, держитесь?

– Держимся. – Грашек вздохнул с облегчением – жив, сволочь! – Но еще одного приступа не переживем – вы постарайтесь! Всех нас тут положат!

– Да уж стараемся! На западе, кстати, прорвались, суки! Но оттуда до центра не проехать – мы взорвали все основные дороги, а пешком они часа два топать будут! Вы держитесь, ваше направление – главное!

И связь пропала. Еще бы не главное! Вон он, шпиль кафедрального собора – на велосипеде бы Грашек за десять минут доехал, а собор стоит как раз на главной площади. По слухам, окно кабинета диктатора аккурат на него выходит.

– Собирайте оружие! Не расслабляться!

Хорошо хоть моста нет – конечно, переправиться через реку по льду может кто угодно, но только не танки.

А еще хорошо, что бомбить главную площадь никто не осмелится.

Через пять минут рация заговорила – и на этот раз голосом Орла:

– Монетчик, ты как?

– Нормально. Пока живой.

– И не умирай, твои мозги нам еще понадобятся. Сейчас перенастрой рацию – через десять минут диктатор сложит с себя полномочия, все честь по чести. Легитимность соблюдена. А потом бросай всё и ко мне – надо посольства охранять, чтобы никакой кретин на радостях нам большую политику не изгадил.

И действительно – через десять минут диктатор Кантор объявил о том, что в связи с болезнью передает власть Олеку Перысу. Орлу то есть.

А еще через пять минут начался приступ – они что, радио не слушают, что ли? Бои за столицу тянулись до самого утра, пока не пришел десант из четырех полков старой гвардии.

– Кантор сдал полномочия!

– Заткнись ты, еще полчаса до сирены!

– Ты чего, не понял? Всё! Переворот! Военные взяли власть!

Шурик просыпался с трудом. Во рту был странный, кисловатый привкус, больная челюсть зверски ныла, словно он всю ночь сжимал зубы.

Занятия на этот день отменили, на завтрак всем выдали по сто грамм разведенного спирта. «Философы» выпили, «юристы» отказались – из принципа. Каток объяснил так:

– Если бы мы ректору сказали: «Ты, сука, гони спирт!» – и он бы его дал, то мы бы выпили. А раз он нам его просто так дает – значит, дело нечисто, и ему от нас чего-то надо. Вот мы сейчас выпьем, а он потом придет и скажет – ребята, я вас уважил, спирту налил, уважьте и вы меня. И куда мы денемся?

Пришла непроверенная информация из БГУ, что в заговоре участвовали и студенты, и профессура. Что Совет Академиков (неформальное объединение самых влиятельных «юристов») дал добро на переворот и теперь грядут большие перемены.

Кто-то поговаривал об отмене принудительного образования в принципе, кто-то – о том, что теперь ведут совместное обучение с женщинами, для которых до нынешнего времени существовало всего четыре университета на всю страну.

Шурик ходил от компании к компании, его мутило, говорить мешала шина на челюсти. Иногда перед глазами вставали картины штурма столицы, мелькали странно знакомые лица, слышался голос, доносящийся будто бы из детства.

Вечером «юристы» – порядком уже выпившие (нелегально покупать разом подешевевший спирт принципы им не запрещали) – сформулировали свои требования.

Во-первых, они хотели полной информации о происходящем в стране.

Во-вторых, они хотели еще спирта – бесплатно, и не этого дерьма.