— Форден, твою мать, почему не работаешь?

Чуть повернув голову, Фрэнк увидел сердитое лицо охранника, держащим в руках электрошокер, которым только что приложил нерадивого работника.

— Быстро за дело, если не хочешь, чтобы тебя ещё поджарили! — добавил он.

Уже не обращая внимания на крысу, Фрэнк вновь принялся за разделку рыбы. Наконец, последнюю банку уложили в коробку, заклеили и конвоиры повели рыбаков поневоле в казарму. Фрэнк вытянулся на своей койке, пожав ноги, чувствуя, что его бьёт озноб, бросало то в жар, то в холод. Он старался укрыться потеплей дырявым одеялом, потом сбрасывал его, когда от невыносимого жара начинало гореть все тело. Ныли истерзанные руки, распухшие веки не хотели смыкаться.

Навалилась жуткая, свинцовая усталость. Совершенно измученный, он задремал, и только сквозь забытье ощутил, как кто-то силой сдёрнул с него одеяло и сбросил на пол. Потом его вытащили за шкирку в коридор и пинком заставили встать.

— Ну, пошёл быстро! — услышал Фрэнк сердитый голос охранника.

Качаясь от усталости, Фрэнк поплёлся вперёд, подгоняемый тычками. Они прошли опять длинными, узкими коридорами, залитыми водой, спустились по деревянной скрипящей лестнице. Втолкнув Фрэнка в дверь, конвоир прошёл следом. За столом сидели трое, двое мужчин и женщина.

— Да, Форден, я вижу, по-хорошему ты не понимаешь совсем, — изрёк старший из них, высокий, худой мужчина с сильно выпирающим кадыком на тощей шее, и маленькими глазками под нависшими, кустистыми бровями. — Работаешь из рук вон плохо. Наверно, ни разу в своей жизни палец о палец не ударил. Ничего делать не умеешь. Ничему учиться не хочешь. И, кроме того, ты начал подбивать других на побег. Сбиваешь людей, вставших на путь исправления, с толку. И куда это годится, я тебя спрашиваю?

«Скот ползучий Маерс, донёс на меня. Сволочь. Задушу голыми руками», — подумал Фрэнк.

— В общем, так, — добавил он. — Раз ты по-хорошему не понимаешь, мы тебе покажем, что тебя ждёт, если ты свои фортели не перестанешь выкидывать.

Он сделал знак, и двое дюжих охранников потащили Фрэнка в угол комнату, и привязали к деревянному, квадратному столбу. Рядом со столбом искрился небольшая аккумуляторная батарея с электродами. Один из охранников стащил с Фрэнка брюки, приложив электроды в пах, а второй нажал рубильник. Пронзил страшный разряд тока, невыносимая боль перехватила дыхание, в глазах засверкали фонтаны искр и Фрэнк услышал свой гортанный крик, будто исходящий не из его горла, а откуда-то сверху. Он повис на верёвках, но через мгновение пришёл в себя, когда его окатили ледяной водой. Подняв голову, он взглянул на своих мучителей, их лица остались совершенно невозмутимыми.

— Форден, это только начало, — проронил старший. — Если будешь выкаблучиваться, напряжение увеличим раз в пять. И будет очень больно. Церемониться с такими ублюдками мы не будем. Усвой этот урок на будущее.

Охранник отвязал его от балки, Фрэнк сделал шаг и, споткнувшись, упал. С трудом поднявшись, застегнул медленно брюки, малейшее прикосновение к обожжённому месту вызывала адскую боль, будто новый удар электротоком. Он бросил взгляд на женщину, которая тоже наблюдала за его унижением, но на её лице не дрогнул ни один мускул. Еле переставляя ноги, Фрэнк доковылял до казармы и ничком упал на койку. Этот день казался нереальным кошмаром, который, кажется, никогда не кончится и будет длиться вечно. Он медленно, осторожно сел на кровати, посмотрел на свои распухшие руки, и подумал с безнадёжной грустью: «Играть на рояле я уже никогда не смогу», и усмехнулся своим глупым мыслям. Он думает о совершенных глупостях, когда главное выжить в этом аду. Вдруг перед ним выросла чья-то фигура. Фрэнк поднял глаза и увидел того самого парня, который так был не доволен, что Фрэнк «отлынивает» от работы.

— Значит, это ты стучишь на всех, сволочь! — процедил он сквозь зубы. — Поэтому тебе разрешают ни хрена не делать!

— Ты спятил, чувак? Они меня пытали там, — попытался объяснить Фрэнк растерянно. — Электротоком.

— Пытали, говоришь?! Ну, мы сейчас тебе добавим.

Парень схватил Фрэнка за шкирку и шмякнул о стену с такой силой, что Фрэнк еле успел выставить руки, чтобы не треснуться лбом. Его противник оказался рядом и быстрым, точными ударами стал избивать, целясь в живот и пах. От боли перехватило дыхание, Фрэнк сполз вниз, сжавшись в комок, пытался увернуться от безжалостных ударов ногами, ощущал, как хрустят ломаемые ребра, рот наполнился вкусом крови и выбитыми зубами. Последнее, что он запомнил, это страшный удар в голову. В глазах засверкали искры, затем обрушилась тьма.

Он очнулся в полной пустоте, куда не проникало ни звука, ни шороха, ни малейшего луча света. Он ничего не чувствовал, не только боли, но даже любых тактильных ощущений. Он потерял счёт времени и совершенно не помнил не только, какое сегодня число, но даже год. Мысли путались, перед глазами лишь вспыхивали образы из прошлой жизни, будто время дало обратный ход и он начал проживать свою жизнь с конца. От той точки отсчёта, которую ещё помнил. События неразличимым вихрем пронеслись в голове и почему-то зацепились за тот день, когда он должен был ехать встречать Эллис.

Он посмотрел на часы и грязно выругался, через час самолёт уже должен приземлиться, а он все сидит за компьютером. Через пару минут он уже оказался за рулём, и отстукиваю пальцами весёлую песенку, завёл мотор. Промчавшись по улицам, свернул на улицу Цезаря Чавеса. Остановился у светофора напротив витрины небольшого магазинчика, торгующего бытовой электроникой. И краем уха зацепил слова диктора о рейсе UA 4236 из Дублина. Фрэнк бросил машину прямо на перекрёстке, подошёл ближе к телевизору, выставленному в витрине, и услышал ту фразу, которую хотел услышать меньше всего на свете. Авиалайнер, на котором Эллис возвращалась от своих родителей, из Дублина, потерпел крушение в середине Атлантики.

Несмотря на яркий, июньский день ему показалось, что наступила ночь, перед глазами все померкло, пронзил холодный, будто осенний ветер. Он доплёлся до машины и направился к автобану 101, вдоль западного берега залива до аэропорта. Надеясь, это ошибка, или он услышал неправильно номер рейса, или диктор ошибся. Но приехав в аэропорт, он увидел лица таких же несчастных, как и он, которые замерев, ждали вестей, надеясь до последнего, что тот, кого они ждали, опоздал на этот рейс. Вернувшись из аэропорта поздно вечером, он привёз с собой ящик виски, и ударился в дикий запой.

В голове что-то переклинило, и Фрэнк увидел Эллис живой, он сам стоял рядом и неуклюже держал в руках белоснежный свёрток, не понимая до конца, что это такое. И только по счастливому лицу Эллис осознал, что их любовь воплотилась в маленькое, беспомощное существо, которое спало теперь у него на руках.

— Ты рад, дорогой? — спросила Эллис.

— А, да, рад, — ответил он, поглядывая на свёрток, как идиот.

— Как мы его назовём?

— Давай в честь твоего отца, Брайаном?

— А почему не твоего? — удивилась Эллис. — Ты же так хотел.

— Ну, так назовём следующего, — ответил Фрэнк, вглядевшись с умилением в нежные, розовые щёчки, курносый носик спящего малыша, решив, что они не будут останавливаться на достигнутом.

Дни, недели вновь начали скакать, как норовистые лошади, унося его назад, в прошлое, и Фрэнк вдруг увидел перед глазами себя в белом смокинге, который он рассматривал в зеркале. Эллис в белом, свадебном платье подошла к нему и, отразившись рядом, сказала, с искрящимися от счастья глазами:

— Тебе идёт этот костюм. Хорошо сидит.

— А, по-моему, ужасно, — сказал Фрэнк смущённо, одёргивая жилет. — Выгляжу, как клоун. Омерзительно.

Он увидел разъярённые глаза отца, когда тот узнал, что сын курит марихуану. Притащив в гараж за шкирку, отец выпорол его, и мать неделю утешала своего мальчика. Мать, ирландка Кэроллайн Фолкленд, от которой Фрэнк унаследовал невероятно синие, как морские волны, яркие глаза, и фамилию. Потому что отец не хотел, чтобы сын мучился с его русским клеймом. Фрэнк помнил, что на лице матери всегда отражалось одно чувство — забота. Она заботилась о муже, сыне и обо всех остальных людях в мире, жалела, страдала от того, что не может помочь всем, кому хочет.