Кулл ухмыльнулся.
— Клянусь Валкой! — мрачно обронил он. — Ты болтлив Заремба, как добрая сотня женщин в гареме туранийского султана. Но в твоих словах звучит немалая доля истины. И хотя мне невдомек, чем же мы рассердили небесных покровителей, но бывает порой, что их переменчивое настроение не знает меры, а недовольство переходит всякие границы…
Шкипер молча оглядел пустынный берег и согласно кивнул.
Они высадились среди песчаных дюн, покрытых чахлой растительностью. К югу, шагах в ста от клокочущей линии прибоя, начинался лес. Ряды высоких коричневых стволов причудливо терялись в его таинственной сумрачной глубине. Те из деревьев, что стояли ближе к берегу, от постоянных ураганных порывов ветра, дующих со стороны моря, выглядели жалко. Только дикие базальтовые утесы давали им хоть какую-то надежду на выживание, заслоняя их от непогоды. Но чем дальше росли деревья от холодного, негостеприимного берега, тем ярче и гуще становилась растительность.
Острый взгляд северянина живо подмечал разнообразные детали местности. Его внимательному взору предстали изломанные вершины гор, возвышающиеся вдали. Куллу, несмотря на приличное расстояние и полумрак, удалось разглядеть, что их склоны покрыты мелким кустарником. Ближе к морю, за песчаными дюнами, насколько видел глаз, обильно разрослись плотные заросли можжевельника. Оттуда еле слышно доносился звон ручья, бегущего по камням.
Не тратя слов попусту, атлант поправил на поясе тяжелый топор, пошевелил широкими плечами, устраивая на спине поудобнее щит, и неспешным шагом направился на звук журчащей воды. Чернокожий шкипер без промедления последовал за ним.
Воины продирались сквозь колышущийся строй густого высохшего тростника, достигавшего в высоту не менее полутора метров. Тонкие тростниковые колосья широкой желто-грязной полосой отделяли границу лесного мира от морской хляби. Сухие прогнившие растения шелестели на ветру тревожными подозрительными голосами. Мокрая одежда неприятно сковывала движения. Мелкие колючки, беспрестанно цеплялись за штаны, одергивая людей назад. Щедрое переплетение поникших к земле стеблей заставляло Кулла и Зарембу то и дело спотыкаться, отчего оба воина изобретательно ругались на всю округу. Почва под ногами, набухшая от влаги, неприятно чавкала и липла к сапогам. Чем ближе подходили чужаки к прибрежной кромке леса, вдыхая запахи незнакомой растительности, тем громче и явственней становилось журчание ручья. Потом где-то совсем близко закричала невидимая птица, потревоженная незваным присутствием человека. Пернатое создание, громко захлопав крыльями, поспешило перелететь в более спокойное место.
Обнаруженный ручей был, как нельзя, кстати, поскольку запасы питьевой воды на судне давным-давно подошли к концу. А та мутная неприятная жидкость, что плескалась на дне заплесневелых бочек, источала ужасное зловоние, и даже после долгого утомительного процеживания ее невозможно было пить. Моряки уже потихоньку начали роптать, бросая косые взгляды на капитана, но так неожиданно грянувшая буря живо сбила с них спесь.
Заремба побрел обратно на берег и вскоре вернулся с остатками команды. Небогатая часть скудной поклажи, наспех снятой с затопленной галеры, была свалена в общую кучу, возле живописной груды валунов. Атлант бегло осмотрел нехитрый скарб и ничего не сказал. Свежая вода подействовала на людей благотворно, и моряки слегка оживились. Послышались грубоватые шутки и бодрый смех, указывающий на то, что усталые люди после пережитого постепенно приходят в себя.
Маленькая коричневая ящерка, обеспокоенная учиненным шумом, подняла вытянутую узкую голову из травы и тут же, углядев толпу подозрительных существ, стремительно юркнула под один из больших камней, покрытых зеленоватой коркой пушистого мха.
— Вот, глазастая, — устало проговорил один из моряков. — И не подойдешь…
— Ишь чего хотел, — беззлобно ругнулся кто-то. — От тебя же, Гримлин, за целую версту столетним пойлом несет. Ты же пропитан им насквозь, от самой макушки до кончика стоптанных подошв. Чего же тут удивляться-то…
Окружающий лес подхватил это высказывание одобрительным шелестом листвы.
— Да ты хоть с подветренной стороны подбирайся, хоть по ветру, а все одно любая птаха за лигу почует, — добавил щуплый моряк, голые по локоть руки которого украшала синяя замысловатая татуировка.
Мужчины добродушно засмеялись. Гримлин с усмешкой оглядел своих дружков, скорчил важную рожу и довольно ядовито возразил:
— Настоящему бывалому мужчине крепкий настой хорошего вина с травами никогда еще не повредил…
— Ну-ка, ну-ка, поясни нам свою мысль, — загудели мужчины.
Гримлин скорчил значительную мину и довольно связно изложил свой взгляд на вещи:
— Чего там, ребята, запах. — Он похлопал себя по грязной, изношенной до дыр куртке. — Запашок мне не помеха. Мне же не с бабой мягкой на постели биться, на белых простынях. Мне ведь с врагом подлым на топорах сражаться. А уж он-то ко мне вряд ли принюхиваться будет…
— Конечно, — задумчиво протянул кто-то. — Что он дурак, что ли, принюхиваться к тебе, враг-то твой. От твоего же душистого запашка, дружище Гримлин, не то что враг какой, любая скотина в одночасье помрет…
Моряки оглушительно заржали. Гримлин сурово насупился и твердо заключил:
— Лучше провонять на всю округу дерьмом, Плывун, чем сдохнуть раньше времени…
На это справедливое высказывание никто ничего не возразил.
После короткого обсуждения лагерь решили разбить неподалеку, в тихой лощине.
Кулл отрядил нескольких человек на охоту, и те вернулись довольно скоро, сгибаясь под тяжелой тушей убитого ими кабана.
Остаток дня провели в тесном кругу, согреваясь теплом разожженного костра. Холодный ветер, качая верхушками деревьев, внимал негромкому говору людей. Отсветы кровавого пламени ложились на их лица. Моряки вяло обсуждали случившееся событие, по-житейски довольствуясь тем, что остались целы и невредимы. И хотя буря унесла их товарищей, еще неизвестно, кому из них повезло больше, тем, чьи тела сейчас покоились на морском дне, или тем, кто продолжает вести тяжелую борьбу за существование. Жизнь, с ее бесконечными, суровыми буднями, наполненными опасностями, приучила людей не заглядывать далеко вперед. А раз уж так сложилось, то к чему думать о близкой смерти, если она все равно рано или поздно придет и возьмет свое — не сегодня, так завтра. И кто знает, может, покой морского дна гораздо лучше того, что уготовано кому-то капризной фортуной…
— Не нравится мне это место, — говорил один из моряков. — Чувствую, беда будет.
— А тебе, Пекун, в любом месте что-нибудь да не так, — ругнулся его сосед справа — здоровенный кряжистый тураниец, чью обнаженную грудь покрывали боевые шрамы, а часть лица была изуродована ужасным ожогом. — Каркаешь только, как ворона над душой.
— «Темный остров» это, — не слушая его, продолжал Пекун. — Я о нем в Дуур-Жаде премного наслышан, в таверне старого Одрика, что возле гавани. Один старик сказывал, что каждый, кто его увидит, долго не проживет…
— Чего же это он не проживет? — полюбопытствовал тураниец, сделав из фляги с вином приличный глоток. — Кто ему с этим затейливым делом помешает?
Пекун покачал головой и, тяжело вздохнув, сообщил:
— Про то старик не сказывал.
Люди приумолкли, теснее прижимаясь к костру, только треск горящих сучьев да ветер в листве нарушали тревожную тишину.
— Да ты, Пекун, и так зажился, — неожиданно хохотнул кто-то из бродяг.
Крепкий седовласый зарфхаанец ткнул приятеля локтем в бок и весело подхватил:
— Так что не пугайся особенно, Пекун, когда ненароком помрешь со страху…
Моряки радостно заржали.
Атлант, глядел на их веселые красные рожи, и желал только одного — поскорее убраться отсюда как можно подальше. К тем местам, где слышен щедрый звон золотых монет, а не угрюмый плач ветра, где звучат желанные голоса прекрасных женщин, и нет причин для беспокойства.
В отдалении шумел разгневанный прибой. Грохочущие волны раз за разом атаковали пологий берег, стремясь во что бы то ни стало, раз и навсегда, залить его морской водой. Однако здесь, в маленькой лощине, где удобно расположился отряд атланта, было относительно тихо и спокойно. Жаркое пламя костра быстро обогрело усталых путешественников, и, насытившись жареным мясом, они безмятежно уснули. Только двое часовых, сменяемые каждые два часа, бдительно сторожили их покой. Ночь прошла спокойно.