Потому что думала о самых обычных вещах.

Да. Ответ правильный. Пусть она смахивает на идиотку и параноика, но ответ правильный.

Хорошо. Будет лучше, если люди не поймут, что у нее поехала крыша, надо вести себя как обычно… да, она захворала, но в остальном вполне нормальна.

Лизетт взяла сотовый со стола и включила. Она всегда выключала аппарат на ночь, потому что… Почему, кстати? Нет ответа, просто выключала и всё.

Когда телефон загрузился, она прокрутила список контактов, пока не нашла «Марджо», выбрала его номер и нажала зеленый значок вызова. Почти сразу услышала гудок и внезапно вспомнила: если после первых двух гудков отключиться, вызываемый абонент сразу поймет — что-то не так, раз соединение неожиданно прервалось. Лизетт пыталась сообразить, где и когда набралась этих знаний, но увы… Может, это ни для кого не тайна, технологии мобильных коммуникаций развиваются так быстро…

Щелчок, и «Марджо слушает» прозвучало в ухе. Лизетт была настолько погружена в размышления о новых веяниях в сотовой связи, что откликнулась только со второго раза, лихорадочно пытаясь вспомнить, зачем звонит начальнику. Заболела. Да.

— Марджо, это Лизетт.

И только заговорив, осознала, как часто до сих пор дышит и как хрипло звучит голос, потому что горло сорвано рвотными позывами.

— Мне очень жаль, но сегодня я не в состоянии выйти на работу. Наверное, подцепила инфекцию. Поверьте, вас не порадует, если от меня заразятся остальные сотрудники.

— Тошнит? — сочувственно спросил Марджо.

— Да. И голова раскалывается.

— Кругом свирепствует желудочный вирус. Мои дети слегли на прошлой неделе. Болезнь длится примерно сутки, так что завтра тебе полегчает.

— Ненавижу болеть, даже совсем недолго.

Хотя по-прежнему не представляла, где умудрилась подхватить инфекцию.

— Ты не виновата. Это твой первый больничный за все три года, так что не переживай.

— Спасибо, — успела произнести Лизетт.

Где-то глубоко в подсознании зазвонил колокол тревоги, потом шевельнулось что-то еще… Живот скрутило.

— Извините, мне плохо…

Спотыкаясь и задыхаясь, помчалась в туалет. Зависла над унитазом, ужасные удушливые спазмы стискивали горло, но наружу ничего не вырвалось. К тому моменту, как она сумела отдышаться, каждый мускул в теле дрожал. Выпрямившись, Лизетт на мгновение застыла, затем пустила в раковину холодную воду. Наклонившись, плеснула водой на разгоряченное лицо, потом еще и еще, пока не успокоилась и не смогла дышать, не обдирая словно располосованного ножом горла.

Лучше. Уже лучше. Но она не решилась взглянуть на незнакомку в зеркале, вместо этого закрыла глаза и просто постояла не шевелясь. Наконец схватила полотенце, промокнула глаза, потом сильно ударила им по лицу и шее.

Сердце все еще колотилось как бешеное. Что, черт возьми, вызвало последний приступ? Какие-то слова Марджо? Ничего не приходило в голову, но Лизетт отчетливо помнила нахлынувшее чувство тревоги, словно Марджо ступил на минное поле. Лизетт мысленно воспроизвела разговор, пытаясь найти что-то необычное, пусть даже мелочь. Дети Марджо подхватили желудочный вирус, болезнь длится около двадцати четырех часов, бла-бла-бла. В буквальном смысле пустая болтовня… за исключением комментария о том, как давно она брала больничный.

Боль пронзила череп, как предупредительный выстрел. Лизетт ухватилась за край раковины и напряглась в ожидании очередной атаки изнутри, стараясь сохранить ясность ума и перетерпеть мучение. Ладно.

Что-то сверлило мозги, что-то крутилось в голове, но память забуксовала в шаге от…

Нет. Бесполезно. Ничего путного. Так когда она в последний раз брала больничный?

Странно, но ответ известен — ни разу за все пять лет, что работала в «Беккер инвестментс». Так почему же Марджо сказал, что она прихворнула впервые за три года? Когда именно ей нездоровилось в предыдущий раз? Разумеется, она бы запомнила, как отлеживалась, потому что почти никогда не болела. Несколько случаев действительно застряли в памяти, например, когда ей было двенадцать, в летнем лагере она по-крупному облажалась в игре, в результате со всего маху приземлилась на задницу. Но с тех пор она ни разу не страдала даже обычным насморком, который каждую зиму изводил сослуживцев.

Так когда же, кроме сегодняшнего случая, она из-за плохого самочувствия не вышла на работу?

Когда она начала работать у Беккера?

На этот раз голова взорвалась и тошнота вывернула наизнанку. Лизетт скорчилась над унитазом, трясясь и задыхаясь, и все же сумела бросить мобильный на пол и расколотить его на кусочки.

Это просто безумие. И все же порыв сломать сотовый был настолько сильным, что она уничтожила телефон без колебаний и вопросов.

Придя в себя на этот раз, Лизетт сначала высморкалась, затем плеснула в лицо ледяной водой, отчаянно ища логическое объяснение.

Безуспешно. Пусть она забыла, когда была настолько больна, что не вышла на работу, но не это скручивало внутренности от страха. Казалось, какая-то незнакомка отчаянно стремилась захватить контроль над ее телом, и иногда эта чужачка побеждала.

Что бы ни происходило, будь то временное психическое расстройство или по-настоящему катастрофическое изменение личности, она всё выяснит и всё исправит.

А пока придется руководствоваться интуицией, например, растоптать в пыль свой сотовый. Смахивает на паранойю…

Может, и нет.

Посмотрела на разбитый мобильный. На тот случай, если трубка еще работает, просипела:

— Вот дерьмо, — и подняла маленький пластиковый каркас. — Теперь придется купить новый.

Потом вытащила батарейки, дабы точно удостовериться, что телефон сдох, и бросила и аппарат, и батарейки в мусорную корзину. Через секунду выудила обломки обратно, сложила в раковину, облила водой, потом снова кинула в мусорку.

Лизетт была до смерти перепугана. Жутковато не представлять, что делать дальше, но больше всего ужасало осознание того, что она толком не помнит, когда начала работать в «Беккер инвестментс».

Ксавье встал до рассвета и направился по привычному маршруту. Он любил пробегать свои пять миль в относительной прохладе полумрака, и не только из-за комфортной температуры воздуха. Иногда выпадал шанс поразвлечься: несколько говнюков здорово сглупили, попытавшись на него напасть, в результате уползли в кусты, отделавшись всего лишь сломанными ребрами и раздавленными пальцами, кроссовки Ксавье одиннадцатого с половиной размера придали изрядное ускорение тупым задницам. Лично он считал, что если почаще сворачивать шеи разным уродам, то это пойдет только на пользу жителям округа Колумбия, но трупы все усложняют, поэтому Ксавье приходилось воздерживаться от смертоубийств. Случались еще кое-какие забавные моменты, жаль, что разглядев его повнимательнее, ублюдки хотя бы с одной извилиной в башке отступали и оставляли его в покое.

Ксавье был крупным мужчиной, ростом под два метра, имел стальные мускулы, которые накачал не в тренажерном зале, а сражаясь за свою жизнь в многочисленных дерьмовых переделках. Легко проплывал по десять-пятнадцать миль, пробегал в два раза больше, да еще со ста фунтами снаряжения на плечах. Умел летать на вертолете и водить катер, так много часов провел в тире, что почти любое оружие ощущалось рукой естественно, как собственная кожа. Однако потенциальных грабителей заставляли дважды подумать не только внушительные габариты Ксавье, но и его манера двигаться и излучаемая им звериная бдительность хищника… хотя вряд ли уличные придурки знают такие слова, просто инстинкт выживания нашептывал «это плохой парень», вот они и решали дождаться более подходящей жертвы. Ксавье можно было счесть кем угодно, но уж никак не жертвой.

Он вернулся домой в пять тридцать, двадцать минут спустя уже принял душ и оделся в цивильное, что сегодня означало джинсы, ботинки и черную футболку. Цвет футболки менялся ежедневно, остальное оставалось практически неизменным. «Одеться» подразумевало также вложить пистолет в кобуру над правой почкой. Большой глок — не единственное оружие, которое Ксавье всегда имел при себе, просто глок был самым заметным. Даже в своем собственном доме — может, в особенности там — он постоянно был снаряжен двумя или более видами оружия, остальное хранилось в личном арсенале в шаговой доступности.