Тем временем Дом занимался вызовом в себе новых явлений и событий. С электричеством он освоился быстро, в конце концов это оказалось самым неинтересным — ну, пустить его в сети, ну не пустить. Дом избирательно промигал целыми секциями, включил и выключил разнообразные незадействованные линии и, обойдясь, к счастью, без серьезных замыканий, оставил это. Пока что он тешил себя маленькими шалостями: поскрипывал косяками, вдруг создавал в какой-либо из плит перекрытий щекотный зуд резонанса — и чей-то потолок уходил вверх на метр, а чей-то пол выгибался горбом, и тогда валились с хрустально-фарфорово-фаянсовыми звуками буфеты и горны, а паркетины, стреляя, весело щелкали в стены. Дом попробовал пустить по трубам бегущую волну, сладкую, как глоток, но, еще недостаточно освоившись, порвал и горячую, и холодную магистрали, и канализационный стояк в одном из подъездов пятой секции, так что по коврам и паласам в квартирах ничего не подозревавших людей прокатились потоки с соответствующей температурой и запахом. Дом, впрочем, очень скоро перекрыл, спазматически сжав, поврежденный участок. Но так он впервые — по-своему, конечно, — познал боль, являющуюся, как мы все помним из детства, одним из самых действенных стимулов к прогрессу.

Тут уж люди всполошились не на шутку. И то сказать — встают дыбом полы, с др-р-ребезгом разлетаются окна и рамы, в том числе забитые во-от такими гвоздями, обесточивает, заливает и наносится иной материальный ущерб. Практически все телефоны в Доме работали теперь беспрерывно. Кое-кто продолжал названивать соседям (а кстати, можно ли так назвать того, с кем хоть и живешь, кажется, в одном здании, а добираться до него чуть ли не дольше, чем до центра города?), большинство же обрывало номера Инстанций требуя, крича в погукивающпе трубки, вопрошая, негодуя, даже икая от страха. По случаю позднего времени все Инстанции были заперты и опечатаны, но через час примерно к Дому все же съехалось несколько казенных автомашин. Первой, разумеется, милиция — не совсем, правда, представляя истинные масштабы происходящего, а наряд, прибывший по тревоге, поступившей сразу на нескольких магазинов внизу, где Дом побаловался с охранной проводкой. Затем пожарные, вечные мученики первоапрельских забав населения и за компанию «Скорая помощь». Служба газа, аварийка от канализаторов (канализационников? канализяев?), а по переданному неведомым путем из опечатанных Инстанции сигналу — само Ответственное Лицо, вырванное из домашнего ужина со стерляжьей ухой и расстегаями. Нет-нет, забота о проживающих в Доме значительных и всех других людях тлела неусыпно.

А жильцы-то начали разбегаться. Покидать сделавшийся ненадежным, неустойчивым, непонятным такой только что прочный кров. Владельцы личных автомобилей посыпались со чадами в подземные гаражи, откуда, натолкавшись во всевозрастающей сумятице, вылетали на поверхность ополоумевшие, с дикими взглядами из-за лобовых стекол, в клубах сиреневого смрада, и уносились прочь; обладателей автомобилей служебных увезли в первую голову.

Когда Дом застопорил лифты — побежали по лестницам. Неустановленный гражданин, вообразив себе что-то, молча выбросился из тщательно занавешенного окна спальни на восьмом этаже, но приземлился столь удачно, что ничего себе так и не сломал. Вот нашлось дело и для недоумевающей вместе со всеми прибывшими бригады врачей.

Кто-то уже держал на коленях точно по волшебству увязавшиеся (или неужто нарочно хранимые?) узелки с то ли ценными вещами, то ли предметами первой необходимости. Кто-то выходил на площадку, привлеченный людским шумом, и останавливался; кто-то, поддавшись общему потоку, даже пробегал один и или два марша, а потом лез, преодолевая сопротивление толпы, обратно, чтобы одеться по-уличному. Кто-то кого-то куда-то тащил, крича что-то… Все это создавало страшную сутолоку, которая росла от минуты к минуте.

Дом расправлял плечи. Дом стряхивал оковы. Дом — если они у него были — раскрыл бы сейчас все свои глаза навстречу солнечному дню — если бы сейчас был солнечный день. Во всяком случае, он многое в себе понял, многое испробовал, определив, что совокупность его собственных возможностей и ощущение от реализации их — это и есть жизнь, и нашел, что она прекрасна.

Свет в его квартирах-ячейках загорался согласованно, как огни на пульте. Механические расслабления и сжатия создавали группы волн, складывавшиеся в симметричный, изумительно сложный узор… Грубо да неточно было бы произнести сакраментальное: «Дом начал мыслить». Но — и за это можно поручиться — он «ощутил себя» и понял, что поскольку существует, то должен что-то такое «решить». Или «решать». Cознание этого пришло ли извне, предопределено ли было с самого начала, — так или иначе, Дом принялся с поспешностью отыскивать внутри себя достойную задачу, к которой приложимы были бы чудесным образом обретенные и где-то даже грозные силы.

…Ответственное Лицо наблюдало за происходящим с бугра… с того самого бугра. Уже вовсю действовала каждая из прибывших служб, и уже вызывалось подкрепление. Пожарные тушили окурки, но, опасаясь иных, более серьезных возгораний, звали из части подмогу. Врачи помогали милиции утихомиривать свалившегося неустановленного и еще нескольких, но, чувствуя, что всех не утихомиришь, вызывали новые машины. Канализаторщики (канализённики? канализуи?), уложившись в нормативы, привели оборудование в состояние боевой готовности и сели покурить, чтобы не оставлять пожарных без работы, да вызвали собственный резерв — сантехника-ветерана с мальчиком для справления технологических нужд. Газовики уставили анализаторы в сторону Дома, но, справедливо не доверяя технике и согласно инструкции, принялись нюхать сами, зовя с собою всех желающих.

Дом жил.

Паника среди не успевших покинуть его усиливалась.

— Эвакуация, — тяжко вынуло из себя Ответственное Лицо, и надо было видеть, как еще намного более бесперебойно заработали все подразделения, как движение народа по лестницам упорядочилось, повысилась самодисциплина в рядах и пришел в норму процент ускорения ускорения. (Где-то посреди всеобщего процесса появился встрепанный Ниникин Саша, юный техник и фаталист. Он узнал о происходящем по заработавшей в городе машине слухов и примчался броситься в водоворот событий, но ребенка спасли и оттащили; тогда, махнувши рукой, он ушел на занятия литературно-механического кружка.

Чуть не произошло срыва, когда Дом из любопытства включил на минутку сирены воздушной тревоги, торчавшие у него на крыше меж телеантенн и вентиляционных труб — приглядитесь в городе, и вы заметите их на самых высоких зданиях, похожие на серые грибы со взрезанной по окружности шляпкой. Однако единственным следствием хулиганской выходки Дома явилось лишь, что жильцы девятой секции все как один покинули его, причем в кратчайшие сроки и с наибольшей организованностью.

Дом лихорадочно обшаривал все свои закоулки, пробовал и бросал то то, то это, искал и не мог найти веху, за которую зацепились бы мысли его и переживания. Точку опоры, чтобы перевернуть мир.

А ведь он сумел бы многое! О, какие, и самому-то пока не ясные, чувствовал он в себе возможности! Тысячи ячеек в его секциях-блоках, каждая способна подвергнуться сотням изменений и воздействии, хранить информацию и видоизменять ее! И как же много заложено в нем еще, ведь недаром столько месяцев и даже лет трудились придумывавшие, рисовавшие и возводившие его… Ничто, ничто не пропало бы даром…

Зачем нужна была ему эта так и оставшаяся неоткрытой задача, отчего столь необходима? Он не знал, но силы, требовавшие выхода, стали опасно накапливаться, создавая новые напряжения, которые были Дому весьма неприятны.

А что же люди? Казалось бы, вот оно, невероятное, фантастическое, необъяснимое, чудесное. Рядом, только протяни руку. Дождались. Пришло взрывающее рутину и постылый быт. Смотри, бери, спрашивай, изучай. Неужто совсем он не нужен людям — таким вот, новым, неизведанным, каким он нынче стал? Никто не задержится на последней ступеньке, не оглянется на пороге? Где ты, мудрец гибнущей Помпеи? Неужто не отыщешься ты в самом большом и красивом Доме города? Где же тог-да искать тебя?..


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: