— Я сказал, папе, что вы приезжали. — Он поднял глаза на мужчину, стоявшего рядом.

— Он описал вас, — проговорил мужчина. — Вашу руку и то, как вы умеете обращаться с лошадьми… Я быстро догадался, о ком он говорит, — его лицо и голос были жестки и в то же время осторожны, в них отражалось состояние, которое я теперь научился распознавать: нечистая совесть перед лицом неприятностей. — Мне не правится, что вы суете нос в мои дела.

— Вас не было дома — ответил я кротко.

— Да, и мальчик оставил вас там одного.

Это был жилистый человек лет сорока, на котором крупными буквами были начертаны дурные намерения

— Я и вашу машину узнал, — гордо заявил Марк. — Папа говорит, что я умный.

— Дети наблюдательны, — ехидно сказал отец,

— Мы ждали, пока вы не вышли из дома, — объяснил Марк. — И ехали вслед за вами всю дорогу. — Он сиял, приглашая меня включиться в увлекательную игру. — Это наша машина рядом с вашей. — Он похлопал по темно-бордовому «даймлеру». — Папа обещал, — продолжал весело щебетать Марк, — показать мне здесь все, пока наши друзья покатают вас на нашей машине.

Отец сердито покосился на мальчика — он не ожидал, что тот так сразу все выложит, но Марк, не заметив его взгляда, смотрел куда-то позади меня. Я обернулся. Между моей машиной и «даймлером» стояли двое. Рослые неулыбчивые типы с литыми мускулами. Кастеты и башмаки с подковками.

— Садитесь в машину, — сказал Рэммилиз, кивнув не на мою, а на свою. — Через заднюю дверцу.

Как бы не так, подумал я. Что он, принимает меня за сумасшедшего? Я слегка нагнулся, как бы повинуясь, по вместо того, чтобы открыть дверцу, обхватил Марка правой рукой, поднял и побежал. Рэммилиз закричал. Личико Марка рядом с моим было удивленным, но смеющимся. Я пробежал шагов двадцать, неся его, потом опустил на землю, двинулся от автомобилей в сторону толпы в центре ярмарки.

Проклятье, выругался я про себя. Это была своего рода засада, которая могла сработать, если бы не Марк. Один удар по почкам, и я оказался бы в машине прежде, чем успел бы перевести дыхание. Но им нужен был Марк для того, чтобы опознать меня. Хотя им было известно мое имя, в лицо они меня не знали.

Я приблизился к арене, где ребятишки на пони преодолевали препятствия, и обернулся. Бандиты продолжали преследование.

Я шел, огибая круг, натыкаясь на детей, когда оборачивался, и все время видел позади себя тех двоих.

Они не похожи на наемников, которых подослал Тревор Динсгейт, подумал я. Те были неуклюжие, помельче, менее профессиональны. Эти выглядели так, как будто такого рода работа была для них постоянным источником заработка, и, несмотря на относительную безопасность, на то, что в крайнем случае я мог выйти на арену и закричать «помогите!», в них было что-то устрашающее. Наемным головорезам обычно платят по времени. Эти двое, похоже, принадлежали к категории, которая находится на окладе.

Я зашел в балаганчик, где показывали фильм об овчарках. Выйдя оттуда, я не увидел своих преследователей, повернул и тут заметил, что один из них вернулся и идет в мою сторону, внимательно осматривая каждую палатку. У него был обеспокоенный вид. Через секунду он обнаружит меня… Я торопливо огляделся и понял, что стою перед входом в шатер гадалки. Проем входа закрывал занавес из черных и белых пластиковых лент, за которыми виднелась неясная фигура. Я сделал четыре быстрых шага, раздвинул ленты и вошел. Мой преследователь прошел мимо, мельком глянув на шатер гадалки. Он смотрел вперед — значит, не видел, как я вошел. Зато гадалка меня хорошо видела, и для нее я означал заработок.

— Что желаешь, дорогой, всю жизнь или только будущее?

— М-м, право, не знаю, — пробормотал я. — Сколько времени это займет?

— Четверть часа, дорогой.

— Давайте только будущее.

Я посмотрел в окно. Часть моего будущего рыскала среди автомобилей, окружавших арену с внешней стороны, расспрашивала посетителей, те отрицательно качали головой.

— Садись на кушетку возле меня, дорогой, и дан мне левую руку.

— Придется дать правую, — ответил я рассеянно.

— Нет, дорогой, — сказала она резко, — только левую.

Меня это позабавило. Я сел и протянул ей левую руку. Она потрогала ее, посмотрела внимательно и, подняв глаза, встретилась со мной взглядом.

— Ну, что ж, дорогой, придется правую, — сказала она после паузы, — хотя для меня это непривычно.

— Рискнем, — сказал я. Мы поменялись местами на кушетке, она держала мою руку в своих теплых руках, а я наблюдал, как мой преследователь движется вдоль ряда машин.

Еще пару минут гадалка что-то говорила, но я не слушал, а только смотрел через пластиковый занавес. Наконец, мои преследователи скрылись из виду.

— Сколько я вам должен? — Она сказала, я заплатил и тихо подошел к двери.

— Будь осторожен, дорогой, — сказала она.

Я остановился в мотеле и просидел весь вечер у телевизора, а на следующий день поехал в Честер на скачки.

Я пришел на ипподром впервые с тех пор, как провел тягостную неделю в Париже, и мне казалось, что происшедшая во мне перемена должна бросаться в глаза. Но, конечно, никто не заметил того мучительного чувства стыда, которое охватило меня, когда я увидел Джорджа Каспара у входа в весовую, и никто не изменил своего отношения ко мне.

Розмари Каспар, которая шла с другой женщиной и о чем-то болтала с ней, чуть не наткнулась на меня, прежде чем мы заметили друг друга.

— Уходите! — вскричала она яростно. — Что вы здесь делаете?

Мое лицо окаменело. Это невыносимо, подумал я. Я бы не мог ничего сделать для того, чтобы их лошадь победила, даже если бы остался. И все-таки… Я всегда буду думать, что, может быть, и смог бы, если бы попытался.

— Привет, Сид! — окликнул меня кто-то. — Какой чудесный день, не правда ли?

— Действительно чудесный.

Филип Фрайерли улыбнулся и посмотрел вслед Розмари.

— Она на всех бросается после катастрофы на прошлой неделе. Бедная Розмари. Принимает все так близко к сердцу… Вы что-нибудь узнали для меня?

— Не слишком много. Для этого и приехал сюда. — Я сделал паузу. — Известно ли вам имя и адрес человека, который организовал ваши синдикаты?

— Сразу не могу сказать, — ответил он. — Видите ли, я не вел дела непосредственно с ним. Синдикаты были уже в значительной мере сформированы, когда мне предложили присоединиться. Лошади были куплены, и большая часть акций продана.

— Они использовали вас, — сказал я. — Использовали ваше имя. Респектабельный фасад.

Он грустно кивнул.

— Боюсь, что вы правы.

— Знаете ли вы Питера Рэммнлнза?

— Кого? Никогда о нем не слышал.

— Он покупает и продает лошадей, — сказал я. — Лукас Уэйнрайт считает, что это он создал ваши синдикаты и манипулирует ими, но его не пускают в Жокейский клуб и на большинство скачек.

— Вот так история! — Его голос звучал печально. — Если Лукас занимается этими синдикатами… Что, по-вашему мне следует делать, Сид?

— Я думаю, вам следовало бы продать свои акции или полностью упразднить синдикаты и вычеркнуть свое имя из списка их членов как можно скорее.

— Хорошо, я это сделаю. И в следующий раз, Сид, если соблазнюсь, я попрошу вас проверить остальных участников синдиката.

К нам, приветливо улыбаясь, подошел мужчина.

— Филип! Сид! Рад вас видеть.

Мы ответили с искренним удовольствием, ибо сэр Томас Аллестон, нынешний главный распорядитель Жокейского клуба и вообще по сути дела вершитель судеб всего скакового бизнеса, был разумным, справедливым и непредубежденным администратором. Кое-кто считал, что он подчас бывает несколько суров, но эта работенка не для мягкотелых.

— Как дела, Сид? — спросил он. — Поймал каких-нибудь крупных мошенников в последнее время?

— В последнее время никого, — ответил я грустно.

Он улыбнулся Филипу Фрайерли.

— Наш Сид натянул нос Службе безопасности, вы еще не знаете? В понедельник ко мне приходил Эдди Кит, жаловался, что мы дали Сиду слишком большую свободу действии, и просил, чтобы не разрешали ему заниматься скачками.