В такой поздний час на этаже было пусто. В конце коридора две медсестры смотрели телевизор.

На сестринском посту никого не было. Воровато поглядывая на освещенный телевизором дальний холл, я прошел за стойку к стеллажу с медкартами у стены и отыскал «Кейси С.». Из карты торчал стикер с надписью «История поступления». Я открыл первую страницу и попытался расшифровать почерк и аббревиатуры.

От первой же строчки земля ушла у меня из-под ног. Мир зашатался.

«П-ка 26 лет, бел. жен., б/серьезных заболеваний в анамнезе, поступила в ОНП[15] сегодня вечером п.п.[16] передозировки ацетаминофена в св.[17] с попыткой самоубийства».

У меня внутри словно что-то оборвалось. Я взглянул на дату: четыре дня назад. Я не знал, что такое п.п. или в св., но общий смысл прекрасно понял.

Я похолодел. Сердце тяжело гнало кровь по сосудам в моей голове.

В карте была указана палата 203.

Я посмотрел на узкую дверь. Я не хотел туда идти, но у меня возникло тягостное чувство, что мой путь из больницы лежит только через палату 203. А какая у меня альтернатива? Сделать вид, что ничего не произошло, и уйти, как из магазина, где ты ненароком уронил вазу, чтобы продавцы позже нашли на полу груду осколков? Мне очень хотелось уйти.

Я постучал, прислонившись лбом к холодной двери, и слушал, пока слабый, сонный голос не произнес:

— Войдите.

Она лежала на спине, с несколькими подушками под головой. Блестящий желтый шарик натягивал нитку, примотанную к изголовью. На шарике была надпись: «Скорее поправляйся!» Пластиковый кувшин для воды и два пустых стаканчика из-под мороженого стояли на подносе у кровати. Она показалась мне очень бледной.

Наши глаза встретились, и только через секунду она узнала меня.

— Сара, прости меня, — выдавил я.

— Убирайся, — скрипуче сказала она.

— Прости меня.

— Убирайся! — На этот раз получилось громче. Это было бы криком, но в таком состоянии из Сары вырвался хриплый стон, заставив ее вздрогнуть от боли. Я нащупал сзади дверь и попятился в коридор. Я побрел к выходу, опустив голову. Уходя, я снова бросил взгляд на медсестер, смотревших в холле «Я люблю Люси».

Чанс был уже в библиотеке. На свои спутанные кудри он натянул бейсбольную кепочку.

— Что с тобой? — спросил он. — Ты будто привидение увидел.

— Целых два, и все сегодня, — отрезал я. — Давай-ка к делу, что ли.

— Да что с тобой творится?

Гнев, вот что со мной творилось. Из-за Сары, больницы, из-за V&D. Меня переполнял кипящий ядовитый гнев. Он поднимался снизу, клокоча, так что глаза готовы были выскочить из орбит от бешенства.

— Это скверные люди. Они толкают других на подлейшие поступки. Кто-нибудь должен что-то сделать!

— Ах, теперь это общественное служение? — спросил Чанс улыбаясь. — Уже не месть?

Я почувствовал, что ненавижу этого типа.

— А почему ты так ими интересуешься? — взорвался я. — Хочешь получить Пулитцеровскую премию?

— Университету полагается быть открытым заведением. Мне не нравится, что в кампусе существуют места, куда я не вхож.

— Ты что, придуриваешься? Весь этот университет — один большой закрытый клуб. Или ты считаешь, что можно запросто прийти в кампус и начать учиться?

— И что?

— А то, что тебя бесят не все клубы, а только те, куда тебе вход закрыт.

— Ты хочешь сказать, что я лицемер?

— А ты хочешь сказать, что я лицемер?

Я вдруг вспомнил, как хлопал ладонями Майлс: «Вы, ребята, поладите!»

Я глубоко вздохнул.

— Забудь, — сказал я. — Просто… Я тут кое-что увидел, и это вывело меня из себя.

— Ты еще убедишься, — сказал Чанс, — чем дальше ты в это влезаешь, тем больше такого будет происходить. Не передумал?

Я засмеялся, немного смущенный своей несдержанностью.

— Нет. Я же сказал, кто-то должен что-то сделать.

— Что-то — это наш конек. Это нам лучше всего удается, — ухмыльнулся Чанс.

Я вытянул с полки алфавитный указатель Шепарда, большой пыльный фолиант. Мы нашли дело Крейтона против Уорли, сняли нужный том и проверили список процессов, где цитировалось это дело.

Он оказался идентичным списку в Интернете.

Но на полях кто-то дописал еще несколько дел.

Мое сердце забилось. Я увидел, как просветлело лицо Чанса.

— Я тебя недооценивал, — сказал он.

Я прочел первое дело вслух:

— «Майклсон против Митчелла».

— Ё-моё, — вырвалось у Чанса.

— Что?

Все это было интересно, но мне не казалось, что мы нашли что-то полезное.

Чанс сказал:

— Это здания в кампусе.

Я уставился на него:

— Здесь есть такие здания?!

— Майклсон — это химические лаборатории Майклсона. Митчелл — один из корпусов студенческого общежития.

— Где?

— Карта нужна, — сказал Чанс. Его уже охватил охотничий азарт. Я увидел прежнего репортера, существовавшего семь лет и тысячу косяков назад.

Мы взяли карту кампуса в будке информации и отметили здания Крейтон, Уорли, Майклсон и Митчелл.

Четыре точки.

— Смотрим остальные, — велел Чанс.

Я узнавал некоторые названия. Чанс знал все, кроме одного. Каждое указывало на здание в кампусе. Стараясь дышать ровнее, мы отметили на карте десять точек.

Чанс взял карандаш и соединил точки. Линия началась в одной части кампуса и медленно, но целеустремленно переходила в другую.

Кончики пальцев начало покалывать.

Но это было еще не все.

Остался последний процесс.

— Производство чайников «Зиммер» против корпорации «Промышленная сталь». Чайники, kettle, — это Кеттл-Холл. Но вот промышленная сталь… — покачал головой Чанс.

Он методично постукивал карандашом по столу. Это действовало на нервы. Я готов был выхватить карандаш из пальцев Чанса, когда улыбка вдруг разлилась по его лицу.

Эффектным жестом художника, наносящего последний мазок, Чанс поставил последнюю точку на карте и обвел в кружок.

— Промышленная сталь, — сказал он, в восхищении качая головой.

Я посмотрел на эту точку. Она казалась логичным окончанием нашей линии и стояла посередине длинного прямоугольного здания.

— Это же общежитие, так?

— Еще какое. Эмбри-Хаус.

— Не понимаю.

— Конечно, не понимаешь. Поймет только тот, кто знает кампус. Вот почему они приберегли это напоследок. Эта точка, — он указал на десятую отметку, — приходится, верь — не верь, на знаменитую комнату в Эмбри. Единственную комнату в кампусе, где разрешено совместное проживание десяти студентов. Оттягиваются они там во весь рост. Лист ожидания на двери, но, как правило, живут там наследнички. И не просто богатенькие, а с предками до десятого колена, в идеале пассажирами «Мэйфлауэра».[18] Чтобы жить в этой комнате, нужно уметь пить как лошадь. — Чанс посмотрел на меня. — Поэтому ее обитателей называют железными людьми.

Он раздулся от гордости не то за собственную догадливость, не то за изобретательность V&D.

— Думаешь, V&D собираются в комнате общежития? — саркастически спросил я.

Чанс невозмутимо покачал головой:

— Нет, я думаю, они собираются под ней.

Глава 19

Мы с Чансом заключили пакт: во-первых, никому ничего не говорить, во-вторых, встретиться завтра вечером под покровом тьмы и посмотреть, куда приведет обнаруженный след.

Возбужденный открытием, я как на крыльях прилетел в общежитие и лег в кровать, и тут реальность прорвалась сквозь восторг. Я старался прогнать из памяти больничную палату и дряблый воздушный шарик, но ее лицо стояло передо мной, и я слышал напряженный хриплый голос: «Убирайся!»

Меня мучили кошмары. Во сне я видел комнату с тысячью ангелов, пухлых мечтательных херувимов, как на картинах Рафаэля. Они двигались медленно и механически, словно куклы. Из высоких окон косо лился свет. Ангелы ели. Их пухлые ручки безостановочно подносили ложки ко ртам. Когда я вошел, вся тысяча одновременно подняла головы, взглянула на меня и начала кричать.