На этом она снова отвернулась к окну.

Потом мы спустились в метро и еще несколько кварталов шли пешком по яркому людному городу. Все казалось радостным, оживленным. Сара не спрашивала, куда мы идем, но когда мы вышли на широкую площадь с фонтаном перед стеклянным храмом, ее лицо осветилось узнаванием и удивлением.

— Ты знаешь, где мы? — спросил я.

Она кивнула.

— Ты здесь бывала?

Она покачала головой.

Сара оглядывалась, стараясь вобрать взглядом всю площадь: мужчин в черных галстуках, женщин в королевских платьях. В ее глазах появился отсвет чуда. Это было божественно. Перед нами стеклянная стена заключала два огромных изображения ангелов, каждое под сотню футов высотой, — красный и желтый ангелы, тянущиеся к небу. К раю. Мы прошли мимо фонтана к главному входу «Метрополитен-опера».

— Как здесь красиво! — воскликнула Сара.

— Пойдем.

— Мы что, зайдем в театр?

Я кивнул.

— На оперу?

Я кивнул. Ее лицо выразило восторг.

— Ты как ребенок, — улыбнулся я.

Мы прошли через огромный вестибюль, обитый красной тканью и сверкающий золотом, подождали, пока старик в смокинге надорвал наши билеты, и сели под стеклянными люстрами. Они напоминали распадающиеся звезды, испускающие слабый белый свет.

Сара жадно оглядывала все вокруг.

— Как ты узнал, — спросила она, — что я люблю оперу?

— Ты сама сказала в тот вечер, когда мы познакомились.

Давали «Волшебную флейту» Моцарта — сказку с танцующими животными, Королем-Солнцем и двумя флиртующими попугаями — Папагено и Папагена.

Все это было бы нелепо, если бы не музыка. Никогда не слышал ничего подобного: райская, чистейшая, порхающая, как колибри. Когда опустился занавес, зрители вскочили с мест и устроили громовую овацию. Я смотрел на Сару. Она стояла, подняв лицо к сцене, улыбаясь и аплодируя, и слезы катились по ее щекам.

Потом мы гуляли по городу. Вышли на яркую улицу с индийскими ресторанчиками, украшенными рождественскими огоньками, внутри и снаружи, — целые стены, сплошь покрытые лампочками. Каждое заведение старалось перещеголять соседнее, поэтому улица сверкала красным, желтым, фиолетовым и зеленым. Мы сидели на скамье и смотрели, как входят в рестораны и выходят люди.

— Можно вопрос? — спросила Сара.

— Конечно.

— Когда ты решил стать юристом?

— В тринадцать лет.

— Так точно запомнил?

— Я работал летом в конторе деда, и был случай… Маленькую девочку избивала мать. Мой отец-учитель пришел к нам потрясенный. Он не знал, как поступить. А дед все сделал как надо. Мы пошли к судье и добились, чтобы девочку забрали из семьи. Матери запретили даже приближаться к ней. Я тогда подумал — ух ты, что может закон! Спасти девчонке жизнь, например.

— Это благородно, — сказала Сара.

— Дед работал один, все делал сам. У него был маленькая контора с вывеской «Уильям Дэвис, адвокат, поверенный».

— Что, реально контора с вывеской?

Я кивнул:

— Городок-то маленький.

Мы помолчали.

— Когда я была подростком, — сказала Сара, — мать часто говорила: «Если тебе грустно, вспомни, когда ты последний раз себе нравилась». Я думала об этом сегодня.

— И каков ответ?

— За год до поступления на медицинский я работала библиотекарем. Мне очень нравилось. Я люблю книги и маленьких детей. — Сара улыбнулась этому воспоминанию. — А ты?

Я подумал.

— Четыре года назад. Веришь или нет, но меня приняли в Принстонский колледж. Я собрался ехать, но тут у отца случился инфаркт. Обширный. Он много недель не выходил на работу. Матери требовалась помощь. Поэтому я отказался от Принстона и доучивался в местной школе, чтобы помочь дома.

— Жалеешь об этом?

— Это лучшее решение в моей жизни.

— А тебе не кажется, что ты отказался отчасти потому, что боялся уезжать из дома?

По идее, я должен был выйти из себя. Скажи такое кто-то другой, я бы взорвался. Но тон Сары был нежным, и спрашивала она бесхитростно и без всякого осуждения.

— Не знаю. Может, и так.

Становилось холодно. Сара вздрогнула и плотнее запахнула пальто.

— У тебя нет ощущения, — сказала она, — что где-нибудь в параллельной вселенной мы были бы уже давно обручены?

Ее слова так поразили меня, что я рассмеялся.

— Что тут смешного?

— Ничего. Просто… Не знаю… По-моему, мы и так все запутали хуже некуда… Не мы. Я. Я такое творил последние месяцы… Я хотел бы вернуться назад во времени и поступить иначе.

— Я должна была ответить «да», когда ты в ту ночь пригласил меня на свидание. Потому что мне хотелось согласиться.

Передо мной словно открылся портал в мир мужей и жен, домашних очагов и детей. Я вспомнил окна на офортах Делакруа, теплые и оранжевые.

Я хотел поцеловать Сару, но побоялся испортить момент. Мы просто сидели рядом, и через некоторое время она положила свою руку на мою.

Глава 21

У крыльца общежития я увидел бездомного в длинном сером пальто. Держась за перила, он согнулся над кустами. Его рвало. Я никогда не умел общаться с бездомными, хотя в городе их было полно. Что способно притягивать сильнее, чем пять тысяч студентов с нежной совестью и банковским счетом родителей?

Когда я подошел к лестнице, мужчина судорожно обернулся, выставив руки вперед. Я увидел, что это отнюдь не бездомный, но Шалтай-Болтай, коронованный принц библиотеки. Выглядел он так, словно по нему проехал поезд: галстук-бабочка развязан и висит на двух вялых нитках, жидкие белые волосы рассыпались в беспорядке. От него разило джином. Локтем он прижимал к себе бутылку в бумажном коричневом пакете.

При виде меня глаза Шалтая-Болтая расширились.

— Я искал тебя, — хрипло сказал он и вытер рот рукавом.

Я сразу понял, что это не к добру.

И огляделся. Во дворе было тихо. Я схватил Шалтая-Болтая повыше локтя и оттащил в тень за кустами.

— Вы о чем?

— Ты знаешь о чем, — ответил он.

— Не знаю.

— Знаешь!

— Слушайте, у меня нет времени на шарады!

Шалтай ухмыльнулся и зашелся пьяным смехом.

Я почувствовал, что с меня хватит.

— Вот что, я вышел из игры.

Он покачал головой, словно упрямящийся ребенок.

— Я вышел из игры, — повторил я. — И уже ничего не хочу. Мне они неинтересны. Я не представляю никакой угрозы. Так им и передайте.

Он сипло засмеялся. Мне в лицо ударила мощная струя кислого, пропитанного алкоголем запаха дыхания.

— Они знают, что это был ты.

У меня по спине пробежал холодок.

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Да ночью же. — Его расширенные глаза стали совсем безумными. — Ты пытался проникнуть в тоннели. У тебя была карта. Они поняли, что это ты.

«Соберись. Сделай покерное лицо, бесстрастный вид». Но я чувствовал, что наспех возведенные стены трескаются и осыпаются. Нижнее правое веко задергалось.

— Думаешь, ты в безопасности? — покачал головой Шалтай. — Это ты «мертвеца» не видел.

По спине побежали мурашки.

Какого еще мертвеца я не видел? Но вот вам полный логический ряд: вечеринка V&D, старик в рыжем парике, некролог. Кто дал мне некролог? Библиотечный служащий. А кто заведует библиотекой?

Пибоди с самого начала пытался направлять меня. Я помнил его яростную перепалку с Бернини в коридоре. Сейчас он наполовину вырвался из мира берниниевских тайн, возможно, оставив там часть рассудка, и хочет свести меня со стариканом в рыжем парике, который поможет мне выбраться из этой истории, если я, конечно, решусь довериться Шалтаю-Болтаю.

Но что мне остается?

Они знают, что это был я. Они знают.

Недавний портал — мечта о семье, простых человеческих радостях — схлопнулся, как мертвая звезда. Узловатая рука на плече отвлекла меня от моих мыслей.

— Я попытаюсь помочь тебе, — сказал старый Шалтай.

Я пошел за ним в библиотеку. Пибоди спотыкался и что-то бормотал, то и дело прикладываясь к бутылке. Он все больше походил на безумного. Я пытался помешать ему пить, но он отбросил мою руку. Через некоторое время я уже вел его, держа под тощий локоть, и на нем под моими пальцами свободно сдвигалась кожа — кокон, из которого вот-вот вылупится скелет.