Собеседник ушел из чата.

Шейла выключила компьютер.

Она чувствовала, что все тело дрожит. Господи, что это?! Кто-то хочет отнять Эдвина? Снова?!

Шейла смотрела на серый мертвый экран.

Отнять Эдвина. Эдвина? Нет, одернула она себя, пытаясь вытащить себя из ямы, в которую она пока еще не упала, но…

— Не отдам, — сказала Шейла и стукнула кулаком по столу. И выскочила из-за стола.

— Шейла! — услышала она голос Питера.

— Что? Что случилось? — Паника охватила ее, неужели уже что-то случилось? Она бросилась вниз по лестнице. — Что, Питер?!

— Я еду в город. Ничего не надо в Фортуне?

Шейла приложила руку к левой стороне груди.

— Не надо ли чего в Фортуне, — медленно повторила она. Звучит здорово. Надо, надо, Питер. Мне нужна удача, подумала она. — Конечно, Питер. Зайди на почту, мне должны прислать материалы из Франции. Жерар Бертье, я говорила тебе о нем. Кстати, он обещал птичий прайс-лист из самых последних. Мы должны знать, на что нам рассчитывать.

— Хорошо, Шейла.

— Не забыл номер моего бокса?

— Сорок девять. Как, по-твоему, у меня пока нет дырки в голове? Из нее ничего не выпадает?

— Никогда не будет, и ничего из твоей головы не выпадает.

Шейла засмеялась, слегка успокоенная необременительным разговором с Питером: С ним ей было легко всегда.

Он уехал, Шейла больше не вернулась к компьютеру, она решила заняться огородом, который завела по настоянию того же Питера.

— Шейла, ну почему бы тебе не нагнуться и не сорвать фасоль? Между прочим, в молочной стадии спелости она очень полезна для Сокола Эдвина.

— Ну ты и хитер, Питер. Знаешь, что теперь я ни за что не смогу отказаться.

Фасоль она посеяла, и не только ее. Высокие подсолнухи, ростом не менее шести футов, крутили головой вслед за солнцем в дальнем углу огорода. Более того, Шейла теперь наклонялась и за морковкой, которая тоже полезна для Сокола Эдвина. Перепадало витаминов и остальным птицам. Шейла чувствовала необычайное успокоение, когда прогуливалась среди набирающих силу растений. Ей нравилось, что век их так короток, а ей удастся наблюдать смену многих поколений. Интересно.

Но сегодня даже зрелище круглой златобокой тыквы не умиляло ее. Напротив, она одернула себя — конечно, можно меняться, можно открыть себя для чего-то нового, но не настолько же! Чего доброго, она скоро засадит свое ранчо кукурузой и начнет готовить биодинамический компост — в памяти всплыло название, которое Шейла слышала от дяди. Когда он занимался своим любимым ранчо, он делал такой, сквашивая разные травы, особенным способом складывая и выдерживая их. Он с гордостью показывал своим гостям, в том числе и ей, какого размера кочаны савойской капусты вырастали на таком удобрении.

— Я знаю, — говорил он, — Шейла не будет ничего делать, но пусть у нее в памяти останется то, чем славилось ранчо.

Он понимал, без него ранчо не будет славиться тем, чем прежде.

Это печальное замечание усилило раздражение Шейлы. Она с отвращением смотрела на траву, которая превосходила по высоте морковь на грядке. Сейчас она вдруг увидела, какие хилые хвостики торчат из земли. Как могла она еще сегодня утром восторгаться изумрудной зеленью ботвы, если отчетливо видно, что она такая же бурая, как бок тыквы?

Бурая? — спросила она себя. Но ведь только что ты назвала бок тыквы золотым? Как интересно меняется зрение от настроения. Или меняются краски от настроения? А ведь Норма говорила, что от цвета меняется настроение.

Так в чем же дело? Норма не могла ее обмануть. Она сто раз повторяла: если зимой наваливается тоска — поставь в вазу оранжевые цветы и смотри на них.

Шейла отвернулась и уставилась на настурции, которые высадила вдоль грядки с бордовыми листьями салата. Она смотрела и ничего не чувствовала, кроме тупой боли в плечах. Как тогда, когда на нее навалилась беда.

У нее хотят отнять Эдвина. Снова.

Она подняла руку и потерла шею сзади.

Отнять. Снова.

Она запрокинула голову с такой силой, что, казалось, позвонки хрустнут, стоит еще немного поднажать.

Ей кто-то хочет переломить хребет. Как мальчишки-хулиганы бездомной кошке.

— Нет! Нет! — Шейла чувствовала, как дрожит всем телом, стоя на дневном солнцепеке.

Она обхватила себя руками. Что ей делать? Звонить Норме! Позвать ее сюда!

Шейла чувствовала, что не может оторвать ноги от земли. Она сунула руку в карман летних широких брюк. Мобильник остался возле компьютера. Шейла медленно опустилась на землю.

Перед глазами оказались крупные оранжевые цветы. Она ощущала их горьковато-терпкий запах. Листья настурции Шейла клала в салат, который понравился Норме. Она была так рада за Шейлу и за себя. Норма считает, что с ней, Шейлой, полный порядок. Может ли она разочаровать ее, кинуться к ней с воплями: «У меня хотят отнять птицу!»?

Губы Шейлы скривились в улыбке. Птицу… Но это особенная птица, укорила она себя.

Да, особенная, которую ты сама превратила в фетиш. Ты поклоняешься ей. Но неужели Норма должна заниматься твоим фетишем?

Она раздувала ноздри, с трудом удерживая себя от того, чтобы встать и побежать — звонить Норме Родд, требовать у нее спасения. Но Шейла заставила себя сидеть возле настурции и не отрывать от нее глаз.

Не обращая никакого внимания на Шейлу, деловитая оса влезла в раструб цветка, Шейле был виден ее хвостик. Такое полное погружение рассмешило ее, она решила проследить за тем, что происходит внутри, как трудится оса. Она низко наклонилась, и оса, вероятно почувствовав излишнее тепло, исходящее от Шейлы, метнулась вверх и ударила жалом в ладонь, которую приставила к цветку Шейла.

Она охнула от острой боли и вскочила…

Но теперь она не собиралась звать Норму на помощь. Внезапный укол отрезвил ее. Она добежала до веранды, из аптечки достала крем и смазала место укуса. Наблюдая, как отступает боль, Шейла думала, что вот так же она изгонит свой новый страх. Она справится со всеми, она никому не отдаст Сокола Эдвина. Чего бы ей это ни стоило.

Остаток для Шейла занималась птицами. Нужно было почистить клетки, поговорить с каждым их обитателем, проверить птичью амуницию. Шейла так ловко научилась шить путцы и клобучки, что к ней уже обращались за советами из клуба.

Вообще, если честно, ей ужасно нравилось виртуальное общение. Ей незачем встречаться с собеседниками лично, иногда Шейла спрашивала себя: а на самом ли деле ей нравилось быть риэлтером и постоянно иметь дело с новыми, незнакомыми людьми? Ей приходилось угадывать их настроение, вникать в особенности характера, узнавать пристрастия, чтобы подобрать тот дом, который нужен только им.

Эта страница прошлого затягивалась туманом, все более густым и плотным. Таким же туманом подергивалась и ее личная жизнь — иногда Шейле казалось, что она старается вытащить из него сына Эдвина, заново вылепить его образ, основываясь на собственных домыслах, а не на реальных знаниях.

Что Шейла о нем знала? Она уезжала из дома в половине седьмого утра, возвращалась после десяти вечера. Какая странная была жизнь, думала она сейчас. Смерть сына — не наказание ли за бесконечную суету? Может ли служить оправданием этой круговерти солидный счет в банке, роскошный дом и отчим, которого она нашла своему сыну? Все это должно было поддержать Эдвина в жизни и ввести в определенный круг людей.

А он взмыл над каньоном и улетел от нее.

Солнце уже зашло, когда Шейла, сидя на веранде, услышала рокот мотора. Это Питер вернулся из Фортуны на своем любимце — старом «виллисе», который перебрал по винтику уже несколько раз. Когда Шейла спрашивала, почему бы ему не отправить эту рухлядь на свалку и не взять хотя бы джип дяди, который стоит в гараже и пахнет до сих пор смазкой, он трясет головой так неистово, что Шейле делается не по себе. Если голова оторвется, то никто, кроме нее, Шейлы, не будет виноват.

— Это машина моей покойной жены, — терпеливо повторял он всякий раз, когда Шейла приставала с расспросами. — А ей она досталась от отца, который в дочери души не чаял. Но, — Питер делал паузу, — отдал ее мне. Ты понимаешь?