— Потому что Интернет-магазины — это самое дорогое, что у него есть в жизни.

— Понимаю. Что было потом?

— Потом я выбросила его из головы. Развод был простым, ни у кого ни к кому не было никаких претензий. — Она пожала плечами. — Брачный контракт прописан четко и ясно.

— Он уехал в Миннеаполис?

— Я думаю.

— А дом?

— Он до сих пор на продаже.

— Понятно. — Это слово Норма произнесла так, словно поставила жирную-прежирную точку в конце беседы.

Глава пятая

Мечты о Соколе Эдвине

Проводя неделю за неделей рядом с Нормой, анализируя себя, свои поступки и свою жизнь, Шейла Ньюбери внезапно поняла, что все эти годы жила так, словно не участвовала в собственной жизни. Как будто кто-то поставил ее на рельсы, как вагон поезда, и она катила в заданном кем-то направлении. Вместе с такими же вагонами, из которых стоял поезд.

Что это был за поезд? Поезд всеобщей жизни? Тогда кто загрузил ее собственный вагон? И чем?

То, что он не был пуст, это ясно. Как ясно и то, что не она сама его загружала. Она вышла замуж за своего первого мужчину, потому что ей, как всем ее подругам, этого очень хотелось. Во второй раз она вышла замуж, потому что ей понравился дом мужчины. Ведь это так?

Шейла усмехнулась собственной безжалостной формулировке. Но зачем сейчас играть с собой в прятки, когда ее вагон отцепили от длинного поезда, ее выгрузили из него, а вещи придется вынимать из него самой. Теперь никуда не денешься — рассмотришь, что накопила, что везла.

Но, предупредила себя Шейла, когда снова придется грузить свой вагон, я сделаю это сама, причем совершенно осмысленно. Я возьму с собой только то, что мне нужно самой.

Прежде всего в свою будущую жизнь я возьму ранчо близ городка Фортуна.

Кстати, как же раньше-то она не обратила внимания на многозначительное название — Фортуна? Ранчо близ Фортуны — это Судьба! Ее Судьба.

Теперь она не отмахнется от него, не промахнется. Там она будет по-настоящему дома. Бывает, человек всю жизнь ищет свой дом, но, случается, он так его и не находит, он все время живет, как в гостях. Шейла поняла почему — человек слишком жалеет время не только спросить себя: то ли я делаю? того ли хочу? — но главное, он жалеет время ответить себе.

Шейла приехала на ранчо, когда оно было залито полуденным летним солнцем, и почувствовала, как губы сами собой разъезжаются в улыбке. Она поняла — вот то самое место, где ей хотелось бы жить долго-долго и здесь же умереть.

Это ранчо любил Эдвин. Если бы он жил среди таких просторов, подумала Шейла, он наверняка бы не утонул. Почему он стремился в чужие края? Да только потому, что ему не хватало широты и простора в городе. Он был похож на сокола, которому нужен простор. Она знала, почему он прыгнул со скалы в воду в Колорадо. Потому что почувствовал себя соколом…

Шейла удивлялась, как спокойно она размышляет об Эдвине. А еще совсем недавно у нее огнем горело сердце, едва она вспоминала о погибшем сыне.

Итак, думала Шейла, выходя возле ворот ранчо из синего «форда», я куплю пару птиц, прочту все книги о разведении соколов, найду через Интернет коллег-соколятников, стану членом калифорнийского клуба любителей ловчих птиц. Я вступлю в него под именем Эдвина Ньюбери.

Шейла подошла по заросшей травой тропинке к окну старого дома и заглянула в него. Окно давно не мытое, на стекле остались дорожки от съезжавших по пыльному стеклу капель дождя. Придется заняться и окнами тоже, заметила себе Шейла. Как, впрочем, и всем остальным.

Она открыла дверь, петли жалобно застонали, взывая к вниманию Шейлы.

А их — смазать, сказала она себе, пытаясь сообразить, есть ли хоть что-то, хотя бы отдаленно подходящее для этого дела в багажнике ее синего «форда». Она мысленно обшарила содержимое багажника. Ничего. Потом вспомнила, что на веранде, в старом шкафчике, наверняка до сих пор стоит бутылочка с укропным маслом.

Шейла поморщилась, вспомнив резкий укропный запах, которым едва не отравилась в юности. Однажды она с друзьями приехали сюда на пикник, еще студентами, и пытались смазать кассетный магнитофон этим маслом. А потом ее подруга, с которой они спали в одной комнате, намазалась на ночь этим маслом, уверяя, что нет на свете ничего лучше для ее кожи, чем укропное масло. С тех пор запах этого масла, смешанный с запахом сигарет и алкоголя, вызывал у Шейлы самую настоящую физическую слабость и тошноту.

Но если нет ничего иного из того, что было тогда, кроме масла, — ни друзей, ни запаха сигарет, ни алкоголя… Впрочем, алкоголь есть, у нее в багажнике лежит бутылка виски «Лонг Джон». Но Шейла не собиралась к нему прикасаться. Сейчас ей нужно не опьянеть, а протрезветь от всего, что с ней было…

Шейла вошла на веранду, открыла дверцу шкафчика, которая тоже скрипела, вздохнула и пообещала себе смазать все в этом доме. Похоже, она еще слишком резко реагирует на звуки, но Норма обещала ей, что это скоро пройдет.

Пройдет, согласилась Шейла. Как только я приведу в порядок дом, сад возле дома, все ранчо.

Она уже знала, какую фирму наймет для этого, какого ландшафтного дизайнера пригласит, чтобы все вокруг превратить в соколиное поле. Она уже прочитала уйму книг о ловчих птицах, и хотя не все постигла, но знала, что соколы любят простор.

Будет им простор, необъятный, стоит лишь убрать беспардонно наехавшие на этот простор заросли ивы, проредить их, кое-какие оставить. Вон там — Шейла встала на цыпочки, всматриваясь в даль, — она распорядится посеять ковыль. Под бесконечным синим небом он будет колыхаться, манить, успокаивать, обещать… Волновать, в конце концов. Но волновать так, что покой снизойдет на эту землю, на всех, кто на ней, и соколы будут отдыхать среди этого покоя, чтобы снова и снова подниматься в небо и осматривать землю пристальным взглядом охотника. Чему не нужен дизайнер, так это небу. Он есть у неба, это сам Создатель, подумала Шейла, испытывая от этой мысли невероятный покой.

— Итак, Шейла, — однажды сказала Норма, с которой они беседовали каждый день, сидя на веранде большого дома с садом, — ты сказала, что у тебя нет никакой особой страсти в жизни. Ты можешь заниматься самыми разными делами. У тебя нет также ни одной фанатичной идеи, я правильно поняла?

Шейла повернулась к ней всем корпусом.

— Что ж, в таком случае, ты делаешь правильный выбор — попробуй понять… своего сына. Да, его больше нет. Но ты есть, он часть тебя. Его фанатичная идея захватит и тебя, Шейла. Это будет здорово.

Соколы. Ловчие птицы. Как же трудно ей было понять, откуда у сына возникла к ним тяга.

Под настойчивым давлением Нормы Шейла рылась в памяти, воскрешая прошлую жизнь до деталей, желая уцепиться за кончик ниточки и вытащить то, чего она не знала о сыне, когда тот был жив и полон сил. Но она, мать, должна почувствовать, догадаться, открыть эту тайну. Шейла чувствовала, что узнает, вот-вот…

На закате дня в багровеющем небе, которое предвещало завтрашний сильный ветер, она увидела ровную как стрела полоску — след самолета.

Шейла сперва почувствовала, как немеют кончики пальцев. Да это же ответ, который она упорно искала! Он начертан на небе. Ясно, понятно. Ответ такой прямой, как кем-то запущенная ввысь стрела.

Шейла вскочила.

— Норма! Норма! — закричала она. — Я поняла! Я увидела след!

— Ты увидела след сокола?

— Я увидела след самолета. Его отец погиб в авиакатастрофе, она произошла из-за птицы…

Шейла рыдала. Она рыдала так, словно ее освободили из многолетнего заточения.

Действительно, она вышла на свободу из собственного заточения — к себе самой. Она вспомнила, Эдвин говорил ей об этом, но, занятая своими делами, домами, комиссионными, озабоченная желанием выйти замуж снова… она забыла об этом сразу, как только умолк голос Эдвина. Он мальчик, фантазер. Какие соколы? Зачем и для чего? — отмахивалась она тогда. С чего бы ему заниматься птицами? Если бы кто-то в семье ими занимался, было бы понятно, поскольку это увлечение сродни страсти к моделированию судов, передающейся из поколения в поколение вместе с моделями, которые стоят десятки тысяч долларов. А на ровном месте — разве не блажь?