— А сейчас можете поинтересоваться, что предполагает наш закон за совершенное вами преступление.

— Но я же сказал вам, что не знал об этом.

— Допустим. Хотя, если это так, то зачем нужно былопроводить валютный размен тайно, где-то за пределами города? Почему не в кафе, за столиком? Однако независимо от этого вы должны знать, что незнание закона не снимает с вас ответственности Наш закон предполагает конфискацию денег — и долларов и левов, а также штраф в тройном размере. Кроме того, поскольку сумма сделки превышает 150 левов, по закону вам грозит тюремное заключение.

— Не может быть!

— Я могу прочесть вам текст закона…

— Нет, не нужно, я вам верю.

— Благодарю за доверие. А теперь скажите, как давно вы знаете человека, с которым совершили эту противозаконную валютную сделку?

— Всего месяц. Я был в этом кафе, он подошел к столику и предложил мне продать доллары или какие-нибудь другие западные деньги. Но тогда у меня не было ничего подходящего. Поэтому мы и уговорились, когда я вернусь из Милана, встретиться снова там же. Так и сделали.

— Что еще он вам предлагал?

— Что, например?

— Мы вас спрашиваем.

— Ничего.

— Девушку?

— Разве это торговая сделка?

— Почему же нет? Вы слышали такое выражение — “торговля телом”?

— Я серьезный покупатель, господин инспектор. В Милане все меня знают.

— Милан — большой город…

Вернулся Консулов. Он протянул Антонову паспорт Кираджи, в который была вложена записка: “В течение последних двух лет он четыре раза пересекал Болгарию. Всегда на автомобиле. Компрометирующего материала не имеется”.

Антонов позвал Хубавеньского и поручил ему побыть с Кираджи в соседней комнате. Выходя вместе с Хубавеньским, тот спросил:

— Почему вы меня задерживаете? Что вы сделаете со мной?

— Еще не прошло шести часов, господин Кираджи. Потерпите!

Когда они вышли, Консулов сказал:

— И я присоединяюсь к вопросу этого достопочтенного коммерсанта: что ты намерен с ним делать?

— Лично меня он интересует только в связи с убийством Пели. Мы устроим им очную ставку с Мери и, когда они подпишут протокол, сдадим в хозяйственную милицию, пусть там разбираются… Не только они должны нам помогать, но и мы им! А сейчас — к шефу.

На очной ставке с Омаром Кираджи Попов сначала отказывался давать какие-либо показания, но затем, когда прочел протокол, он взглянул на Кираджи таким “кровожадным взглядом”, что тот испуганно отодвинулся. Выходило, будто тот виновен в его провале. Но когда ему показали снимки того, как он сидел в машине, как беседовал в кафе, как менял валюту, Мери заговорил:

— Согласен, ну, купил немного долларов у… этого. На свои же деньги!

— Не немного, а целую тысячу, — возразил Антонов. — А хорошо ли это или плохо, решит суд.

После того как был подписан протокол, Мери отвели в камеру. Требовалось решить, что же делать дальше с Поповым. Конечно, можно было оставить разговор на следующий день. Все и так устали за сегодня. Видимо, еще более утомленным и нервно напряженным был сам Мери. Но как бы он ни горячился, он не может не понимать, что уже обеспечил себя несколькими годами заключения. К ночи же он придет в себя, продумает сложившуюся ситуацию и что-нибудь “изобретет” оригинальное. Нет, решил Антонов, необходимо провести главный разговор сейчас же, не откладывая на завтрашний день.

Старшина привел Мери едва ли не веселого.

— Ну что, начальник, пришло время прощаться?

— Нет, Попов, пришло время поговорить серьезно. Садитесь и отвечайте точно и исчерпывающе на все мои вопросы. Нам предстоит долгий разговор и несколько на… другую тему.

— Что там еще говорить, и так все ясно…

— Вас предупреждали: главный разговор впереди. Это время пришло. Скажите, где вы были в понедельник, в ночь на двадцать второе апреля, после обеда и вечером?

Попов внимательно разглядывал сидящих перед ним людей. Хубавеньский склонил голову над протоколом допроса, а лица Консулова и Антонова ничего не выражали.

— Что означает этот вопрос? Почему вы меня спрашиваете об этом?

— Отвечайте.

— Не помню.

— Вспомните, это было не так уж давно.

Попов немного подумал и категорически отрубил:

— Не могу вспомнить, и все. Другие вопросы имеются?

— Найдутся. Знаете ли вы Пенку Бедросян?

— Пепи? Конечно, я ее знаю.

— Расскажите, с каких пор вы ее знаете, как познакомились, какие отношения сложились между вами. В общем все.

— Как, все хотите знать? Не понимаю, зачем вам нужны сведения о моей личной жизни.

— Мы любопытные. Итак, я жду…

— Напрасно ждете. Я не собираюсь ничего вам рассказывать.

— Хм-м. Вы знаете, где находитесь?

— Хорошо знаю — в милиции. Что, бить будете?

— Управление народной милиции, Попов, большое учреждение. А вам ясно, где конкретно вы находитесь, в каком отделе?

— Надеюсь, вы мне разъясните.

— В следственном. Но и этого еще недостаточно. Вами более плодотворно могла бы заняться хозяйственная милиция. Интерес вы представляете и для специалистов по нравственности. Но мы не то и не другое. Вот, товарищ капитан — из криминального отдела городского управления, а я старший следователь отдела, который занимается только самыми тяжкими преступлениями и убийствами. Только!

— Ах, как страшно!

— Страшно, Мери, страшно, — перебил его Консулов. — За хозяйственные и моральные преступления вы еще получите несколько лет. Может быть, три, а может быть, пять… Но… есть и другое. Вы, как я понял, знаете Уголовный кодекс. Вспомните статью сто шестнадцатую и особенно ее девятый пункт о предумышленном убийстве. Это карается лишением свободы сроком от пятнадцати до двадцати лет, а в особо тяжких случаях и смертью. Могу вас заверить, что в вашем случае, при двух судимостях, при беспрерывных мелких и более значительных проступках, которые нам еще предстоит раскрыть, при конкретных обстоятельствах недавнего убийства, суд признает ваш случай как “особо тяжкий”.

— Какой мой случай? Какое убийство! На что вы намекаете?

— Совсем не намекаем, а прямо говорим — ваша старая приятельница Пепи, о которой кто знает почему вы отказываетесь давать показания, убита! Она, как стало нам известно, имела торговые и всякие другие отношения лично с вами. Вы же ей не раз угрожали, что “поставите свечку”. У вас что, нет алиби на двадцать первое апреля, на понедельник? Что вы упираетесь?

— Достаточно. Раз вы считаете, что это я… убил Пепи?

— Я ничего не считаю, я только спрашиваю.

— Никого я не убивал! Нет! Нет! — выкрикнул Попов. За все это время он в первый раз по-настоящему разволновался. — Вы специально хотите пришить мне убийство. Не можете найти настоящего убийцу и выбрали меня… Нет, это у вас не получится!

— Есть только один способ, чтобы этого не произошло, Попов. И он в том, чтобы вы рассказали все, что знаете, и хорошее и плохое, без боязни за мелкие прегрешения… Убедите нас, что вы говорите правду и только правду. Дайте нам возможность оценить это…

— Вам?!

— Об убийстве потом. А сейчас скажите, с какого времени вы знаете Пепи?

— Давно. Еще в Плевене. Школьная любовь, первая любовь у Пепи.

— Которая стоила ей очень дорого.

— Любовь без жертв не бывает. Зато я сделал из нее женщину!

— Спокойнее, Попов, спокойнее! Разве вы не видите, разве не в состоянии понять человеческую, трагическую сторону вашего поступка? Вы же разбили ей всю жизнь. Ее исключили из школы, из комсомола…

— Велика потеря! Даже если бы она и закончила школу, эта комсомолка сегодня была бы делопроизводителем в какой-нибудь сельской кооперации. А вы знаете, как она жила в Софии, после того как я ей “разбил жизнь”? Я сделал из нее человека!

— Значит, ее благополучие — ваша заслуга?

— Она моя воспитанница.

— Хорош воспитатель, ничего не скажешь! — воскликнул Консулов.

— И как же закончилась ваша любовь? — спросил Антонов.

— Как и всякая другая. Арриведерчи миа кара бамбина ^*.