— Я шел вас шукать, — объявил он.

— А мы тебя шукали, — ответил Ткаченко.

Когда-то в двадцатых годах денщик потащился со своим офицером в чужую страну, намыкался горя, нахватался зуботычин, вот и бросился через горы, на родную землю.

Увезли человека в город. Проверили. Теперь, возможно, спокойно живет в своей деревне на Полтавщине. И рассказывает землякам о переходе через горы и пропасти.

Хорошо, когда запутавшийся человек все-таки оказывается честным.

В последнее время на дороге было несколько задержаний. Об этом, наверное, известно и на той стороне. Зачем новому нарушителю соваться сюда? Даже верующий в приметы человек не рискнет.

Вот уже с месяц тихо на границе. А про эту дорогу словно забыли. Такое впечатление, что кто-то приучает бойцов к этой тишине, подталкивает к трудным тропкам: отойдите к ним.

— Весной адыры хорошо видны. Все верхушки, — говорит Аширов, наблюдая за дорогой.

— За кустами приползет, — не соглашается с ним Ткаченко.

— Пошевелятся кусты, — заверяет Аширов. — Увижу.

Для чабанов адыр действительно не помеха, а большая помощь. Здесь начинается ранний сенокос. Пожалуй, вот в такое время, в апреле. Но мало в округе сейчас отар. Порезали, отстреляли угнали банды. Одна-две овцы уже богатство. Корова тем более.

У пограничников с адырами одни сложности. Склоны, тропки, густая трава, кустарник.

Наверное, все же существует предчувствие. Ткаченко сегодня не нравилась дорога. Правда, одно название, что это дорога. Но пройти и даже на коне проехать можно.

Ткаченко и Аширов скорее почувствовали, чем увидели, как на ближайшем адыре качнулись тени. Одна, вторая… Возможно, тень упала на кусты от облаков. Аширов даже мельком взглянул на небо.

— Люди… — прошептал Аширов.

Ткаченко не видел человека. Все могло быть. И крупная птица — орел, и горный козел. Все могло быть. Но это люди.

Через минуту тень качнулась над кустарником. Там есть тропка. Она выводит к дороге, к ущелью. Там темно. Им, этим двоим, надо быстрее убраться с адыра, который в лунную ночь просматривается.

— Спускаются. — Губы только шевельнулись, но Аширов услышал друга.

— Спускается один, — уточнил Аширов. — Второй остался на адыре.

Стало тревожно и страшновато. Надо было принимать немедленное решение. Ясно, что проводник остался у границы, на адыре. Проводник должен проследить за переходом человека. Проследить и доложить своему хозяину на той стороне. И этот опытный проводник будет лежать, прислушиваться к шороху гальки под ногами нарушителя. Будет ждать крика или выстрела в ущелье.

— Надо пропустить, — прошептан Ткаченко. — Я пойду за ним. Потом обойду до развилки дорог. Ты останешься с тем.

Теперь Аширов следил за кустами на адыре. Замер, притих Аширов.

Нарушитель спустился в ущелье, постоял, прислушался, потом, прижимаясь к каменной стене, двинулся дальше. Он был где-то рядом. Казалось, слышно тяжелое дыхание. Но человека не было видно.

— Пошел я. — Ткаченко легко приподнялся, подождал, когда сердце перестанет так гулко, на все ущелья, стучать. — Пошел я. — И он, прижимаясь к камням и осторожно ступая, двинулся за невидимым человеком.

Тот все-таки давал о себе знать. Один раз он, видимо, споткнулся, раздался удар о камень. И стихло. Теперь и Ткаченко остановился, переждал длинные тихие минуты.

А если неизвестный тоже почувствовал, что его обнаружили? Теперь у него было более выгодное положение. При выходе из ущелья он мог спрятаться, отдышаться, прийти в себя. Тогда-то и увидеть пограничника

Надо ждать, когда неизвестный выйдет из ущелья.

Аширов следил за кустами. Там прятался опытный враг. До рассвета он не просидит. Но минуты тянутся утомительно долго. И тот, опытный враг, хорошо знающий горы и степь, умеет их слушать. Умеет отличить шорох кустарника, задетого крылом птицы, от шороха веточки, хрустнувшей под ногой неловкого человека. Он умеет слушать землю, как Аширов. А может быть, и лучше. И если выстрел или крик раздадутся за ущельем, уже на степной дороге, в этой ночной тишине их можно услышать и понять.

ПРОСЕЛОЧНАЯ ДОРОГА

Пройдя километров пять по степи, Васильев вышел на проселочную дорогу. Здесь он присел на камень, снял кепку и рукавом провел по лбу. Кажется, все. Сейчас он отдохнет и двинется в сторону станции.

Нестерпимо захотелось курить. Чужие сигареты Васильев побоялся брать с собой. Советских папирос не мог найти. Прошли бы попутная машина или повозка. Васильев шел с пустыми руками, без оружия, если не считать складного ножа, который в трудную минуту мог сослужить свою службу. Одет бывший поручик в крепкую, но простую одежду. Именно так, по мнению консула, одевается советский рабочий класс. Брюки, заправленные в сапоги, пиджак с редким, единственным масляным пятном и легким запахом бензина, рубашка-косоворотка, темная, немаркая. На кепке тоже одно масляное пятнышко. Случайное.

Закурить бы. Даже ту сигару, которую он ненавидел там, в доме английского консула. Не был Васильев заядлым курильщиком и мог по нескольку дней обходиться без табака, а вот сейчас…

“Кажется, сдаю. Надо взять себя в руки”, — невольно подумал он. Взглянул на сапоги и, вырвав клок травы, стараясь ее не раздавить, смахнул пыль; ловко, не оставив полосок.

Отдохнув, он встал, снял пиджак. Внимательно осмотрел его, смахнул травинку. Все, кажется, позади. И страшная ночь, и молчаливый проводник. Этот тип провожал его, все время отворачиваясь, скрывая глаза.

“При неудаче хлопнет в спину, — решил Васильев. — А сам уйдет. Скатится с адыра — и уже на той стороне. Сволочь”.

Он с первого знакомства возненавидел проводника, когда тот зашел к нему на квартиру.

— Явки? — потребовал Васильев. Поручик сразу решил повести себя по-хозяйски.

— Там… — неопределенно махнул рукой проводник.

Ему за тридцать, этому наглому туркестанцу. Он чувствует свое превосходство над Васильевым, который теперь зависит от него.

— Оружие? — спросил Васильев.

— Англичанин передумал, — сверкая зубами, будто насмехаясь, сказал проводник. — Оружие, говорит, не нужно. Вещи, барахло всякое, деньги — в Ашхабаде. А пока немного вот…

Сумма была незначительной. Но Васильев понимал эту предосторожность. Откуда у рабочего может оказаться солидная сумма?

Сейчас на пустынной дороге Васильев мысленно поблагодарил бога и английского консула. У Васильева только шифр и ключ к нему. Это единственное, что может стать уликой. Но бумажку с шифром надо еще отыскать.

Кажется, все позади. Теперь надо добраться до станции, потом до Ашхабада. И он зашагал по мягкой с редкой травой обочине.

От станции прошла грузовая машина. В кузове два человека. А рядом с водителем — женщина.

“Наверное, с поезда”, — подумал Васильев.

Странно, но, кажется, на него, на раннего путника, не обратили внимания.

Потом с той же стороны показалась арба. Лошадь лениво покачивала головой. Возница, видимо, дремал. Старый человек в огромной черной папахе, надвинутой на самые брови. Завитки шерсти закрывали глаза. То ли спит человек, то ли задумчиво рассматривает дорогу и редкого путника.

— Здравствуй, — по-русски сказал туркмен.

— Здравствуйте, отец, — вежливо ответил Васильев. Больше они не знали, о чем говорить.

— К поезду? — спросил туркмен.

— На станцию, — осторожно ответил Васильев.

— Работаешь там? Хорошо, — просто так сказал туркмен.

Лошадь, воспользовавшись короткой остановкой, задремала.

Васильев взглянул на лошадь, на промыленные высокие колеса. Надо было что-нибудь сказать. Не спросить, а сказать. Но старик опередил его.

— Старая, — кивнул он на лошадь. — И я старый. Но не сидится. Вот так на дороге отдохнем. Потом дальше поедем.

— Вы хорошо говорите по-русски, — похвалил Васильев.

— Немного говорю, — сказал старик.

Он поправил папаху, причмокнул языком. Но на этот сигнал лошадь не обратила внимания. Пришлось ее не очень сильно, жалеючи, полоснуть камчой.